После этой лекции Джей убедил своего брата расстаться с торговлей лодками и зонтиками, которой они занимались на озере Тахо, и вложить деньги в Хэйт.
Не прошло и недели после открытия магазина, как кто-то подсунул им под дверь записку: «Вы распродаете революцию. Вы ее коммерциализируете. Вы выволокли ее на рынок». Однако предприятие имело несомненный и быстрый успех как коммерческий, так и общественный. В качестве места сбора для населения Хэйта оно соперничало с «Единорогом» и приносило столько прибыли, что Телины вскоре расширили свое заведение, пристроив к нему темную комнату для медитаций, ставшую обычным местом любовных свиданий.
Проведя здесь несколько часов, послушав разговоры завсегдатаев, поварившись в атмосфере того, что социологи скоро назовут «модальностью хиппи», можно было глубоко проникнуть в самую суть этой странной общины. При условии, однако, что вы изучите их язык.
Часто забывают, что психоделическое движение ознаменовало одну из величайших эпох американского сленга. В считанные месяцы развилось сложное арго, большая часть которого описывала наркотики и прием наркотиков — то, что для этого требовался особый язык, выглядело довольно естественно. ЛСД называлось «кислотой», постоянный потребитель ЛСД был «кислотник», разовая доза именовалась вершок или петелька. Марихуана была известна под разными названиями: «варево», «конопля», «сено», «трава», «шмаль» или просто «знатное дерьмо» — во всяком случае цель была одна — «словить кайф». «Кайф» в Филлморе мог оказаться «клевым» (желательным) — это, правда, зависело от множества второстепенных обстоятельств, — а мог обернуться «тяжелым» (чреватым нервным срывом) переживанием или, возможно, даже «полным улетом». «Полный улет» и его семантический аналог «отключка» — это были слова Пограничья: в тех краях тебя либо швыряло к небесам (что было очень хорошо), либо, наоборот, ввергало в ад, на самое дно (это было хуже всего). В любом случае все зависело от кармы (судьбы), а препираться с судьбой было бессмысленно. Пусть этим занимаются «цивилы», «правильные» (так именовали всякого, кто не хиппи), все эти клерки, зажатые в тиски ежедневного распорядка, не способные пребывать в Здесь и Сейчас — так безнадежно погрязли они в скуке материализма. По иронии судьбы жаргон был единственным, что «правильный» мир перенял у хиппи. Довольно скоро Мэдисон-авеню украсилась рекламой автомобилей и прохладительных напитков, пестревшей словечками вроде «клевый» или «полный улет».
Еще одно поразило бы посетителя «Психоделического магазина» в начале 1966 года — какое большое место в их чтении занимала эзотерическая тематика. Неоспоримым бестселлером был Герман Гессе — его «Паломничество в страну Востока», «Степной волк» и «Сиддхаратха» издавались огромными тиражами и к концу шестидесятых Гессе превратился в самого читаемого немецкого автора в Америке. От Гессе лишь ненамного отставала научная фантастика («Чужак в чужой стране», «Конец детства» и пр.), к которой Проказники относились почти как к откровению, раскрывающему истинный смысл мироздания. С другой стороны, особый отдел был посвящен серьезным научным работам по экспериментам с психоделиками — здесь были такие авторы, как Лири, Хаксли, Уоттс и, кроме того, разные восточные и оккультные тексты от «Тибетской» «книги мертвых» до «Зогара».
Олдос Хаксли с радостью приветствовал бы такое переплетение традиций Востока и Запада. Но ему, пожалуй, стало бы не по себе, если б он увидел, сколько оккультной мякины безнадежно перемешалось с зернами вечной философии. Хаксли предсказывал, что ЛСД пробудит духовную жажду, дремлющую в молодом поколении, но он и представить себе не мог, что получится, когда оно кинется утолять эту жажду… В Хэйт вечная философия явилась под густым и пряным соусом из астрологии, нумерологии, алхимии, черной магии, культа вуду… — какая-то дикая смесь тайных мистерий и современного жаргона, оскорбительная для западного ума, приученного раскладывать все по полочкам и загонять неподатливую реальность в четкие схемы, которыми так удобно оперировать.
Но хиппи, с их установкой на непосредственный опыт, это вполне устраивало. «Плыви по течению, — говорили они, — и делай свое дело». То, что было в высшей степени свойственно Нилу Кэссиди — способность полностью отдаваться настоящему, настраиваться в тон мгновению, — было одним из самых высоких состояний благодати, которое мог обрести хиппи. Кэссиди не писал великих романов и поэм, он не был профессором и ученым; по обычным меркам он был неудачником; но в Хэйте его почитали как символ совершенной гармонии, доступной человеку. Он прокладывал свою внутреннюю тропу с присущим ему мастерством и изяществом, и это было все, к чему следовало стремиться.
