Не заметив засады и, видно, предположив, что истошные крики – следствие переломанных рук и ног, как бывает при неумелом прыжке, они разом раскачались и по громкому «хэк!» – видно, командир был в первой партии – попрыгали на светлеющий песчаный берег.
И тут началось то, о чем Харр впоследствии не стремился припоминать, исключив эту ночь из собственных ратных подвигов.
Это была бойня. Первых, поголовно напоровшихся на гибельные торчки, забили беспрепятственно и покидали в воду, на стремнину, благо полноводье тому способствовало. Следовавшие за ними, услыхав явный шум короткой схватки, на всякий случай изготовились, но не шибко – не сомневались, что перевес был на стороне своих. Но и с этими затора не вышло. Беда была только в том, что забивать-то сыпавшихся сверху налетчиков забивали, да вот новые копья, взамен поваленных да унесенных водой, заново втыкать не успевали. Росла и гора тел, заслоняющих острия, и Харр понял, еще немного – и те, что нескончаемой вереницей скользили по крученым веревкам, будут беспрепятственно приземляться на гору неубранных тел, как на перину. Тогда, уловив того, кто миновал поредевшее заграждение, он сшиб своего пленника наземь, приставил к горлу острие меча и свистящим шепотом пообещал:
– Отпущу плыть небитым, крикни только вверх, чтоб не перли больше, засада, мол!
Пленник было трепыхнулся, но, ощутив на себе небывалую тяжесть тихрианского веса, набрал полную грудь воздуха и послушно заорал:
– Не-ку! Не-ку!!!
– Не-ку! – жалобным, дребезжащим голосом подхватил Харр, не сомневаясь, что подкоряжник на своем лесном жаргоне сказал, что ведено.
И точно – двое еще по разгону плюхнулись вниз, но кто-то уже на полпути запнулся, приостановив скольжение в смертельную темноту, а затем концы веревок замотались, поддернулись – и исчезли.
Обрубленная лестница с треском рухнула вниз, цепляя перекладинами за кустарник, угнездившийся в трещинах обрывистого склона.
– Надо же, отбились, – с некоторым изумлением проговорил Харр, все еще прижимавший коленом мокрого пленника. – Эй, вонючка подкоряжная, как думаешь: полезут еще твои в нынешнюю ночь?
– Ни в жисть! – с готовностью просипел тот.
– Ну ладно, обещался – так плыви.
Харр поднялся, пнул его ногой – подкоряжник утицей влетел в воду и тут же исчез, видно, пырнул, опасаясь, как бы все-таки не добили дротиком.
– Как же, уплывет он! – с недобрым смешком отозвался кто-то из своих. За поворотом выползет, обсохнет – и к нам.
– Да не должен бы – ученый уже… – засомневался Харр.
– В драку не полезет, это точно, – степенно подал голос тот, что объяснял Харру про возможности спуска сверху. – А завтра наймется в лихолетцы, это как пить дать.
– Это что, против своих?
– А нет у них своих-то. Один другому – зверь голодный, кто первый упадет, от того будут куски рвать.
А ведь и вправду – на копья валились, и ни един не крикнул наверх, чтоб поостереглись.
– Коли так, то ведь и нам соврать мог. Досидим до солнышка, а то вдруг снова наярятся. С другой стороны, амант ваш уже услыхал, поди, что все стихло, – авось подмену пришлет.
– Не пришлет, – равнодушно отозвался пожилой стражник. – Уговору не было.
Ни смены, ни подмоги амант, разумеется, не прислал. С первыми лучами зеленоватого солнышка притопали к воротам; страж, прятавшийся наверху, за массивным колоколом надвратным, придирчиво их осмотрел и только тогда дал знак, чтобы отодвигали щитовой заслон. Ворота приоткрылись на совсем узенькую щелку; Харр пропустил всех вперед, придирчиво оглядывая, нет ли урона: поцарапаны были четверо, но легко. Последним шел пожилой.
– Ты вот что, – остановил его Харр, – скажи аманту, чтоб раненых заменил, колья да остроги послал ставить засветло, а на большой дороге ловушек соорудил пару-другую, не менее. А я спать пошел.
Сказал и тут же пожалел слова были неосторожны, так ведь и сглазить недолго. Ежели подкоряжники добрались до Махидиного жилья, то надо еще будет искать нового пристанища.
Он круто развернулся и зашагал прочь, отыскивая глазами следы ночных потасовок. «Ишь, лихолетец, а распоряжается», – услышал он за спиной шепот привратного стража. Ворочаться и внушать к себе уважение наиболее доступным страже образом что-то не хотелось. Он быстро добрался до знакомого проулка, так и не увидев ни одного валявшегося тела – видно, перехвалил амант своих наемников, отсиживались они ночью, предпочтя целую шкуру каким-то обещанным ножевым. Дом Махиды был пуст и нетронут – в самом деле, не мог же Иддс отпустить девку на ночь глядя, да еще на какую ночь! Ладно, пусть утречком за счет аманта покормится, а там уж разбираться будем.
