Я играю на скрипке, фортепиано и гитаре, говорю на трех языках и я толстый. Таков результат маминых стараний.
– Ну, положим, ты не толстый.
– Толстый, толстый, я знаю… – махнул рукой Лев. – Тебе принести еще вина или пива?
– Лучше орешков. Или даже пиццы, если там еще что-то осталось.
Вдалеке качался на тихих волнах кораблик со спущенным парусом. Пляжный охранник скрылся в сторожевой будке и выключил там свет. Песок был прохладный и ласкал теплую кожу. Из соседнего отеля, позиционировавшего себя как молодежный, доносились призывные мелодии «Турецкой ночи».
Мы со Львом лежали на песке и молча смотрели на небо. Мягкий свет луны окутывал мои мысли легким саваном истомы. Позабытое ощущение, что может случиться нечто странное, неожиданное, не вписывающееся в планы, защекотало душу, заволновало и приятным теплом растеклось по телу.
Было что-то загадочное в красоте юной ночи, в прохладном песке, и даже в самом Льве, который был так непохож на меня, на моих друзей и на моего мужа Антона. Было что-то романтическое в том, что он – профессор, что понимает немецкую речь, что совсем скоро будет читать лекции в далеком Бостоне и что знает историю кровожадного турецкого паши как свою собственную жизнь. Не обладая откровенной сексуальной привлекательностью, Лев подкупал добротой и умом, спокойствием и внутренней надежностью. «Интересно, – пришло мне в голову, – какой он любовник?»
Лев приподнялся на локте, посмотрел мне в глаза сквозь сумрак ночи и медленно и нежно провел рукой по моей щеке…
В голове было пусто и приятно.
Я и ни о чем не думала. Совсем. Не было сожалений, не было обид, не было страха и разочарования. Я давно уже знаю, что лучше всего заниматься любовью с умным человеком. Не с красивым, не с сексуальным, и не важно, с юным или не очень, главное – с умным. Единственное, чем может испортить умный интеллигентный человек любовное приключение, так это вопросом: «Можно, я тебя поцелую?»
Вспомнился Антон. Однако не появилось стыда или угрызений совести, а мысль о похождениях мужа по-прежнему была неприятной. Забавно устроен человек: собственная измена не кажется таким же нехорошим поступком, как измена партнера.
Потом почему-то вспомнилось детство, бабушка и дачные гладиолусы у крыльца.
– Когда я была маленькой, бабушка пугала меня луной, – сказала я. – Грозила, что если не буду слушаться, то луна спустится ночью и заберет меня к себе. И там никого не будет и ничего – только желтый холодный шар, по которому я буду ходить и смотреть на землю, где все радуются, слушаются родителей и смотрят передачу «Спокойной ночи, малыши!».
– А может быть, там кто-то сейчас ходит, – засмеялся кудахтающим смехом Лев, – по шару, вкруговую. И смотрит на землю, где все радуются и занимаются любовью.
– Все?
– Все-все. Сейчас все занимаются любовью…
В темноте были видны очертания его головы, всклокоченные волосы и широкие покатые плечи.
На завтрак был омлет с длинными подвернувшимися языками жареной колбасы. Гришка потребовал взять жирафа с собой и теперь сидел счастливый, водрузив пятнистого надувного монстра на стул рядом с собой.
– Мама, он хочет есть, – констатировал Гришка.
– Пусть ест баклажаны из моей тарелки, – предложила я, размазывая соус по баклажанным ломтикам.
– Баклажаны – гадость, – скривился Гришка, – жирафы не едят баклажанов.
– Еще как едят! – сказала я.
– Маша! – послышался визгливый женский голос.
Я подняла голову. К нашему столику, улыбаясь, как чеширский кот, и задевая костлявыми бедрами стулья, пробивала дорогу худая облезлая от загара тетка в белом топе и шифоновой юбке.
Ее физиономия показалась мне смутно знакомой.
– Маша! – Тетка остановилась возле нашего стола. – Ты меня не узнаешь?
– Зрасьте, тетя Аля, – поздоровался Гришка.
И меня осенило – лахудра! Аля из Германии. Московская подруга Катькиных друзей, которые поют под гитару. Драная кошка, испортившая мне жизнь.
– А я еще вчера вас заметила, – захлебывалась от неуемной радости она. – Кирюша, поди сюда! Это точно Маша!
Пока я соображала, как мне себя вести, за спиной у лахудры возник низенький коренастый мужик с кавалеристскими усами и серым носом.
