По крайней мере, это не стало национальной традицией. Хотя если бы стало, то у меня появилось бы оправдание.
Моя милая покорность Дэвиду не пробудила в нем любви ко мне. С Питером я вела себя ужасно, но он по-прежнему любит меня. И мама, хотя мы любим друг друга, перешла все возможные границы, критикуя мое поведение. Допустим, она изменилась к лучшему, но до полного исправления ей еще предстоит долгий путь.
– И правильно сделала, умница, тетушка Энн. Ты тоже огорчила меня. Меньше чем за пять минут тебе удалось выплеснуть на меня все, что тебя не устраивает. Ты встала на сторону мужчины, считавшего меня каким-то бездушным довеском. Если хочешь поговорить, то давай говорить о приятном.
Она старательно откашливается и заявляет:
– Давай, поступай как тебе заблагорассудится, но только знай, что этим ты убиваешь меня.
То ли мой инородный обитатель, то ли обретенная решительность подталкивают меня отстаивать права на личную жизнь, и мне это очень нравится. Я учусь активно действовать. Это новый обычай. Обычаи нужно закреплять.
– Мне жаль, что ты недовольна. Мы поговорим снова, когда ты будешь в более подходящем настроении. Я люблю тебя.
Она умудряется сдавленно выдохнуть:
– Я тоже люблю тебя.
Мое самообладание сходит на нет, а мои внутренности судорожно сжимаются. Приступ домовитости закончился. Я предпочитаю посмотреть программу Опры. В ней принимают участие зрелые женщины, отдавшие предпочтение более молодым мужчинам. Теперь, если ей когда-нибудь понадобятся зрелые женщины, предпочитающие более молодых мужчин, переодетых овощами, я смогу предложить свои услуги в качестве гостьи.
По пути в ванную меня настигает приступ второго судорожного сжатия, но воды еще не отошли. Я лишь слегка протекаю.
Вновь звонит телефон и включается автоответчик.
– Привет, Лиз, это Джуди. Я надеюсь, что включенный автоответчик означает, что ты занимаешься чем-то созидательным–к примеру, претерпеваешь родовые муки.
Я хватаю трубку.
– У меня действительно схватки.
Через двадцать минут ее «жук» уже фырчит на нашей подъездной дороге.
– Я подумала, что тебе, возможно, захочется с кем-то поболтать.
– Боли не такие уж сильные, – говорю я. Меня убаюкала боль, сообщив мне: «Это я, твой инородный обитатель. Не будь слишком самоуверенной, мамуля».
Джуди звонит Питеру и доктору. Она отвозит меня в Бригамский родильный дом. Питер уже ждет нас у входа, когда «жук» привозит нас туда.
Питер занимается оформлением документов, пока санитар усаживает меня на каталку. Около лифта на пятом этаже меня встречает медсестра.
– Меня зовут Карен Петрикон.
Вскоре приходит Питер, и она объясняет ему, где и как надо вымыться в преддверии будущего события, а потом показывает мне палату, которая станет моим пристанищем на ближайшие несколько часов. Она не спрашивает, почему он вырядился в маскарадный костюм овоща. Вероятно, видела его в киоске.
Моя палата оборудована кондиционером. Может, в отсутствие рожениц ее используют в качестве холодной мясной кладовки, хотя я не заметила никаких крючков для мясных туш. Я прошу третье одеяло. Карен хорошенько укрывает меня. В дверях появляется Питер, он восхитительно смотрится в зеленом больничном халате. Он восхитителен в любых нарядах, ему к лицу медицинская униформа и костюм горошка, и даже наряд, подаренный ему самой матушкой природой.
Меня поместили в одноместную палату, но из глубины коридора сюда доносятся женские крики.
– Это не слишком-то доброе предзнаменование, – говорю я.
В углу палаты стоит что-то вроде кресла, обшитого фирменной искусственной кожей из зеленого винила. Питер напоминает мне старую шутку о том, что искусственные виниловые изыски опасны для естества. Я издаю стон. Он думает, что это от боли, а не от критического мнения по поводу его юмора.
Напротив моей кровати маячит телевизор. Стрелки часов, стоящих рядом с этим ящиком, сообщают мне, что сейчас уже восемь часов вечера.
Мой врач – венгр с огромными черными глазами и ресницами, словно приобретенными в косметическом магазине. Доктор Ласло осматривает меня, выясняя, не нужно ли отдать распоряжения относительно проведения процедур очищения организма и бритья.
– Спасибо, что попали на мой рабочий день. Доверьтесь медсестре и делайте все, что она скажет. – Он заглядывает под одеяла, впуская холодный воздух. Мой половой орган представляет для всех присутствующих огромный интерес. – Ваша малышка должна появиться около полуночи.
