Он быстро наклонился, как бы разглядывая работу, и белоснежные пряди его волос свесились, загораживай лицо.
– Приходи сегодня к Махиде, – шепнул он и, взмахнув пушистыми, в два ряда, ресницами, глянул прямо в Мадинькино лицо.
Было оно по-прежнему спокойно до не правдоподобия – и непонятно, слышала ли она вообще его торопливые слова.
– Скручено, как всегда, воин-слав, с левой руки на правую. Как ты повелишь, так и будет.
Ага, значит, придет.
– Скрути еще две, только в другую сторону, у меня ведь левая рука оружная. Но это не к спеху.
Он поклонился и протянул старцу крупную синеную монету, припасенную еще с прошлого похода в Межозерье. Старец величественно кивнул, а красавчик его поспешно цапнул деньгу и спрятал за пазухой – похоже, Харр заплатил слишком щедро.
– Это и за те две, что я нынче заказал, – бросил Харр через плечо, чтобы сладкомордый не очень-то радовался.
Он вышел, старательно упрятывая крученые жилы за пазуху. Не привыкший терять своего, завернул к аманту:
– Я тут поиздержался, кое-какую справу оружейную заказывал, так это как?..
– Ты ж теперь у меня вольнорасчетный, покличь казначея-телеса, он тебе отпустит сколь надобно.
Иддс умел бывать каким-то царственно-равнодушным – даже не поинтересовался, на что деньги его кровные употреблены. Ладно, то-то удивится, когда воочию узрит!
Но домой пошел не удивление аманту править – Мадиньку дожидаться. Махиде ничего не сказал, молча кинул тетивы в ту же кучу, где дожидались своего часа обструганные ветки да мешочек с наконечниками, и завалился на постель, тупо глядя в зелень навеса.
Шаги он уловил издали – легкие, упругие. Сразу вспомнились точеные пяточки, оплетенные алыми ремешками, и всколыхнулась досада: привязала-таки она его к Зелогривыо ремешками этими сафьяновыми.
– Эй, Махида! – гаркнул он. – Вино кончилось, сбегай, пока не стемнело. Да худого не бери, поищи получше!
– Да это я мигом!
Что-то в последнее время очень она стала сговорчивой. И тотчас же донесся ее радостный вскрик – уже из проулочка:
– Ой, кого я ви-и-ижу! Оклемалася! Ты погодь, я минутку спустя буду.
– Я сказал – хорошего!!! – У, строфион тебя куда следует, раньше надо было ее послать…
Мадинька скользнула во дворик, сразу протянула травяную сеточку:
– Тут я снеди кое-какой…
Он рванул из ее рук поклажу, швырнул в угол. Притянул к себе, обхватив худые плечики, так что кончики его пальцев легли на остренькие по-птичьи лопатки. Знал, что жаром его дыхания так и обдало ее лицо, точно паром хмельным. Знал, как под коленочками детскими задрожали голубые жилки. Знал, как вот-вот сейчас станут по-вечернему смыкаться ресницы, и золотой дурман застелет глаза…
Да вот только хрен тебе строфионий. Ничего такого не было.
Он отступил на полшага, опуская руки, а она все так же спокойно глядела на него, не отводя ясных очей, и вовсе не у нее, а у него поплыл перед глазами желтый светлячковый туман, и шелестом мотыльковых крыльев донеслись из невозможного прошлого слова чужедальней принцессы: «Непреодолима для нас золотая преграда…»
– Мы с тобой прямо как чужие, – потерянно пробормотал он.
– Ты был нужен мне, господин мой, один ты, и никто, кроме тебя. Только разве я была тебе надобна?
Он криво усмехнулся:
– Нужен… Точно посошок на крутой тропинке. Прошла свою тропочку, теперь посошок можно и выбросить.
Вот теперь ее глаза слегка затуманились:
– Я обидела тебя, господин мой? Но что же делать, если я всегда говорю правду, а она вон как выговаривается…
– Ты дедку своему правду-то не брякни! А что до тебя… Раз уж до правды дошло, что промеж таких, как мы с тобой, не часто бывает, то и я тебе честно скажу: был у меня баб не один десяток. И не два, и не три… Всех я сам выбирал, но таких, как ты, в моем выборе не было.
– Тем легче тебе позабыть меня, господин мой Гарпогар.
Он безнадежно махнул рукой, пошел к постели. Рухнул, потом перевернулся на спину и уставился в проклятый зеленый навес над головой.
– Забыть-то я тебя, конечно, забуду, куда денусь, – пообещал он, – да вот только не просто это будет.
– Я помогу тебе, – проговорила она, и в ее голосе прозвучали какие-то покровительственные, чуть ли не материнские нотки. – Постараюсь сделать так, чтобы больше не попадаться тебе на глаза.
– Нет, ничего ты не понимаешь! – он безнадежно махнул рукой. – Мне совесть не даст тебя позабыть, точно я обокрал тебя, понимаешь?
– Нет. Ты дал мне то, о чем я мечтать не смела до тебя… У меня ведь сын будет.
