Он не сомневался, что старик все прекрасно помнит, вернее – чувствовал это инстинктивно. Ему не хватало опыта, чтобы проникнуть в тайные причины светского притворства. Между тем Лепленье заговорил совсем другим тоном.
– Тем не менее я весьма рад, что городские сплетники Дали мне случай познакомиться с вами, господин Зимлер. Ваш батюшка, если не ошибаюсь, приобрел фабрику, как его бишь…
– Понсэ!
– Да, Понсэ. Хороший был у вас посредник? Среда них далеко не все надежны.
– Мы имели дело с Габаром.
– Ну, знаете ли, он звезд с неба не хватает.
Жозефу вдруг захотелось встать и уйти.
«Сам ты плут и хвастун», – подумал он, рассматривая седые бакенбарды и мышино-серые гетры господина Лепленье, в которых ему чудился какой-то вызов.
Однако гость не ушел; более того, через четверть часа его противник неприметно, но твердо перевел беседу в другое русло, где красноречие Жозефа не могло встретить никаких преград.
– Нам еще столько предстоит сделать, – говорил гость, – но, надо сказать, здешние коммерческие обычаи очень стеснительны, а фабриканты ведут себя как баре. Производить товар… они еще согласны, а вот заботиться о покупателе – это ниже их достоинства. Все это, конечно, очень благородно, но в таких условиях промышленность чахнет. И подумать только, что это единственный город, который производит гладкое сукно. Я рассчитывал найти здесь десятки солидных торговых фирм, самые совершенные методы и орудия производства. А что мы видим? Десяток фабрик, правда неплохих, но ведь они не дают и половины того, что могут дать. Спрашивается, как они еще ухитрялись все эти годы снабжать рынок.
– Вы молоды, господин Зимлер, – ответил лукавый старец, приставив руку к правому уху. – Вы молоды и думаете поэтому, что усердие восторжествует над обычаями, которые устанавливались десятилетиями.
– Обычаи создаются людьми, господин Лепленье. Я только вчера ночью вернулся из Парижа и снова еду туда в среду, восьмого. И так каждые две недели, а то и чаще. Ничего не скажешь, это дорого, это утомительно. Но у нас семья сплоченная, большая, мы разумно распределили между собой обязанности. Каждый раз из поездок я привожу новые заказы. Я всячески рекламирую нашу фирму. Возможно, что через полгода кое-кто из фабрикантов будет сетовать, что мы отбиваем у них клиентов. Мы боремся, но боремся честно. Почему, когда я езжу в Париж, я не встречаю в поезде никого из здешних коммерсантов?
В пылу разговора Жозеф забыл, что непристойно так часто повторять «я», и щедро уснащал этим местоимением свою исповедь.
– Не отрицаю, ваша продукция, господин Зимлер, возможно, и безукоризненна. Однако вы сами изволили сказать, эти поездки в Париж обходятся недешево. Стало быть, затраты должны быть как-то возмещены. Поверьте мне, заказчик не любит излишних надбавок на цены.
– Мы покрываем накладные расходы из прибылей, но ни в коем случае не за счет цены. Пусть прибыль будет меньше, лишь бы было больше дел. А дел у нас будет по горло.
– Вы сплочены, в этом ваша сила.
Жозеф тут же оценил про себя общий и частный смысл этого «вы». Его вдруг словно окрылило:
– Знаете ли, я впервые увидел Вандевр всего год назад; но, поверьте, мне его интересы дороже, чем местным коммерсантам. Вандевр, по-моему, может стать в десятки раз более деятельным, более жизнеспособным городом.
– Берегитесь, старые страны труднее расшевелить, чем молодые. Это не Америка. Здесь золото не валяется под ногами, как в Колорадо.
– Чудеснейший край, господин Лепленье, чудеснейший! Такой молодой, такой новый! Что такое Эльзас по сравнению с ним? Выжатый лимон, извините за выражение. А здесь такое богатство. Стоит только нагнуться. Но здешние люди ничего никогда не делали.
Старик постарался смягчить этот несколько излишне смелый афоризм:
– Все это мне самому доподлинно известно, господин Зимлер, ибо я сын и внук фабриканта и сам был фабрикантом целых тридцать лет. И, как видите, восемь лет назад я закрыл лавочку, убедившись, что фабриканту остается либо прозябать, либо терять свои капиталы.
Самообладание вновь оставило Жозефа. Но хозяин дома пришел к нему на помощь. Улыбаясь всеми своими ямочками и плотоядно поводя клоунским носом, Лепленье заявил:
– Ну что ж, господа, попытайтесь, колонизируйте нас. Старой стране никогда не повредит приток новых сил. А я буду следить за вашим опытом в качестве сочувствующего зрителя.
Последние слова он произнес сухо и как-то подчеркнуто медленно. Жозеф не знал куда деваться. А господин Лепленье все тем же топом заговорил о бывшей своей фабрике. Внезапно Жозеф вспомнил, что в прошлом году они с Гийомом осматривали ее под предводительством все того же Габара. Фабрика выходила в узкий темный тупик. Братья сразу же отказались от нее. Помещение было слишком мало и неудобно.
Хозяин рассказывал и рассказывал, а Жозеф со все возрастающим удивлением смотрел на безукоризненную обстановку комнаты; богатство ее не бросалось в глаза, но каждая мелочь говорила сердцу и памяти ее владельцев. Он перевел взор на бритые губы холеного старика, с какой-то изящной небрежностью повествовавшего о своей капитуляции, и покраснел от стыда. Он подумал об уголках этого парка, таких привольных и в то же время заботливо обихоженных, о прекрасной молчаливой девушке с такой свободной походкой и о внимательном и мягком взоре ее синих глаз. В душе Жозефа внезапно вспыхнул слабый огонек, и казалось, достаточно легчайшего дуновения, чтобы он разгорелся ровным сильным пламенем. Жозефу вдруг захотелось прервать господина Лепленье и сказать ему, что он, Жозеф, хорошо играет на флейте. Но он никак не мог найти подходящего предлога.
Наконец хозяин дома поднялся с кресла и, закинув голову, сообщил Жозефу свои соображения насчет земельной собственности, арендной платы и Национального собрания в Бордо, в котором он не принимал участия. Он обратил внимание Жозефа на семейные реликвии, показал редчайшую мебель, с которой были связаны памятные даты или исторические имена.
Затем он повел гостя в парк и заставил осмотреть розариум. По-прежнему в его тоне не чувствовалось ни иронии, ни оживления. Говорил он спокойно, слегка напыщенно и грустно. Он почему-то надел широкополую соломенную шляпу, хотя майское солнце еще не припекало, шагал медленно, часто останавливался и, выпрямляя стаи, снова пускался в рассуждения.
Жозефу вдруг, непонятно почему, стало скучно. Он покорно слушал речи хозяина дома, но с трудом улавливал их смысл. Что, в сущности, делали, чем занимались все эти люди, чьи имена сыпались с губ старика? Когда же гость старался поддержать разговор, Лепленье едва слушал его, и тот замолкал… В конце концов старик просто маньяк. Сплошное кривлянье!
Жозеф уже начал было злиться, как вдруг в конце аллеи мелькнуло платье из светло-коричневой тафты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96