Он скинул на пол провонявшую потом одежду, повалился на трудовое девкино ложе и, едва прикрыв чресла ласковой шкуркой, захрапел на добрые десять дворов.
Пробудился он от щекочущего ноздри запаха – со двора тянуло жареным мясом, обильно приправленным незнакомыми пряностями. Первое, что бросилось ему в глаза, – ведерный кувшин, стоящий возле постели, и только потом – сама хозяйка дома, сидящая на пороге, подставив лицо солнышку. Три ряда новеньких блестящих бус отягчали ее шею.
По тому, как чутко обернулась она на слабый шорох, как кинулась к нему ластушкой, как заплескались по его телу тревожные ладони – не ласкали, а бережно выискивали следы недавнего смертоубоища, – Харр почувствовал что-то новенькое: кажись, перестала она видеть в нем гостя захожего, обнимала как мил-друга ненаглядного. Повысила в звании, одним словом. Харр запустил пальцы под туго заплетенные косички, заглянул в чуть косящие лютиковые глаза:
– Ну как, допросил тебя амантов малец?
Нижняя, и без того сочная губа выпятилась, носик, блестящий, точно обжаренный желудь, забавно сморщился:
– Так это кто кого допрашивал…
Харр только головой покачал:
– Ох, стервушка, малолетка не пожалела!
Махида так и вскинулась – взыграла профессиональная честь.
– А я что делала? Токмо и жалела. Погоди, он еще ко мне по воле вольной придет-прибежит, как подрастет чуток… – и запнулась, спохватившись.
– Да ладно, не оправдывайся, – он притянул ее к себе, и это движение тут же отозвалось в каждой пяди его тела памятью о недавних боевых тяготах; и тут же, как тень от блеска оружного, из той же самой боли-бремени поднялся неподвластный разуму черный хмель самой что ни на есть звериной похоти. И почему это каженный раз после драки вот так разбирает, ну прямо хоть к ножнам прикладывайся?
Но только ножны, слава Незакатному, не потребовались – Махидушка была уже под боком, стелилась, шелопутная, точно травушка шелковая…
Все путем. Чести не навоюешь – сласти не сподобишься.
Только вот со второй переменой на застолье любострастном заминка вышла не ко времени припорхнула Мади:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
И тут началось то, о чем Харр впоследствии не стремился припоминать, исключив эту ночь из собственных ратных подвигов.
Это была бойня. Первых, поголовно напоровшихся на гибельные торчки, забили беспрепятственно и покидали в воду, на стремнину, благо полноводье тому способствовало. Следовавшие за ними, услыхав явный шум короткой схватки, на всякий случай изготовились, но не шибко – не сомневались, что перевес был на стороне своих. Но и с этими затора не вышло. Беда была только в том, что забивать-то сыпавшихся сверху налетчиков забивали, да вот новые копья, взамен поваленных да унесенных водой, заново втыкать не успевали. Росла и гора тел, заслоняющих острия, и Харр понял, еще немного – и те, что нескончаемой вереницей скользили по крученым веревкам, будут беспрепятственно приземляться на гору неубранных тел, как на перину. Тогда, уловив того, кто миновал поредевшее заграждение, он сшиб своего пленника наземь, приставил к горлу острие меча и свистящим шепотом пообещал:
– Отпущу плыть небитым, крикни только вверх, чтоб не перли больше, засада, мол!
Пленник было трепыхнулся, но, ощутив на себе небывалую тяжесть тихрианского веса, набрал полную грудь воздуха и послушно заорал:
– Не-ку! Не-ку!!!
– Не-ку! – жалобным, дребезжащим голосом подхватил Харр, не сомневаясь, что подкоряжник на своем лесном жаргоне сказал, что ведено.
И точно – двое еще по разгону плюхнулись вниз, но кто-то уже на полпути запнулся, приостановив скольжение в смертельную темноту, а затем концы веревок замотались, поддернулись – и исчезли.
Обрубленная лестница с треском рухнула вниз, цепляя перекладинами за кустарник, угнездившийся в трещинах обрывистого склона.
– Надо же, отбились, – с некоторым изумлением проговорил Харр, все еще прижимавший коленом мокрого пленника. – Эй, вонючка подкоряжная, как думаешь: полезут еще твои в нынешнюю ночь?
– Ни в жисть! – с готовностью просипел тот.
– Ну ладно, обещался – так плыви.
Харр поднялся, пнул его ногой – подкоряжник утицей влетел в воду и тут же исчез, видно, пырнул, опасаясь, как бы все-таки не добили дротиком.
