Даже Джин Хьюстон и Роберт Мастере, опубликовавшие книгу «Многообразие психоделического опыта», которая без всяких сомнений была лучшим научным исследованием того, что происходит по ту сторону сознания, — даже они потеряли право вести исследования.
Типичнейшую дилемму ЛСД-исследований иллюстрирует то, что случилось с Сиднеем Коэном. После публикации «За тем, что внутри» в 1964 года Коэн был негласно признан самым известным «специалистом по ЛСД», способным четко опровергнуть утверждения Лири. Именно его, а не Хамфри Осмонда пригласили как эксперта на слушания Конгресса, посвященного ЛСД. Врач, придумавший термин «психоделики», — вряд ли его можно призвать в качестве эксперта. Коэн же, предпочитавший всегда определение «ненормальность», подходил на эту роль гораздо больше.
Коэн был популярным лектором. Часто он выступал вместе с Ричардом Альпертом. Это создавало контраст: этакий радикально-психоделический подход Альперта (328 совершенных путешествий) и сугубо академический подход Коэна (7 тщательно контролируемых сеансов). То, что он появлялся на сцене вместе с Альпертом, часто вызывало раздражение коллег, которые были недовольны тем, что это, как им казалось, придает лекциям Альперта — а следовательно, в более широком смысле и утверждениям Лири — оттенок законных научных исследований. «Верно, он излагает точку зрения, с которой ни вы, ни я не согласны, — отвечал Коэн. — И что нам делать? Не обращать на него внимания, игнорировать, ругать? Нет, нам стоит вступить в бой и найти эффективные ответы и контраргументы на все, что он говорит».
Дерево в парке «Золотые ворота», Сан-Франциско
Альперт же все больше склонялся к мысли, что Коэн — ханжа. Да, он мог провести персональный сеанс для Генри и Клэр Бут Лусов и все прошло бы как нельзя лучше, но окажись на их месте кто-нибудь другой, и он тотчас же закатил бы лекцию о строгом медицинском подходе и правилах. Однако Альперту все-таки нравился Коэн. На его взгляд, он был приятным парнем, «игравшим с теми картами, что ему достались по раскладу. И игравшим сдержанно, и никогда не изменявшим этой привычке».
Альперт недооценивал, как сложно оставаться сдержанным.
Опровергая публичные заявления «горячих голов» (например, Лири), стоявшие на умеренных позициях психологи (такие, как Коэн) были вынуждены рисовать гнетущие картины того, что случится при всеобщем бесконтрольном распространении психоделиков. К несчастью, самые негативные моменты их выступлений создавали атмосферу, в которой было сложно отстоять даже фундаментальные исследования: если уж ЛСД настолько непредсказуем, то как тут можно говорить о какой бы то ни было безопасности?..
На смену разумному обсуждению пришли сенсационные штампы. Осенью 1966 года противники ЛСД категорично утверждали, что ЛСД ведет к органическому поражению головного мозга. Аргументы? Тот факт, что множество молодых людей, принимавших ЛСД, отвергали корпоративно-пригородный стиль жизни, столь ценимый и любимый их родителями. А это политика приспособленчества не моргнув глазом приписывала органическим поражениям мозга.
Все еще не побежденный Лири отвечал на это не менее скандальным ходом. В интервью «Плейбою» он заметил, что ЛСД — сильнейший афродизиак. «Секс под ЛСД, — объяснял он, — независимо от того, каковы ваши привычки, заставит отнестись ко всему вашему предыдущему опыту, как к занятиям любовью с манекенами, стоящими в витринах универмагов». И в качестве завершающего смертельного удара добавил: «Пока что известны три основные цели использования ЛСД: познать и возлюбить Господа, познать и возлюбить себя и познать и возлюбить женщину».
Разве после этого кажется удивительным, что люди, придерживающиеся умеренных взглядов, такие, как Коэн, решили, что ситуация выходит из-под контроля?
Размышляя над странной историей ЛСД, Коэн выделил в ней три основные фазы. Первая фаза — научная. Ученые видели в ЛСД новый ключик, способный помочь им проникнуть в темные утолки подсознательного. Но затем, когда они начали обдумывать и обсуждать чудесные изменения, случающиеся под ЛСД, возникло параллельное направление, в котором наука плавно перетекала в религию. Согласно Олдосу Хаксли и Джеральду Хёду, ЛСД давал возможность ускорить эволюцию и впервые за историю давал Человеку возможность действительно заслужить название Homo Sapiens (человека разумного). Однако вслед за тем религиозные исследования переросли в культурную революцию самого что ни на есть низкого пошиба — «бессмысленный эмоциональный выплеск чувств», как определял это Коэн.
