Харру не раз приводилось видеть в лесной чащобе свечение волчьих глаз, так вот те были как-то живее… Хотя, как говаривал Дяхон (надо же, сразу и все воспоминания вернулись!), все путем: у верховного м'сэйма обережник должен быть хоть наполовину ведьмаком. Или сибиллой.
– Наверху ты был таким, как все, – четко проговорил обережник. – Здесь ты такой, какой ты есть сам по себе.
Он повернулся и неспешно пошел к стоящему у противоположной стены креслу, на ходу расстегивая и роняя на пол пояс, а за ним и балахон – все это осталось лежать под самой лампой. Оказался он в коротких темных штанах и просторном жилете, наброшенном на голое тело. Великолепно сложенное тело, между прочим. Зачем это? Чтобы Харр увидел, что на нем нет никакого оружия? И все-таки он был по-здешнему легковесен, и даже вооруженного добрым ножом Харр одолел бы его голыми руками.
– Сядь, – коротко велел он, опускаясь в кресло как-то боком.
Харр усмехнулся и сел в свое кресло, только на подлокотник.
В смуглом широкоскулом лице м'сэйма было что-то непривычное – а, вот в чем дело: все пустынники, кроме молодых и посему безбородых, здорово пообрастали диким волосом. Этот же был гладко выбрит. Темные волосы его подхватывал какой-то шишковатый обруч. И никаких рабских браслетов или ошейников.
– Мне сказали, что ты и твои соплеменники чтут единого бога, – не спрашивая, а утверждая, проговорил м'сэйм.
Вопроса не было, по Харр все-таки кивнул:
– Да.
– И этот бог – солнце.
– Да.
– Где же лежит твоя земля?
Харр старательно сложил слова в предельно правдивый ответ:
– Я родился там, где солнце стояло прямо над головой.
Вопрошавшего такой ответ удовлетворил.
– И долго ты шел сюда?
– Всю жизнь, – и это снова было правдой.
– Если у тебя уже есть свой бог, то зачем ты пришел к нам?
Харр постарался, чтобы его вздох был как можно незаметнее:
– Я ищу единого бога для другого человека.
– Для женщины?
– Мог бы сам догадаться. Она ведь не может сама прийти сюда.
– Это – твоя возлюбленная?
На сей раз пауза затянулась. После долгих дней какого-то бездумного затмения памяти было легко заглянуть в собственную душу, и все-таки ответ пришлось взвешивать и выверять. Наконец он разжал губы:
– Нет, – и опять-таки это было правдой.
М'сэйм шевельнулся, словно хотел подняться и подойти к Харру поближе:
– Скажи, а почему она не приняла твоего бога?
Тут он почувствовал себя свободнее:
– Да хрен их разберет, этих баб! Им бы такого боженьку, чтобы облапить да почмокать. Навроде птенца лесного.
– Мужчины, как я наблюдал, придерживаются такого же мнения, – как бы про себя отметил обережник. – Скажи, а кроме нее встречал ли ты людей, которые верили бы в приход нового бога, единого и истинного?
– Насчет веры не знаю, а вот желание имеется – поговорить по душам, так у каждого второго. Ей-ей, не вру.
– Я вижу. И что, никогда не врешь?
– Да ты что, блаженненький? Как же без лжи жизнь прожить?
Тут на месте м'сэйма любой другой усмехнулся бы, но тот остался невозмутим. Деревянный он, что ли?
– Но вот что я тебе скажу, – доверительно продолжал Харр, – на самом-то деле никому из них бог не нужен. А желателен: кому – верный кусок хлеба, кому – власть безраздельная, кому – дитятко малое. Дай каждому по мечтаниям его – и на фиг им твой Неявленный!
М'сэйм оперся локтями о колени, ладони сложил лодочкой. Проговорил медленно и глухо, словно читал собственные сокровенные мысли, которые ему самому только-только открылись:
– Бог приходит на землю грешную не тогда, когда он нужен людям. Он на краткий срок являет себя, чтобы бросить в мир семена мудрости, дабы сплотить и возвысить род людской перед лицом той смертной беды, которая обрушится на потомков их лишь через многие годы. И горе человецам, ежели не узнают они бога единого…
– Во-во, – подхватил Харр, – а ну как действительно не признают они твоего Неявленного, когда он Явленным станет?
– Его признаю Я!!!
Ух ты! Даже огонек в лампе затрепетал. Голос был жутким, каким-то нечеловеческим, и в глубине души Харр уже понимал, что эту беседу пора бы кончить подобру-поздорову. Но уж очень было ему любопытно.
– Ясновидец ты, что ли? – не унимался он.
– Нет. К сожалению. Но я знаю пророчества, и по ним следует, что ждать уже остается немного.
– Ну да. Звезда злая, черный этот на белом и под белым… еще что?
– Разве ты не слыхал про кружала окаменные? – вопросом на вопрос отпарировал м'сэйм.
– Не…
– Темны же твои земли родимые… – (Харр хотел было возразить, что со светом-то у него на родине все в порядке, но вовремя промолчал.) – Бог Неявленный уже один раз приходил на землю, но признали его всего несколько человек – то ли восемь, то ли девять. Собрал он их на берегу Бесконечного Озера, на горе отвесной, и дал им в руки по кружалу дивному с окаменьем незастывшим. И начал вещать мудрость свою неизбывную. И чертили они на кружалах своих знаки глубокие, и каждый знак сразу твердел, чтоб на веки вечные нетленным да неуязвимым стать. Три дня продолжалось их бдение под голос божественный, и когда исписали они кружала свои до самой середки, обращая их посолонь, удалился бог, чтоб снова стать Неявленным…
– И кружала те – у тебя? – Харр подался вперед, чуть с кресла не свалился.
– Боговы споспешники, погоревав о краткости явления дивного, – продолжал, точно не слыша вопроса, рассказчик, – решили сравнить написанное. Но, к их безмерному удивлению, оказалось, что все они писали, а значит, и слышали, совершенно разное! Один о сотворении мира, другой о заветах нерушимых, третий о следующем пришествии… И впали они в смуту: каждый утверждал, что только он один прав, только он слышал голос истинный, а другим было ниспослано искушение не правдой. Дошло у них и до побоища, и забили они половину из себя насмерть, поскольку один, Зверилой именуемый, был настоящим великаном и притом лютости неописуемой – он у других кружала отнимал и с горы в озеро скидывал. Тогда осерчали остальные и, соединив усилия, навалились на Зверилу и отобрали его кружало, отправив вслед за остальными. Бог, такое непотребство видя, разгневался и наслал на ту гору молнию, расколол вершину горы, нечестивых споспешников своих в воду опрокинул, кружала, что на дне лежали, осколками камня засыпал…
«Е-мое, – чуть опять не выразился вслух менестрель, – и у этого ума оказалось не больше!»
– Но Зверила, в воде очутившись, – продолжал свое повествование всезнающий обережник, – сразу опамятовался и, кто еще жив был, тех на берег вытащил. Повинились они перед Неявленным и решили записать, что в памяти удержалось. Писали уже на простых листах болотных, что упустили, что переврали – неведомо. Но Зверила за подвиг свой был святым объявлен, тем более что и скончался он мученически, подавившись блинами, потому как за рассказы его небывалые его в любом доме кормили как на убой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132