Он соврал. Наступившая полночь растянулась до часу, двух, трех и четырех часов утра. Питер дремлет в кресле. Оттенок его зеленого халата отличается от зелени винилового покрытия.
Мне удается подремать в перерывах между схватками. Одна из них оказывается мучительной. Я кричу. Ошибка. Большая, большая, большущая ошибка. От крика мне стало еще больнее. Просыпается Питер. Он выключает телевизор. Все равно я уже потеряла интерес к этим обучающим наглядным примерам. Он старается успокоить меня.
Входит Карен.
– Вы уже почти готовы к родам, – говорит она.
Я не говорю ей, что была готова уже много недель назад. Мы с моим инородным обитателем готовы расстаться. Как я буду воспринимать будущие расставания с ней? Ведь буду же я уходить на работу. А потом она будет уходить в школу? Потом закончит колледж? Буду ли я плакать, когда она пойдет к алтарю? О боже, я еще даже в глаза ее не видела, а уже выдала замуж.
Я рассказываю Питеру о моих размышлениях, и он сжимает мою руку. Я плачу от очередного приступа боли.
Он говорит: «Прости, милая», – ошибочно думая, что слишком больно сжал мне руку.
Подойдя сзади к моей кровати, Карен вывозит меня из палаты и доставляет в специальную родильную палату, расположенную дальше по коридору. Питер идет рядом со мной, не отставая ни на шаг.
Передо мной открываются двери. Лишь глаза выделяются из общей массы зеленых халатов, масок и шапочек. Стены в палате тоже зеленые. Как и потолок. Похоже, я попала в какой-то зеленый ночной кошмар. Я узнаю ресницы моего врача.
Мучительные схватки следуют одна за другой.
– Я хочу обезболивание, – говорю я.
Меня подвозят к лежанке, на которой должна будет родиться моя дочь. Чьи-то руки поднимают и, слегка раскачав, перекладывают меня на это ложе, подобно тому, как двое ребят бросают третьего в воду. Кто-то надевает мне носки. Мне поднимают ноги.
– Нет времени, Лиз, – говорит доктор Ласло. – Уже пошла головка. – Он направляет зеркало прямо на мою вагину. – Видишь! – Малоприятное зрелище. Головка Хлои, темная и мокрая, показалась между моих ног.
– Тужься! – говорит Ласло.
– Уж лучше вынимайте ее, – советую я ему.
– Она что, всегда так командует? – спрашивает он Питера.
– Почти, – говорит Питер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Моя милая покорность Дэвиду не пробудила в нем любви ко мне. С Питером я вела себя ужасно, но он по-прежнему любит меня. И мама, хотя мы любим друг друга, перешла все возможные границы, критикуя мое поведение. Допустим, она изменилась к лучшему, но до полного исправления ей еще предстоит долгий путь.
– И правильно сделала, умница, тетушка Энн. Ты тоже огорчила меня. Меньше чем за пять минут тебе удалось выплеснуть на меня все, что тебя не устраивает. Ты встала на сторону мужчины, считавшего меня каким-то бездушным довеском. Если хочешь поговорить, то давай говорить о приятном.
Она старательно откашливается и заявляет:
– Давай, поступай как тебе заблагорассудится, но только знай, что этим ты убиваешь меня.
То ли мой инородный обитатель, то ли обретенная решительность подталкивают меня отстаивать права на личную жизнь, и мне это очень нравится. Я учусь активно действовать. Это новый обычай. Обычаи нужно закреплять.
– Мне жаль, что ты недовольна. Мы поговорим снова, когда ты будешь в более подходящем настроении. Я люблю тебя.
Она умудряется сдавленно выдохнуть:
– Я тоже люблю тебя.
Мое самообладание сходит на нет, а мои внутренности судорожно сжимаются. Приступ домовитости закончился. Я предпочитаю посмотреть программу Опры. В ней принимают участие зрелые женщины, отдавшие предпочтение более молодым мужчинам. Теперь, если ей когда-нибудь понадобятся зрелые женщины, предпочитающие более молодых мужчин, переодетых овощами, я смогу предложить свои услуги в качестве гостьи.
По пути в ванную меня настигает приступ второго судорожного сжатия, но воды еще не отошли. Я лишь слегка протекаю.
Вновь звонит телефон и включается автоответчик.
– Привет, Лиз, это Джуди. Я надеюсь, что включенный автоответчик означает, что ты занимаешься чем-то созидательным–к примеру, претерпеваешь родовые муки.
Я хватаю трубку.
– У меня действительно схватки.
Через двадцать минут ее «жук» уже фырчит на нашей подъездной дороге.
– Я подумала, что тебе, возможно, захочется с кем-то поболтать.
– Боли не такие уж сильные, – говорю я. Меня убаюкала боль, сообщив мне: «Это я, твой инородный обитатель. Не будь слишком самоуверенной, мамуля».