Не то чтобы хиппи много общались с Кэссиди; соседство Гинсберга чувствовалось гораздо больше. Скорее они усвоили самую суть его стиля через Проказников и Фестиваль путешествий.
Психоделическая лавка на Хэйт-стрит
Совершенно так же они воспринимали Лири, Хаксли и Алана Уоттса, усваивая из них то, что их как-то затрагивало, и отбрасывая остальное. К примеру, когда какой-нибудь хиппи провозглашал: «я принадлежу к особой расе, не черной и не белой, к безымянной расе, которой еще, может быть, не существует» — это был отзвук романтического эволюционизма Хаксли, пропущенного через врезавшиеся в память отрывки из научно-фантастических саг, благоговейно хранившихся в каждой хипповской «хате». Когда они говорили, что жизнь это серия игр, а индивид — коллекция масок, защитных приемов и нередко стратегий самообмана, — вдумчивый наблюдатель не мог не вспомнить транзактную психологию Тима Лири; а залихватские выражения типа «мощный приход», бесспорно, восходили к удалой манере Кизи «Пройдешь ли ты Кислотный тест?».
Тщательный анализ мог бы проследить обрывки всех этих влияний и в обычае хиппи отказываться от старых имен, заменяя их особыми психоделическими кличками: Фродо, Шоколадный Джордж, Варвар, Койот. Один хиппи так объяснял, почему он поменял свое имя: «Тот Плюшевый Мишка, которого ты видишь, это только фасад. Другое мое «я» зовут Гарольд. И сейчас внутри меня существует этот Гарольд. Он совсем крошечный, но он еще здесь. Когда ты поселяешься в Хэйте, ты выбираешь себе имя и строишь свою личность так, чтобы ему соответствовать. Я выстроил Плюшевого Мишку, но сейчас я расстаюсь с ним — слава Богу! — и скоро он исчезнет. Ты приходишь сюда, чтобы измениться, и окончательное, самое важное изменение наступает тогда, когда «ты» воображаемый и «ты» реальный сливаетесь воедино».
Если бы активистам из Беркли по какой-то причине пришлось выбирать один-единственный символ своей борьбы, они, скорее всего, остановились бы на изображении сжатого кулака — этом общепонятном символе гневного сопротивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Не прошло и недели после открытия магазина, как кто-то подсунул им под дверь записку: «Вы распродаете революцию. Вы ее коммерциализируете. Вы выволокли ее на рынок». Однако предприятие имело несомненный и быстрый успех как коммерческий, так и общественный. В качестве места сбора для населения Хэйта оно соперничало с «Единорогом» и приносило столько прибыли, что Телины вскоре расширили свое заведение, пристроив к нему темную комнату для медитаций, ставшую обычным местом любовных свиданий.
Проведя здесь несколько часов, послушав разговоры завсегдатаев, поварившись в атмосфере того, что социологи скоро назовут «модальностью хиппи», можно было глубоко проникнуть в самую суть этой странной общины. При условии, однако, что вы изучите их язык.
Часто забывают, что психоделическое движение ознаменовало одну из величайших эпох американского сленга. В считанные месяцы развилось сложное арго, большая часть которого описывала наркотики и прием наркотиков — то, что для этого требовался особый язык, выглядело довольно естественно. ЛСД называлось «кислотой», постоянный потребитель ЛСД был «кислотник», разовая доза именовалась вершок или петелька. Марихуана была известна под разными названиями: «варево», «конопля», «сено», «трава», «шмаль» или просто «знатное дерьмо» — во всяком случае цель была одна — «словить кайф». «Кайф» в Филлморе мог оказаться «клевым» (желательным) — это, правда, зависело от множества второстепенных обстоятельств, — а мог обернуться «тяжелым» (чреватым нервным срывом) переживанием или, возможно, даже «полным улетом». «Полный улет» и его семантический аналог «отключка» — это были слова Пограничья: в тех краях тебя либо швыряло к небесам (что было очень хорошо), либо, наоборот, ввергало в ад, на самое дно (это было хуже всего). В любом случае все зависело от кармы (судьбы), а препираться с судьбой было бессмысленно. Пусть этим занимаются «цивилы», «правильные» (так именовали всякого, кто не хиппи), все эти клерки, зажатые в тиски ежедневного распорядка, не способные пребывать в Здесь и Сейчас — так безнадежно погрязли они в скуке материализма. По иронии судьбы жаргон был единственным, что «правильный» мир перенял у хиппи. Довольно скоро Мэдисон-авеню украсилась рекламой автомобилей и прохладительных напитков, пестревшей словечками вроде «клевый» или «полный улет».