И вместо Homo Sapiens ЛСД сотворил Homo hippie!
3. СИЯЮЩАЯ ПУСТОТА
«ЭТИ ПОРОШКИ И ТАБЛЕТКИ УГРОЖАЮТ ЗДОРОВЬЮ НАШЕГО ОБЩЕСТВА, ЕГО ЖИЗНЕСПОСОБНОСТИ И ЧУВСТВУ СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА».
Президент Линдон Б. Джонсон, из доклада президента перед Конгрессом о положении дел в США. Январь 1968 г.
Глава 22. КОНТРКУЛЬТУРА
7 октября 1966 года, на следующий день после того, как закон о запрете ЛСД в штате Калифорния вошел в силу, в муниципалитет Сан-Франциско явилась делегация хиппи. Она принесла с собой скромный гостинец — семена вьюнка пурпурного и купленные в магазине грибы. Как сообщили делегаты пораженным журналистам, этим угощением они собирались попотчевать мэра Шелли, чтобы расширить его сознание. В середине встречи, которая вылилась в жаркую полемическую схватку, временами напоминая театр абсурда, на пресс-конференцию в мэрию прибыла еще одна делегация — активисты антивоенного движения под предводительством Джерри Рубина.
Сцена получилась символическая — своего рода тест Роршаха в стиле шестидесятых годов: у одной стены зала собрались активисты в джинсах и тяжелых ботинках, у другой — хиппи в живописных золотистых нарядах. А между ними… между ними сгущенная почти до физической плотности атмосфера вражды.
Нелегко подыскать объяснение тому, что творилось в шестидесятых годах; трудно указать и какую-нибудь определенную точку отсчета, событие, о котором можно было бы сказать, как о сараевском выстреле: «Напряжение копилось десятилетиями, но вот она — искра, вызвавшая взрыв». Чем больше вы изучаете шестидесятые годы, тем более убедительной выглядит ссылка на дух времени как на единственную категорию, способную дать объяснение этому удивительному десятилетию. В самом деле, соскоблите толстый слой секса, наркотиков, бунта, политики, музыки и искусства, покрывающий это время, и все, что останется — это требование непрестанно изменяться, отчаянная жажда перемен, своего рода «воля к переменам», и это, быть может, единственный мотив, объясняющий вторую половину двадцатого столетия, как ницшеанская «воля к власти» объясняла первую.
Дух времени требовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Типичнейшую дилемму ЛСД-исследований иллюстрирует то, что случилось с Сиднеем Коэном. После публикации «За тем, что внутри» в 1964 года Коэн был негласно признан самым известным «специалистом по ЛСД», способным четко опровергнуть утверждения Лири. Именно его, а не Хамфри Осмонда пригласили как эксперта на слушания Конгресса, посвященного ЛСД. Врач, придумавший термин «психоделики», — вряд ли его можно призвать в качестве эксперта. Коэн же, предпочитавший всегда определение «ненормальность», подходил на эту роль гораздо больше.
Коэн был популярным лектором. Часто он выступал вместе с Ричардом Альпертом. Это создавало контраст: этакий радикально-психоделический подход Альперта (328 совершенных путешествий) и сугубо академический подход Коэна (7 тщательно контролируемых сеансов). То, что он появлялся на сцене вместе с Альпертом, часто вызывало раздражение коллег, которые были недовольны тем, что это, как им казалось, придает лекциям Альперта — а следовательно, в более широком смысле и утверждениям Лири — оттенок законных научных исследований. «Верно, он излагает точку зрения, с которой ни вы, ни я не согласны, — отвечал Коэн. — И что нам делать? Не обращать на него внимания, игнорировать, ругать? Нет, нам стоит вступить в бой и найти эффективные ответы и контраргументы на все, что он говорит».
Дерево в парке «Золотые ворота», Сан-Франциско
Альперт же все больше склонялся к мысли, что Коэн — ханжа. Да, он мог провести персональный сеанс для Генри и Клэр Бут Лусов и все прошло бы как нельзя лучше, но окажись на их месте кто-нибудь другой, и он тотчас же закатил бы лекцию о строгом медицинском подходе и правилах. Однако Альперту все-таки нравился Коэн. На его взгляд, он был приятным парнем, «игравшим с теми картами, что ему достались по раскладу. И игравшим сдержанно, и никогда не изменявшим этой привычке».
Альперт недооценивал, как сложно оставаться сдержанным.