– Машенька, я так часто тебя вспоминала. Ты мне так понравилась там, в Германии. Даже хотела найти твой телефон и позвонить. Я узнала, что ты работаешь в журнале. Я хотела попросить совета… Ну, что теперь об этом… Маша, познакомься, это Кирюша.
Кирюша протянул мозолистую руку и оскалился.
– Маша, – холодно представилась я.
– Мы с Кирюшей поженимся в сентябре, – понизив голос, сообщила лахудра. – У меня такие перемены в жизни, такие перемены… Кирюша, неси сюда наши приборы. Мы присоединимся, ты не против?
И тут я все поняла. Кавалерист с усами – ее новый принц, о котором писала Катька. Значит, Антон… Дальше думать я побоялась, просто улыбнулась мило, насколько могла сыграть, и сделала широкий жест:
– Конечно, Аленька, присоединяйтесь. Я буду рада.
На столе, подпрыгнув на бумажной салфетке, задрожал в ритм «Калинки» мой мобильный телефон.
– Это папа, – уверенно сказал Гришка.
Призрак дохлой вороны расправил крылья, отряхнулся и каркнул, щелкнув темным клювом.
– Минутку, это Антон, – извинилась я и нажала зеленую кнопочку.
– Маша? – донеслось через километры. – Маша, это я.
Я молчала. Аля с Кирюшей носили тарелки на наш стол, занимая его все больше и больше, внедряясь в наш мир, откусывая от него пространство.
– Мама, я тебя люблю, – проговорил Гришка, внимательно глядя на меня глубокими карими глазами.
– Я знаю, – беззвучно кивнула я.
– Нет, ты не знаешь, – покачал головой сын. – Я тебя очень-очень сильно люблю.
– Маша! – кричал обеспокоено Антон. – Я тебя не слышу! Машенька, я тебя совсем не слышу…
– Да-да… – прокашлялась я в трубку под пытливым Гришкиным взглядом. – Я здесь, я тебя слышу…
– Маша, я хочу сказать, что я тебя люблю!
Призрак дохлой вороны переглянулся с пятнистым жирафом, и оба замерли выжидающе: что теперь-то? Как теперь?
– Я… мы… – промямлила я. И добавила, чтобы хоть что-то сказать: – Мы возвращаемся в понедельник, рано утром…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Ну, положим, ты не толстый.
– Толстый, толстый, я знаю… – махнул рукой Лев. – Тебе принести еще вина или пива?
– Лучше орешков. Или даже пиццы, если там еще что-то осталось.
Вдалеке качался на тихих волнах кораблик со спущенным парусом. Пляжный охранник скрылся в сторожевой будке и выключил там свет. Песок был прохладный и ласкал теплую кожу. Из соседнего отеля, позиционировавшего себя как молодежный, доносились призывные мелодии «Турецкой ночи».
Мы со Львом лежали на песке и молча смотрели на небо. Мягкий свет луны окутывал мои мысли легким саваном истомы. Позабытое ощущение, что может случиться нечто странное, неожиданное, не вписывающееся в планы, защекотало душу, заволновало и приятным теплом растеклось по телу.
Было что-то загадочное в красоте юной ночи, в прохладном песке, и даже в самом Льве, который был так непохож на меня, на моих друзей и на моего мужа Антона. Было что-то романтическое в том, что он – профессор, что понимает немецкую речь, что совсем скоро будет читать лекции в далеком Бостоне и что знает историю кровожадного турецкого паши как свою собственную жизнь. Не обладая откровенной сексуальной привлекательностью, Лев подкупал добротой и умом, спокойствием и внутренней надежностью. «Интересно, – пришло мне в голову, – какой он любовник?»
Лев приподнялся на локте, посмотрел мне в глаза сквозь сумрак ночи и медленно и нежно провел рукой по моей щеке…
В голове было пусто и приятно.
Я и ни о чем не думала. Совсем. Не было сожалений, не было обид, не было страха и разочарования. Я давно уже знаю, что лучше всего заниматься любовью с умным человеком. Не с красивым, не с сексуальным, и не важно, с юным или не очень, главное – с умным. Единственное, чем может испортить умный интеллигентный человек любовное приключение, так это вопросом: «Можно, я тебя поцелую?»
Вспомнился Антон. Однако не появилось стыда или угрызений совести, а мысль о похождениях мужа по-прежнему была неприятной. Забавно устроен человек: собственная измена не кажется таким же нехорошим поступком, как измена партнера.