Джуди звонит Питеру и доктору. Она отвозит меня в Бригамский родильный дом. Питер уже ждет нас у входа, когда «жук» привозит нас туда.
Питер занимается оформлением документов, пока санитар усаживает меня на каталку. Около лифта на пятом этаже меня встречает медсестра.
– Меня зовут Карен Петрикон.
Вскоре приходит Питер, и она объясняет ему, где и как надо вымыться в преддверии будущего события, а потом показывает мне палату, которая станет моим пристанищем на ближайшие несколько часов. Она не спрашивает, почему он вырядился в маскарадный костюм овоща. Вероятно, видела его в киоске.
Моя палата оборудована кондиционером. Может, в отсутствие рожениц ее используют в качестве холодной мясной кладовки, хотя я не заметила никаких крючков для мясных туш. Я прошу третье одеяло. Карен хорошенько укрывает меня. В дверях появляется Питер, он восхитительно смотрится в зеленом больничном халате. Он восхитителен в любых нарядах, ему к лицу медицинская униформа и костюм горошка, и даже наряд, подаренный ему самой матушкой природой.
Меня поместили в одноместную палату, но из глубины коридора сюда доносятся женские крики.
– Это не слишком-то доброе предзнаменование, – говорю я.
В углу палаты стоит что-то вроде кресла, обшитого фирменной искусственной кожей из зеленого винила. Питер напоминает мне старую шутку о том, что искусственные виниловые изыски опасны для естества. Я издаю стон. Он думает, что это от боли, а не от критического мнения по поводу его юмора.
Напротив моей кровати маячит телевизор. Стрелки часов, стоящих рядом с этим ящиком, сообщают мне, что сейчас уже восемь часов вечера.
Мой врач – венгр с огромными черными глазами и ресницами, словно приобретенными в косметическом магазине. Доктор Ласло осматривает меня, выясняя, не нужно ли отдать распоряжения относительно проведения процедур очищения организма и бритья.
– Спасибо, что попали на мой рабочий день. Доверьтесь медсестре и делайте все, что она скажет. – Он заглядывает под одеяла, впуская холодный воздух. Мой половой орган представляет для всех присутствующих огромный интерес. – Ваша малышка должна появиться около полуночи.
Он соврал. Наступившая полночь растянулась до часу, двух, трех и четырех часов утра. Питер дремлет в кресле. Оттенок его зеленого халата отличается от зелени винилового покрытия.
Мне удается подремать в перерывах между схватками. Одна из них оказывается мучительной. Я кричу. Ошибка. Большая, большая, большущая ошибка. От крика мне стало еще больнее. Просыпается Питер. Он выключает телевизор. Все равно я уже потеряла интерес к этим обучающим наглядным примерам. Он старается успокоить меня.
Входит Карен.
– Вы уже почти готовы к родам, – говорит она.
Я не говорю ей, что была готова уже много недель назад. Мы с моим инородным обитателем готовы расстаться. Как я буду воспринимать будущие расставания с ней? Ведь буду же я уходить на работу. А потом она будет уходить в школу? Потом закончит колледж? Буду ли я плакать, когда она пойдет к алтарю? О боже, я еще даже в глаза ее не видела, а уже выдала замуж.
Я рассказываю Питеру о моих размышлениях, и он сжимает мою руку. Я плачу от очередного приступа боли.
Он говорит: «Прости, милая», – ошибочно думая, что слишком больно сжал мне руку.
Подойдя сзади к моей кровати, Карен вывозит меня из палаты и доставляет в специальную родильную палату, расположенную дальше по коридору. Питер идет рядом со мной, не отставая ни на шаг.
Передо мной открываются двери. Лишь глаза выделяются из общей массы зеленых халатов, масок и шапочек. Стены в палате тоже зеленые. Как и потолок. Похоже, я попала в какой-то зеленый ночной кошмар. Я узнаю ресницы моего врача.
Мучительные схватки следуют одна за другой.
– Я хочу обезболивание, – говорю я.
Меня подвозят к лежанке, на которой должна будет родиться моя дочь. Чьи-то руки поднимают и, слегка раскачав, перекладывают меня на это ложе, подобно тому, как двое ребят бросают третьего в воду. Кто-то надевает мне носки. Мне поднимают ноги.
– Нет времени, Лиз, – говорит доктор Ласло. – Уже пошла головка. – Он направляет зеркало прямо на мою вагину. – Видишь! – Малоприятное зрелище. Головка Хлои, темная и мокрая, показалась между моих ног.
– Тужься! – говорит Ласло.
– Уж лучше вынимайте ее, – советую я ему.
– Она что, всегда так командует? – спрашивает он Питера.
– Почти, – говорит Питер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69