Ей свободу да веселье подавай.
— Она что же, вслух об этом говорила?
— Говорить, может, и не говорила, но я-то сразу поняла, с кем дело имею. Только вселилась — первым же делом мои занавески сняла и свои повесила. Даже разрешения не спросила.
— Погодите, но раз Феба повесила занавески, значит, никуда убегать отсюда она в ближайшее время не собиралась. Так ведь получается.
— Это у вас так получается, а у меня совсем иначе. Просто, по-моему, у этой богачки ветер в голове, вот и все! Ей же на всех, кроме себя, наплевать. Кукла балованная!
Наступило неловкое молчание. На лице миссис Донкастер изобразилось смятение, складки на подбородке расправились, а полные раскаяния и даже страха глаза встретились с глазами улыбающегося усатого мужчины на портрете.
— Простите, — сказал она, обращаясь к портрету, а не ко мне. — Я так расстроена, что говорю бог весть что. — Она встала и направилась к двери. — Я сейчас приведу сюда Долли.
— Не беспокойтесь, я сам к ней подымусь. Мне все равно хотелось осмотреть комнату. Какой номер?
— Седьмой, на втором этаже. — Ее тучная фигура застыла в узком дверном проеме.
— Вы все мне рассказали про Фебу? — допытывался я. — Про ее увлечения, например, вам ничего не известно?
— Откуда мне знать про ее амуры? Она мне не докладывала. — Челюсть старухи в этот момент была похожа на захлопнувшуюся мышеловку. Отзывчивая особа, ничего не скажешь.
По внешней лестнице я поднялся на второй этаж. За дверью под номером «семь» стрекотала пишущая машинка. Я постучал.
— Войдите, — послышался усталый женский голос.
У зашторенного окна, за письменным столом, на котором стояла зажженная лампа, в большом, с чужого плеча белом свитере из искусственной шерсти и в широких синих брюках сидела, обхватив коленями ножку стула, маленькая, нескладная, коротко стриженная девица, очень смахивающая на кролика. В глазах у нее застыло нечто, отдаленно напоминающее мысль.
— Мисс Лэнг, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы сейчас очень заняты?
— Не то слово, — ответила девица, даже не пошевелившись. Затем, с безысходным видом дернув себя за челку, она изобразила на лице кривую улыбочку: — Сегодня в три часа дня я должна сдавать курсовую по социологии, от нее зависит моя оценка в полугодии, а у меня совершенно голова не работает. Вы что-нибудь знаете о причинах детской преступности?
— О детской преступности я знаю столько, что мог бы целую книгу написать.
Она просияла:
— Что вы говорите! Так вы социолог?
— Почти. Я — сыщик.
— Потрясающе. Может, тогда вы мне подскажете: кто больше виноват в детской преступности — сами дети или родители? А то у меня совершенно голова не работает.
— Это я уже слышал.
— Правда? Извините. Так кто же все-таки виноват — родители или дети?
— Если честно, то, по-моему, ни те, ни другие. Вообще, пора бы нам перестать обвинять друг друга. Когда дети обвиняют родителей во всех своих бедах, а родители — детей во всех их грехах, отношения между ними лучше не становятся. Надо не других винить, а к себе повнимательней присматриваться.
— Здорово! — одобрила она. — Как бы теперь это записать, чтобы звучало нормально? — Она оттопырила нижнюю губу. — «Деструктивное поведение внутри семейной ячейки...» Что скажете?
— Ужас! Терпеть не могу научного жаргона. Впрочем, мисс Лэнг, я пришел к вам не для того, чтобы на социологические темы беседовать. Я к вам по поручению мистера Уичерли...
Тут губки девушки сложились в кружочек, кожа на лице приобрела какой-то землистый оттенок, а изо рта вырвалось непроизвольное «Ой!». Она постарела на глазах.
— Неудивительно, что я никак не могу сосредоточиться, — сказала она наконец. — Надо же быть такой дурой — сбежала, никого не предупредив! Уже два месяца в себя прийти не могу. Ночью в холодном поту просыпаюсь. Как подумаю, что с ней могло случиться, — страшно становится.
— И что же, по-вашему, с ней могло случиться?
— Лучше не думать. Ночью ведь всегда самые нехорошие мысли в голову лезут. Вспомните пьесу Элиота про Суини. Мы ее по английской литературе недавно проходили: «Девушку каждый должен убить».
Долли покосилась на меня с таким видом, словно я и есть Суини, который пришел ее убить. Потом, расцепив ноги, «завязанные узлом» вокруг ножки стула, она вскочила, маленьким бело-синим мячиком прокатилась по комнате, уселась с ногами, спиной к стене, на кушетку, уперлась подбородком в колени и уставилась на меня. В ее зрачках настольная лампа отражалась начищенными медяками.