Потом почему-то вспомнилось детство, бабушка и дачные гладиолусы у крыльца.
– Когда я была маленькой, бабушка пугала меня луной, – сказала я. – Грозила, что если не буду слушаться, то луна спустится ночью и заберет меня к себе. И там никого не будет и ничего – только желтый холодный шар, по которому я буду ходить и смотреть на землю, где все радуются, слушаются родителей и смотрят передачу «Спокойной ночи, малыши!».
– А может быть, там кто-то сейчас ходит, – засмеялся кудахтающим смехом Лев, – по шару, вкруговую. И смотрит на землю, где все радуются и занимаются любовью.
– Все?
– Все-все. Сейчас все занимаются любовью…
В темноте были видны очертания его головы, всклокоченные волосы и широкие покатые плечи.
На завтрак был омлет с длинными подвернувшимися языками жареной колбасы. Гришка потребовал взять жирафа с собой и теперь сидел счастливый, водрузив пятнистого надувного монстра на стул рядом с собой.
– Мама, он хочет есть, – констатировал Гришка.
– Пусть ест баклажаны из моей тарелки, – предложила я, размазывая соус по баклажанным ломтикам.
– Баклажаны – гадость, – скривился Гришка, – жирафы не едят баклажанов.
– Еще как едят! – сказала я.
– Маша! – послышался визгливый женский голос.
Я подняла голову. К нашему столику, улыбаясь, как чеширский кот, и задевая костлявыми бедрами стулья, пробивала дорогу худая облезлая от загара тетка в белом топе и шифоновой юбке.
Ее физиономия показалась мне смутно знакомой.
– Маша! – Тетка остановилась возле нашего стола. – Ты меня не узнаешь?
– Зрасьте, тетя Аля, – поздоровался Гришка.
И меня осенило – лахудра! Аля из Германии. Московская подруга Катькиных друзей, которые поют под гитару. Драная кошка, испортившая мне жизнь.
– А я еще вчера вас заметила, – захлебывалась от неуемной радости она. – Кирюша, поди сюда! Это точно Маша!
Пока я соображала, как мне себя вести, за спиной у лахудры возник низенький коренастый мужик с кавалеристскими усами и серым носом.
– Машенька, я так часто тебя вспоминала. Ты мне так понравилась там, в Германии. Даже хотела найти твой телефон и позвонить. Я узнала, что ты работаешь в журнале. Я хотела попросить совета… Ну, что теперь об этом… Маша, познакомься, это Кирюша.
Кирюша протянул мозолистую руку и оскалился.
– Маша, – холодно представилась я.
– Мы с Кирюшей поженимся в сентябре, – понизив голос, сообщила лахудра. – У меня такие перемены в жизни, такие перемены… Кирюша, неси сюда наши приборы. Мы присоединимся, ты не против?
И тут я все поняла. Кавалерист с усами – ее новый принц, о котором писала Катька. Значит, Антон… Дальше думать я побоялась, просто улыбнулась мило, насколько могла сыграть, и сделала широкий жест:
– Конечно, Аленька, присоединяйтесь. Я буду рада.
На столе, подпрыгнув на бумажной салфетке, задрожал в ритм «Калинки» мой мобильный телефон.
– Это папа, – уверенно сказал Гришка.
Призрак дохлой вороны расправил крылья, отряхнулся и каркнул, щелкнув темным клювом.
– Минутку, это Антон, – извинилась я и нажала зеленую кнопочку.
– Маша? – донеслось через километры. – Маша, это я.
Я молчала. Аля с Кирюшей носили тарелки на наш стол, занимая его все больше и больше, внедряясь в наш мир, откусывая от него пространство.
– Мама, я тебя люблю, – проговорил Гришка, внимательно глядя на меня глубокими карими глазами.
– Я знаю, – беззвучно кивнула я.
– Нет, ты не знаешь, – покачал головой сын. – Я тебя очень-очень сильно люблю.
– Маша! – кричал обеспокоено Антон. – Я тебя не слышу! Машенька, я тебя совсем не слышу…
– Да-да… – прокашлялась я в трубку под пытливым Гришкиным взглядом. – Я здесь, я тебя слышу…
– Маша, я хочу сказать, что я тебя люблю!
Призрак дохлой вороны переглянулся с пятнистым жирафом, и оба замерли выжидающе: что теперь-то? Как теперь?
– Я… мы… – промямлила я. И добавила, чтобы хоть что-то сказать: – Мы возвращаемся в понедельник, рано утром…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65