– Тоже мне гостинчик! – фыркнул он. – Другие бабы по дюжине рожают без всякой о том мечты. Не о том я…
– Так о чем же?
Он даже замычал от отчаяния. Чувство, томившее его все эти дни и недели, было четким, реальным… и неописуемым.
– Понимаешь… Я точно дал тебе грошик зелененый и тем грошиком заслонил от тебя сокровища несметные.
– Значит, не мои они, сокровища эти.
– Глупая ты, потому как не привеченная, не обласканная. Сокровища эти каждому человеку от рождения завещаны.
– Кем же?
– Кем, кем… Богом.
– Твоим?
– Да хоть и моим. Тем более что един бог, только вы до этого еще не дошли умишками вашими зеленеными. Только пока дойдете, для тебя-то уже поздно будет! Сейчас ты не только от меня – от любого мужика на полет стрелы шарахаться будешь, хотя по секрету тебе скажу, что первую половину преджизни девка брюхатая – кусочек лакомый: добрая, нежная, и самой ей в самую радость… да не красней ты, дело я тебе говорю, коли больше сказать некому! А как родишь ты, так начнешь с дитем тешькаться; по твоему нраву на то годков десять и уйдет. Потом еще попривередничаешь, а время-то – ау! Так и не узнаешь, что есть на свете слаще самой жизни.
– Зачем ты говоришь мне это, господин мой?
– А затем, что приходи завтра на то же место!
– Это ты из жалости?..
– Да хотя бы и так! Видишь – правду тебе режу, а другой бы наврал с три короба. Приходи, с утра росного буду ждать тебя, плащом заморским ножки укутаю, жемчуг озерный на паутинку лесную нанизаю…
Понесло менестреля.
– А не ты ли говорил, Гарпогар: не желай чужую жену?
Вот тебе и на. Да сполна. Недаром ведь Махидушка прямо-таки зеленела, когда про кружала проклятые упоминали. Набрехал с три короба, а что – и сам не помнит, по в кружалах-то намертво вписано, не отвертишься. Все беды на свете – от бабского ума! И более всех – самим им не в радость.
– Когда ж правда за тобой стояла, господин мой Гарпогар, – тогда или сегодня?
– Была мне забота врать тебе, – проговорил он устало, потому что понял: крепче золотого тумана заслонится она словами мудреными. – И тогда я был прав, и сейчас как на духу. Потому как есть закон, солнышку-живу любый: не убивай. Но если замахнется кто мечом на дитя беззащитное – пришибу голыми руками, и бог мой возрадуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– Приходи сегодня к Махиде, – шепнул он и, взмахнув пушистыми, в два ряда, ресницами, глянул прямо в Мадинькино лицо.
Было оно по-прежнему спокойно до не правдоподобия – и непонятно, слышала ли она вообще его торопливые слова.
– Скручено, как всегда, воин-слав, с левой руки на правую. Как ты повелишь, так и будет.
Ага, значит, придет.
– Скрути еще две, только в другую сторону, у меня ведь левая рука оружная. Но это не к спеху.
Он поклонился и протянул старцу крупную синеную монету, припасенную еще с прошлого похода в Межозерье. Старец величественно кивнул, а красавчик его поспешно цапнул деньгу и спрятал за пазухой – похоже, Харр заплатил слишком щедро.
– Это и за те две, что я нынче заказал, – бросил Харр через плечо, чтобы сладкомордый не очень-то радовался.
Он вышел, старательно упрятывая крученые жилы за пазуху. Не привыкший терять своего, завернул к аманту:
– Я тут поиздержался, кое-какую справу оружейную заказывал, так это как?..
– Ты ж теперь у меня вольнорасчетный, покличь казначея-телеса, он тебе отпустит сколь надобно.
Иддс умел бывать каким-то царственно-равнодушным – даже не поинтересовался, на что деньги его кровные употреблены. Ладно, то-то удивится, когда воочию узрит!
Но домой пошел не удивление аманту править – Мадиньку дожидаться. Махиде ничего не сказал, молча кинул тетивы в ту же кучу, где дожидались своего часа обструганные ветки да мешочек с наконечниками, и завалился на постель, тупо глядя в зелень навеса.
Шаги он уловил издали – легкие, упругие. Сразу вспомнились точеные пяточки, оплетенные алыми ремешками, и всколыхнулась досада: привязала-таки она его к Зелогривыо ремешками этими сафьяновыми.
– Эй, Махида! – гаркнул он. – Вино кончилось, сбегай, пока не стемнело. Да худого не бери, поищи получше!
– Да это я мигом!
Что-то в последнее время очень она стала сговорчивой. И тотчас же донесся ее радостный вскрик – уже из проулочка:
– Ой, кого я ви-и-ижу! Оклемалася! Ты погодь, я минутку спустя буду.