— У вас есть основания думать, что ее убили? — спросил я, повернувшись к ней вместе со стулом и загородив лампу.
— Нет, — ответила она писклявым голоском. — Просто мне очень за нее страшно. Миссис Донкастер да и все остальные считают, что Феба сбежала. Я тоже одно время так думала. А теперь мне кажется, что она собиралась вернуться. Я даже в этом уверена.
— Почему?
— По многим причинам. Во-первых, она захватила с собой только легкую сумку с одной сменой белья.
— Она хотела провести выходные в Сан-Франциско?
— По-моему, да. Во всяком случае, перед отъездом Феба сказала мне, что мы увидимся в понедельник: у нее в девять утра было занятие, на котором она собиралась присутствовать.
— Феба была с вами откровенна, мисс Лэнг?
Долли утвердительно кивнула головой, угодив подбородком в колено. В черных зрачках опять вспыхнул желтый огонек от настольной лампы.
— Я Фебу знаю совсем недавно, она же приехала только в сентябре. Но мы с ней сошлись быстро. Соображала она хорошо и иногда мне помогала. Она ведь на последнем курсе училась. — Опять прошедшее время! — А я только на втором. Кроме того, в нашей судьбе много общего.
— Расскажите.
— У нас обеих родители разошлись. Про ситуацию в своей семье рассказывать не буду — это к делу не относится, а у Фебы дома обстановка была ужасной: отец с матерью ссорились постоянно, пока наконец прошлым летом не развелись. Феба очень из-за развода расстраивалась, говорила, что теперь у нее нет дома.
— А на чьей она была стороне?
— На стороне отца. Ее мать, насколько я поняла, вышла за него замуж из-за денег. Впрочем, Феба говорила, что они оба хороши — ведут себя, как дети. — Она осеклась. — Опять я про родителей и детей. Вам, наверно, надоело, мистер... Вы, кажется, не назвались.
Я назвался.
— Она часто говорила о матери?
— Практически никогда.
— А мать с ней поддерживала связь?
— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно. Вряд ли.
— Феба знала, где в настоящее время живет ее мать?
— Если и знала, то мне об этом ничего не говорила.
— Значит, нет никаких оснований считать, что в данный момент она живет у матери?
— Маловероятно. Она ведь на мать злилась. И было за что.
— Она когда-нибудь говорила вам, почему?
— Напрямую — никогда, — Долли опять выпятила губу, словно подыскивала нужное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Она что же, вслух об этом говорила?
— Говорить, может, и не говорила, но я-то сразу поняла, с кем дело имею. Только вселилась — первым же делом мои занавески сняла и свои повесила. Даже разрешения не спросила.
— Погодите, но раз Феба повесила занавески, значит, никуда убегать отсюда она в ближайшее время не собиралась. Так ведь получается.
— Это у вас так получается, а у меня совсем иначе. Просто, по-моему, у этой богачки ветер в голове, вот и все! Ей же на всех, кроме себя, наплевать. Кукла балованная!
Наступило неловкое молчание. На лице миссис Донкастер изобразилось смятение, складки на подбородке расправились, а полные раскаяния и даже страха глаза встретились с глазами улыбающегося усатого мужчины на портрете.
— Простите, — сказал она, обращаясь к портрету, а не ко мне. — Я так расстроена, что говорю бог весть что. — Она встала и направилась к двери. — Я сейчас приведу сюда Долли.
— Не беспокойтесь, я сам к ней подымусь. Мне все равно хотелось осмотреть комнату. Какой номер?
— Седьмой, на втором этаже. — Ее тучная фигура застыла в узком дверном проеме.
— Вы все мне рассказали про Фебу? — допытывался я. — Про ее увлечения, например, вам ничего не известно?
— Откуда мне знать про ее амуры? Она мне не докладывала. — Челюсть старухи в этот момент была похожа на захлопнувшуюся мышеловку. Отзывчивая особа, ничего не скажешь.
По внешней лестнице я поднялся на второй этаж. За дверью под номером «семь» стрекотала пишущая машинка. Я постучал.
— Войдите, — послышался усталый женский голос.
У зашторенного окна, за письменным столом, на котором стояла зажженная лампа, в большом, с чужого плеча белом свитере из искусственной шерсти и в широких синих брюках сидела, обхватив коленями ножку стула, маленькая, нескладная, коротко стриженная девица, очень смахивающая на кролика. В глазах у нее застыло нечто, отдаленно напоминающее мысль.
— Мисс Лэнг, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы сейчас очень заняты?
— Не то слово, — ответила девица, даже не пошевелившись. Затем, с безысходным видом дернув себя за челку, она изобразила на лице кривую улыбочку: — Сегодня в три часа дня я должна сдавать курсовую по социологии, от нее зависит моя оценка в полугодии, а у меня совершенно голова не работает. Вы что-нибудь знаете о причинах детской преступности?
