Вообще-то мне не хочется идти, но когда Питер произносит магические слова: «Кондиционеры в квар…», я тяжело поднимаюсь из кресла еще до того, как он добавляет: «…тире».
Стоит такая жарища, что есть почти не хочется. Я прибавила только четырнадцать из восемнадцати фунтов, предписанных мне доктором. В этой прохладной квартире все закуски пахнут на редкость соблазнительно. Стратегически пристроив мою тарелку, я нагружаю в нее зерновую запеканку и добавляю увесистые ломти жареной говядины.
– Попробуйте салат таббулей. Потрясающе вкусный, – говорит кто-то.
Обернувшись, я вижу женщину. Высокую блондинку. СТРОЙНУЮ!!! До этого, как я слышала, как она говорила что-то о рождении новой жизни.
– Может быть, позже, – говорю я.
– Это скоро кончится, – говорит она. – Стоит вкусить Христовых даров.
– Это не значит, что они исходят от Христа. Мой любовник готовит их, когда мне угодно. А вот муж мой вовсе не умеет делать приличный таббулей.
Она смотрит на мой живот и ретируется.
Совершенно шокированная собственными дурными манерами, я ищу Питера. Он разговаривает в компании мужчин. От его слов мне становится совсем плохо.
Даже к полуночи температура не опускается ниже 18 градусов. Когда мы с Питером идем домой – вернее, он идет, а я ковыляю как гусыня – я говорю:
– Тебе не стоило жаловаться на меня.
– Я и не жаловался.
– А кто говорил, что тебе хотелось бы, чтобы мы были женаты, чтобы иметь удовольствие развестись со мной. По-твоему, это похоже на комплимент? – Я начинаю плакать. Мне хочется плакать изящно, как в кино, промокая глаза кружевным платочком. Киношные героини всегда выглядят потрясающе. Я покрываюсь пятнами.
Питер обнимает меня и разворачивает к себе. Он прикасается губами к моему лбу и вздыхает:
– Как вкусно пахнет. – Имеются в виду кусты роз, мимо которых мы проходим. У меня нет настроения останавливаться и нюхать розы. Я не обращаю внимания на цветок, только что сорванный им для меня. Он бросает его в сточный желоб.
Дома я запираюсь в ванной, где он не сможет увидеть мое уродство, и переодеваюсь в длинную ночную рубашку. Я плюхаюсь на кровать, в море зеленых простыней, как раздувшаяся кашалотиха. И тут же прихожу к выводу, что ненавижу всех китов и зеленые простыни. Уснуть, естественно, невозможно, поскольку инородный обитатель выбивает чечетку на моем мочевом пузыре.
Когда я возвращаюсь из ванной, Питер раскрывает мне свои объятия. Его ласки побеждают хандру. Когда я вновь просыпаюсь пописать, его рука все еще обнимает меня. Этот мужчина – святой.
Мой любимый спит нагишом. В лунном свете, озаряющем его лицо, он похож на ангела. Видя, как он молодо выглядит, я опять со страхом представляю, что в какой-то момент он может сказать:
– Уходи, старуха. Он просыпается.
– Беременность сделала тебя красавицей. – Он смотрит на меня полусонными глазами. – От тебя исходит сияние.
Учитывая, что мне опять отчаянно хочется писать, груди сочатся, а полоска на животе становится все темнее, я могу вообразить все что угодно, кроме красоты. Рассеялись чары наших нежных объятий.
– Беременность сделала меня толстой уродиной. Сияние – это эпитет, выдуманный мужчинами, чтобы пробудить в женщине желание забеременеть. – Лишь только эти слова срываются у меня с языка, мне хочется немедленно затолкать их обратно в горло.
Он напрягается и отпускает мою руку.
– Лиз, ты забеременела потому, что всем нашим встречам сопутствовало взаимное сексуальное возбуждение. Подумай об этом.
Я думаю. До встречи с ним моя сексуальная жизнь была вялой, даже по нормам давно женатых супругов. Беременность открыла для меня удивительный мир сексуальной жизни и увела меня из дома Дэвида к Питеру.
Беременность сделала меня наполовину незамужней сорокалетней матерью. Лишь вынашивание ребенка от любовника помогло мне выяснить, кто же из мужчин – муж или любовник – мне действительно дорог. Лучше жить с любимым мужчиной и отцом ребенка, чем с соседом по дому, в котором я много лет чувствовала себя одинокой.
К концу срока беременности в наших сексуальных играх произошли приятные изменения. До начала этой летней жары наши любовные ласки представляли собой многочасовой оральный секс. По утверждению Питера, мой вкус стал несколько иным со времен завоевания инородным обитателем моего тела. Я позволяла ему вылизывать меня, доводя до множественных оргазмов. Когда наступила жара, мне невыносимо было даже думать о чем-то теплом, включая и его язык.
Он отворачивается от меня. Я с тревогой думаю, не сожалеет ли он о наших отношениях. Конечно, у него и без меня хватает проблем.
Жара вынудила его отказаться даже от горохового костюма, символа его Восточного киоска. В этом наряде мой овощной любовник теперь изнывает от жары. Его рабочие проблемы не ограничиваются неудобством костюмов. С тех пор как Мухаммед уехал в Ливан, у Питера сменилось много помощников. Он потерял три новых гороховых костюма из-за новичков, которые решили не выходить на работу, забрав костюмы по домам. Один ему удалось вернуть, сходив на квартиру к этому помощничку.
Питер тихо спит рядом со мной, и я обещаю себе, что отныне буду вести себя лучше. Я вновь стану хорошей девочкой, какой бывала почти всегда, пока не началась эта безумная жарища.
На двадцать четвертый день этого непрерывного зноя Питеру пришлось работать бессменно, поскольку его последний стажер так и не появился. Солнце уже закатилось, но на термометре 25 градусов. Я уж не говорю о влажности. Мою кожу можно было продавать как Суперклей, гарантирующий прилипание к любым предметам без всяких усилий.
Мой брат Бен и его жена Джанис пытаются развлечь меня. Сэм спит в доме на кушетке. Мы сидим в садике, вымощенном кирпичом патио в окружении свесивших головки бархатцев, гераней и петуний. От соседей нас отделяет деревянный забор. Ветерок, играющий листвой дуба, слишком слаб, чтобы принести облегчение. Мы сидим босоногие, сбросив сандалии.
Бен растекся по шезлонгу, а мы с Джанис пристроились за столиком. Мой братец сорвал с себя все одежды, оставив лишь шорты. Меня удивило, что он выглядит таким спортивным и подтянутым. До того, как он начал заниматься садом, у него было изрядное брюшко. Он слишком часто прежде перекладывал физическую работу на других, а в саду ему в основном приходится работать самостоятельно.
С тягучим скрипом открывается калитка. Босси вяло тащится – а не бежит вприпрыжку, – навстречу своему хозяину. В своей длинной золотистой шубе она должна страдать от жары больше всех нас.
– Парень, ты ужасно выглядишь, – говорит Бен. Он встает, уступая Питеру место в шезлонге.
– Вентилятор сдох. Я жарился весь день при 37 градусах, а то и больше. Пара появившихся стажеров заявили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69