Еще одно поразило бы посетителя «Психоделического магазина» в начале 1966 года — какое большое место в их чтении занимала эзотерическая тематика. Неоспоримым бестселлером был Герман Гессе — его «Паломничество в страну Востока», «Степной волк» и «Сиддхаратха» издавались огромными тиражами и к концу шестидесятых Гессе превратился в самого читаемого немецкого автора в Америке. От Гессе лишь ненамного отставала научная фантастика («Чужак в чужой стране», «Конец детства» и пр.), к которой Проказники относились почти как к откровению, раскрывающему истинный смысл мироздания. С другой стороны, особый отдел был посвящен серьезным научным работам по экспериментам с психоделиками — здесь были такие авторы, как Лири, Хаксли, Уоттс и, кроме того, разные восточные и оккультные тексты от «Тибетской» «книги мертвых» до «Зогара».
Олдос Хаксли с радостью приветствовал бы такое переплетение традиций Востока и Запада. Но ему, пожалуй, стало бы не по себе, если б он увидел, сколько оккультной мякины безнадежно перемешалось с зернами вечной философии. Хаксли предсказывал, что ЛСД пробудит духовную жажду, дремлющую в молодом поколении, но он и представить себе не мог, что получится, когда оно кинется утолять эту жажду… В Хэйт вечная философия явилась под густым и пряным соусом из астрологии, нумерологии, алхимии, черной магии, культа вуду… — какая-то дикая смесь тайных мистерий и современного жаргона, оскорбительная для западного ума, приученного раскладывать все по полочкам и загонять неподатливую реальность в четкие схемы, которыми так удобно оперировать.
Но хиппи, с их установкой на непосредственный опыт, это вполне устраивало. «Плыви по течению, — говорили они, — и делай свое дело». То, что было в высшей степени свойственно Нилу Кэссиди — способность полностью отдаваться настоящему, настраиваться в тон мгновению, — было одним из самых высоких состояний благодати, которое мог обрести хиппи. Кэссиди не писал великих романов и поэм, он не был профессором и ученым; по обычным меркам он был неудачником; но в Хэйте его почитали как символ совершенной гармонии, доступной человеку. Он прокладывал свою внутреннюю тропу с присущим ему мастерством и изяществом, и это было все, к чему следовало стремиться.
Не то чтобы хиппи много общались с Кэссиди; соседство Гинсберга чувствовалось гораздо больше. Скорее они усвоили самую суть его стиля через Проказников и Фестиваль путешествий.
Психоделическая лавка на Хэйт-стрит
Совершенно так же они воспринимали Лири, Хаксли и Алана Уоттса, усваивая из них то, что их как-то затрагивало, и отбрасывая остальное. К примеру, когда какой-нибудь хиппи провозглашал: «я принадлежу к особой расе, не черной и не белой, к безымянной расе, которой еще, может быть, не существует» — это был отзвук романтического эволюционизма Хаксли, пропущенного через врезавшиеся в память отрывки из научно-фантастических саг, благоговейно хранившихся в каждой хипповской «хате». Когда они говорили, что жизнь это серия игр, а индивид — коллекция масок, защитных приемов и нередко стратегий самообмана, — вдумчивый наблюдатель не мог не вспомнить транзактную психологию Тима Лири; а залихватские выражения типа «мощный приход», бесспорно, восходили к удалой манере Кизи «Пройдешь ли ты Кислотный тест?».
Тщательный анализ мог бы проследить обрывки всех этих влияний и в обычае хиппи отказываться от старых имен, заменяя их особыми психоделическими кличками: Фродо, Шоколадный Джордж, Варвар, Койот. Один хиппи так объяснял, почему он поменял свое имя: «Тот Плюшевый Мишка, которого ты видишь, это только фасад. Другое мое «я» зовут Гарольд. И сейчас внутри меня существует этот Гарольд. Он совсем крошечный, но он еще здесь. Когда ты поселяешься в Хэйте, ты выбираешь себе имя и строишь свою личность так, чтобы ему соответствовать. Я выстроил Плюшевого Мишку, но сейчас я расстаюсь с ним — слава Богу! — и скоро он исчезнет. Ты приходишь сюда, чтобы измениться, и окончательное, самое важное изменение наступает тогда, когда «ты» воображаемый и «ты» реальный сливаетесь воедино».
Если бы активистам из Беркли по какой-то причине пришлось выбирать один-единственный символ своей борьбы, они, скорее всего, остановились бы на изображении сжатого кулака — этом общепонятном символе гневного сопротивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150