Опровергая публичные заявления «горячих голов» (например, Лири), стоявшие на умеренных позициях психологи (такие, как Коэн) были вынуждены рисовать гнетущие картины того, что случится при всеобщем бесконтрольном распространении психоделиков. К несчастью, самые негативные моменты их выступлений создавали атмосферу, в которой было сложно отстоять даже фундаментальные исследования: если уж ЛСД настолько непредсказуем, то как тут можно говорить о какой бы то ни было безопасности?..
На смену разумному обсуждению пришли сенсационные штампы. Осенью 1966 года противники ЛСД категорично утверждали, что ЛСД ведет к органическому поражению головного мозга. Аргументы? Тот факт, что множество молодых людей, принимавших ЛСД, отвергали корпоративно-пригородный стиль жизни, столь ценимый и любимый их родителями. А это политика приспособленчества не моргнув глазом приписывала органическим поражениям мозга.
Все еще не побежденный Лири отвечал на это не менее скандальным ходом. В интервью «Плейбою» он заметил, что ЛСД — сильнейший афродизиак. «Секс под ЛСД, — объяснял он, — независимо от того, каковы ваши привычки, заставит отнестись ко всему вашему предыдущему опыту, как к занятиям любовью с манекенами, стоящими в витринах универмагов». И в качестве завершающего смертельного удара добавил: «Пока что известны три основные цели использования ЛСД: познать и возлюбить Господа, познать и возлюбить себя и познать и возлюбить женщину».
Разве после этого кажется удивительным, что люди, придерживающиеся умеренных взглядов, такие, как Коэн, решили, что ситуация выходит из-под контроля?
Размышляя над странной историей ЛСД, Коэн выделил в ней три основные фазы. Первая фаза — научная. Ученые видели в ЛСД новый ключик, способный помочь им проникнуть в темные утолки подсознательного. Но затем, когда они начали обдумывать и обсуждать чудесные изменения, случающиеся под ЛСД, возникло параллельное направление, в котором наука плавно перетекала в религию. Согласно Олдосу Хаксли и Джеральду Хёду, ЛСД давал возможность ускорить эволюцию и впервые за историю давал Человеку возможность действительно заслужить название Homo Sapiens (человека разумного). Однако вслед за тем религиозные исследования переросли в культурную революцию самого что ни на есть низкого пошиба — «бессмысленный эмоциональный выплеск чувств», как определял это Коэн.
И вместо Homo Sapiens ЛСД сотворил Homo hippie!
3. СИЯЮЩАЯ ПУСТОТА
«ЭТИ ПОРОШКИ И ТАБЛЕТКИ УГРОЖАЮТ ЗДОРОВЬЮ НАШЕГО ОБЩЕСТВА, ЕГО ЖИЗНЕСПОСОБНОСТИ И ЧУВСТВУ СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА».
Президент Линдон Б. Джонсон, из доклада президента перед Конгрессом о положении дел в США. Январь 1968 г.
Глава 22. КОНТРКУЛЬТУРА
7 октября 1966 года, на следующий день после того, как закон о запрете ЛСД в штате Калифорния вошел в силу, в муниципалитет Сан-Франциско явилась делегация хиппи. Она принесла с собой скромный гостинец — семена вьюнка пурпурного и купленные в магазине грибы. Как сообщили делегаты пораженным журналистам, этим угощением они собирались попотчевать мэра Шелли, чтобы расширить его сознание. В середине встречи, которая вылилась в жаркую полемическую схватку, временами напоминая театр абсурда, на пресс-конференцию в мэрию прибыла еще одна делегация — активисты антивоенного движения под предводительством Джерри Рубина.
Сцена получилась символическая — своего рода тест Роршаха в стиле шестидесятых годов: у одной стены зала собрались активисты в джинсах и тяжелых ботинках, у другой — хиппи в живописных золотистых нарядах. А между ними… между ними сгущенная почти до физической плотности атмосфера вражды.
Нелегко подыскать объяснение тому, что творилось в шестидесятых годах; трудно указать и какую-нибудь определенную точку отсчета, событие, о котором можно было бы сказать, как о сараевском выстреле: «Напряжение копилось десятилетиями, но вот она — искра, вызвавшая взрыв». Чем больше вы изучаете шестидесятые годы, тем более убедительной выглядит ссылка на дух времени как на единственную категорию, способную дать объяснение этому удивительному десятилетию. В самом деле, соскоблите толстый слой секса, наркотиков, бунта, политики, музыки и искусства, покрывающий это время, и все, что останется — это требование непрестанно изменяться, отчаянная жажда перемен, своего рода «воля к переменам», и это, быть может, единственный мотив, объясняющий вторую половину двадцатого столетия, как ницшеанская «воля к власти» объясняла первую.
Дух времени требовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150