– Я сказал – хорошего!!! – У, строфион тебя куда следует, раньше надо было ее послать…
Мадинька скользнула во дворик, сразу протянула травяную сеточку:
– Тут я снеди кое-какой…
Он рванул из ее рук поклажу, швырнул в угол. Притянул к себе, обхватив худые плечики, так что кончики его пальцев легли на остренькие по-птичьи лопатки. Знал, что жаром его дыхания так и обдало ее лицо, точно паром хмельным. Знал, как под коленочками детскими задрожали голубые жилки. Знал, как вот-вот сейчас станут по-вечернему смыкаться ресницы, и золотой дурман застелет глаза…
Да вот только хрен тебе строфионий. Ничего такого не было.
Он отступил на полшага, опуская руки, а она все так же спокойно глядела на него, не отводя ясных очей, и вовсе не у нее, а у него поплыл перед глазами желтый светлячковый туман, и шелестом мотыльковых крыльев донеслись из невозможного прошлого слова чужедальней принцессы: «Непреодолима для нас золотая преграда…»
– Мы с тобой прямо как чужие, – потерянно пробормотал он.
– Ты был нужен мне, господин мой, один ты, и никто, кроме тебя. Только разве я была тебе надобна?
Он криво усмехнулся:
– Нужен… Точно посошок на крутой тропинке. Прошла свою тропочку, теперь посошок можно и выбросить.
Вот теперь ее глаза слегка затуманились:
– Я обидела тебя, господин мой? Но что же делать, если я всегда говорю правду, а она вон как выговаривается…
– Ты дедку своему правду-то не брякни! А что до тебя… Раз уж до правды дошло, что промеж таких, как мы с тобой, не часто бывает, то и я тебе честно скажу: был у меня баб не один десяток. И не два, и не три… Всех я сам выбирал, но таких, как ты, в моем выборе не было.
– Тем легче тебе позабыть меня, господин мой Гарпогар.
Он безнадежно махнул рукой, пошел к постели. Рухнул, потом перевернулся на спину и уставился в проклятый зеленый навес над головой.
– Забыть-то я тебя, конечно, забуду, куда денусь, – пообещал он, – да вот только не просто это будет.
– Я помогу тебе, – проговорила она, и в ее голосе прозвучали какие-то покровительственные, чуть ли не материнские нотки. – Постараюсь сделать так, чтобы больше не попадаться тебе на глаза.
– Нет, ничего ты не понимаешь! – он безнадежно махнул рукой. – Мне совесть не даст тебя позабыть, точно я обокрал тебя, понимаешь?
– Нет. Ты дал мне то, о чем я мечтать не смела до тебя… У меня ведь сын будет.
– Тоже мне гостинчик! – фыркнул он. – Другие бабы по дюжине рожают без всякой о том мечты. Не о том я…
– Так о чем же?
Он даже замычал от отчаяния. Чувство, томившее его все эти дни и недели, было четким, реальным… и неописуемым.
– Понимаешь… Я точно дал тебе грошик зелененый и тем грошиком заслонил от тебя сокровища несметные.
– Значит, не мои они, сокровища эти.
– Глупая ты, потому как не привеченная, не обласканная. Сокровища эти каждому человеку от рождения завещаны.
– Кем же?
– Кем, кем… Богом.
– Твоим?
– Да хоть и моим. Тем более что един бог, только вы до этого еще не дошли умишками вашими зеленеными. Только пока дойдете, для тебя-то уже поздно будет! Сейчас ты не только от меня – от любого мужика на полет стрелы шарахаться будешь, хотя по секрету тебе скажу, что первую половину преджизни девка брюхатая – кусочек лакомый: добрая, нежная, и самой ей в самую радость… да не красней ты, дело я тебе говорю, коли больше сказать некому! А как родишь ты, так начнешь с дитем тешькаться; по твоему нраву на то годков десять и уйдет. Потом еще попривередничаешь, а время-то – ау! Так и не узнаешь, что есть на свете слаще самой жизни.
– Зачем ты говоришь мне это, господин мой?
– А затем, что приходи завтра на то же место!
– Это ты из жалости?..
– Да хотя бы и так! Видишь – правду тебе режу, а другой бы наврал с три короба. Приходи, с утра росного буду ждать тебя, плащом заморским ножки укутаю, жемчуг озерный на паутинку лесную нанизаю…
Понесло менестреля.
– А не ты ли говорил, Гарпогар: не желай чужую жену?
Вот тебе и на. Да сполна. Недаром ведь Махидушка прямо-таки зеленела, когда про кружала проклятые упоминали. Набрехал с три короба, а что – и сам не помнит, по в кружалах-то намертво вписано, не отвертишься. Все беды на свете – от бабского ума! И более всех – самим им не в радость.
– Когда ж правда за тобой стояла, господин мой Гарпогар, – тогда или сегодня?
– Была мне забота врать тебе, – проговорил он устало, потому что понял: крепче золотого тумана заслонится она словами мудреными. – И тогда я был прав, и сейчас как на духу. Потому как есть закон, солнышку-живу любый: не убивай. Но если замахнется кто мечом на дитя беззащитное – пришибу голыми руками, и бог мой возрадуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132