— О детской преступности я знаю столько, что мог бы целую книгу написать.
Она просияла:
— Что вы говорите! Так вы социолог?
— Почти. Я — сыщик.
— Потрясающе. Может, тогда вы мне подскажете: кто больше виноват в детской преступности — сами дети или родители? А то у меня совершенно голова не работает.
— Это я уже слышал.
— Правда? Извините. Так кто же все-таки виноват — родители или дети?
— Если честно, то, по-моему, ни те, ни другие. Вообще, пора бы нам перестать обвинять друг друга. Когда дети обвиняют родителей во всех своих бедах, а родители — детей во всех их грехах, отношения между ними лучше не становятся. Надо не других винить, а к себе повнимательней присматриваться.
— Здорово! — одобрила она. — Как бы теперь это записать, чтобы звучало нормально? — Она оттопырила нижнюю губу. — «Деструктивное поведение внутри семейной ячейки...» Что скажете?
— Ужас! Терпеть не могу научного жаргона. Впрочем, мисс Лэнг, я пришел к вам не для того, чтобы на социологические темы беседовать. Я к вам по поручению мистера Уичерли...
Тут губки девушки сложились в кружочек, кожа на лице приобрела какой-то землистый оттенок, а изо рта вырвалось непроизвольное «Ой!». Она постарела на глазах.
— Неудивительно, что я никак не могу сосредоточиться, — сказала она наконец. — Надо же быть такой дурой — сбежала, никого не предупредив! Уже два месяца в себя прийти не могу. Ночью в холодном поту просыпаюсь. Как подумаю, что с ней могло случиться, — страшно становится.
— И что же, по-вашему, с ней могло случиться?
— Лучше не думать. Ночью ведь всегда самые нехорошие мысли в голову лезут. Вспомните пьесу Элиота про Суини. Мы ее по английской литературе недавно проходили: «Девушку каждый должен убить».
Долли покосилась на меня с таким видом, словно я и есть Суини, который пришел ее убить. Потом, расцепив ноги, «завязанные узлом» вокруг ножки стула, она вскочила, маленьким бело-синим мячиком прокатилась по комнате, уселась с ногами, спиной к стене, на кушетку, уперлась подбородком в колени и уставилась на меня. В ее зрачках настольная лампа отражалась начищенными медяками.
— У вас есть основания думать, что ее убили? — спросил я, повернувшись к ней вместе со стулом и загородив лампу.
— Нет, — ответила она писклявым голоском. — Просто мне очень за нее страшно. Миссис Донкастер да и все остальные считают, что Феба сбежала. Я тоже одно время так думала. А теперь мне кажется, что она собиралась вернуться. Я даже в этом уверена.
— Почему?
— По многим причинам. Во-первых, она захватила с собой только легкую сумку с одной сменой белья.
— Она хотела провести выходные в Сан-Франциско?
— По-моему, да. Во всяком случае, перед отъездом Феба сказала мне, что мы увидимся в понедельник: у нее в девять утра было занятие, на котором она собиралась присутствовать.
— Феба была с вами откровенна, мисс Лэнг?
Долли утвердительно кивнула головой, угодив подбородком в колено. В черных зрачках опять вспыхнул желтый огонек от настольной лампы.
— Я Фебу знаю совсем недавно, она же приехала только в сентябре. Но мы с ней сошлись быстро. Соображала она хорошо и иногда мне помогала. Она ведь на последнем курсе училась. — Опять прошедшее время! — А я только на втором. Кроме того, в нашей судьбе много общего.
— Расскажите.
— У нас обеих родители разошлись. Про ситуацию в своей семье рассказывать не буду — это к делу не относится, а у Фебы дома обстановка была ужасной: отец с матерью ссорились постоянно, пока наконец прошлым летом не развелись. Феба очень из-за развода расстраивалась, говорила, что теперь у нее нет дома.
— А на чьей она была стороне?
— На стороне отца. Ее мать, насколько я поняла, вышла за него замуж из-за денег. Впрочем, Феба говорила, что они оба хороши — ведут себя, как дети. — Она осеклась. — Опять я про родителей и детей. Вам, наверно, надоело, мистер... Вы, кажется, не назвались.
Я назвался.
— Она часто говорила о матери?
— Практически никогда.
— А мать с ней поддерживала связь?
— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно. Вряд ли.
— Феба знала, где в настоящее время живет ее мать?
— Если и знала, то мне об этом ничего не говорила.
— Значит, нет никаких оснований считать, что в данный момент она живет у матери?
— Маловероятно. Она ведь на мать злилась. И было за что.
— Она когда-нибудь говорила вам, почему?
— Напрямую — никогда, — Долли опять выпятила губу, словно подыскивала нужное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69