– Как же, уплывет он! – с недобрым смешком отозвался кто-то из своих. За поворотом выползет, обсохнет – и к нам.
– Да не должен бы – ученый уже… – засомневался Харр.
– В драку не полезет, это точно, – степенно подал голос тот, что объяснял Харру про возможности спуска сверху. – А завтра наймется в лихолетцы, это как пить дать.
– Это что, против своих?
– А нет у них своих-то. Один другому – зверь голодный, кто первый упадет, от того будут куски рвать.
А ведь и вправду – на копья валились, и ни един не крикнул наверх, чтоб поостереглись.
– Коли так, то ведь и нам соврать мог. Досидим до солнышка, а то вдруг снова наярятся. С другой стороны, амант ваш уже услыхал, поди, что все стихло, – авось подмену пришлет.
– Не пришлет, – равнодушно отозвался пожилой стражник. – Уговору не было.
Ни смены, ни подмоги амант, разумеется, не прислал. С первыми лучами зеленоватого солнышка притопали к воротам; страж, прятавшийся наверху, за массивным колоколом надвратным, придирчиво их осмотрел и только тогда дал знак, чтобы отодвигали щитовой заслон. Ворота приоткрылись на совсем узенькую щелку; Харр пропустил всех вперед, придирчиво оглядывая, нет ли урона: поцарапаны были четверо, но легко. Последним шел пожилой.
– Ты вот что, – остановил его Харр, – скажи аманту, чтоб раненых заменил, колья да остроги послал ставить засветло, а на большой дороге ловушек соорудил пару-другую, не менее. А я спать пошел.
Сказал и тут же пожалел слова были неосторожны, так ведь и сглазить недолго. Ежели подкоряжники добрались до Махидиного жилья, то надо еще будет искать нового пристанища.
Он круто развернулся и зашагал прочь, отыскивая глазами следы ночных потасовок. «Ишь, лихолетец, а распоряжается», – услышал он за спиной шепот привратного стража. Ворочаться и внушать к себе уважение наиболее доступным страже образом что-то не хотелось. Он быстро добрался до знакомого проулка, так и не увидев ни одного валявшегося тела – видно, перехвалил амант своих наемников, отсиживались они ночью, предпочтя целую шкуру каким-то обещанным ножевым. Дом Махиды был пуст и нетронут – в самом деле, не мог же Иддс отпустить девку на ночь глядя, да еще на какую ночь! Ладно, пусть утречком за счет аманта покормится, а там уж разбираться будем.
Он скинул на пол провонявшую потом одежду, повалился на трудовое девкино ложе и, едва прикрыв чресла ласковой шкуркой, захрапел на добрые десять дворов.
Пробудился он от щекочущего ноздри запаха – со двора тянуло жареным мясом, обильно приправленным незнакомыми пряностями. Первое, что бросилось ему в глаза, – ведерный кувшин, стоящий возле постели, и только потом – сама хозяйка дома, сидящая на пороге, подставив лицо солнышку. Три ряда новеньких блестящих бус отягчали ее шею.
По тому, как чутко обернулась она на слабый шорох, как кинулась к нему ластушкой, как заплескались по его телу тревожные ладони – не ласкали, а бережно выискивали следы недавнего смертоубоища, – Харр почувствовал что-то новенькое: кажись, перестала она видеть в нем гостя захожего, обнимала как мил-друга ненаглядного. Повысила в звании, одним словом. Харр запустил пальцы под туго заплетенные косички, заглянул в чуть косящие лютиковые глаза:
– Ну как, допросил тебя амантов малец?
Нижняя, и без того сочная губа выпятилась, носик, блестящий, точно обжаренный желудь, забавно сморщился:
– Так это кто кого допрашивал…
Харр только головой покачал:
– Ох, стервушка, малолетка не пожалела!
Махида так и вскинулась – взыграла профессиональная честь.
– А я что делала? Токмо и жалела. Погоди, он еще ко мне по воле вольной придет-прибежит, как подрастет чуток… – и запнулась, спохватившись.
– Да ладно, не оправдывайся, – он притянул ее к себе, и это движение тут же отозвалось в каждой пяди его тела памятью о недавних боевых тяготах; и тут же, как тень от блеска оружного, из той же самой боли-бремени поднялся неподвластный разуму черный хмель самой что ни на есть звериной похоти. И почему это каженный раз после драки вот так разбирает, ну прямо хоть к ножнам прикладывайся?
Но только ножны, слава Незакатному, не потребовались – Махидушка была уже под боком, стелилась, шелопутная, точно травушка шелковая…
Все путем. Чести не навоюешь – сласти не сподобишься.
Только вот со второй переменой на застолье любострастном заминка вышла не ко времени припорхнула Мади:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132