Она резко поднесла бокал к губам и осушила его до дна. Рубиновая капля, настоящая, как кровь, и ненатуральная, как безделушка со стразом, поблескивала на ее верхней губе, точно след любовного укуса, и Свиттерса разом неодолимо потянуло слизнуть ее языком.
«Спокойно, парень, спокойно».
– Опасения ваши вполне оправданны, – согласился он, – хотя мне обычно удается обрести толику того, что мы. ребячливые американцы, называем «развлекаловкой», а вы, утонченные европейцы, – «удовольствием», везде, где бы я ни сошел с автобуса.
– Это талант, – вздохнула монахиня. – Если не считать итальянских ужинов в трапезной или возни под дождем в ватиканских бикини – а именно так сестры и развлекались в тот момент, когда вы проходили мимо со своими кочевниками и услышали их смех, – мы, монахини, к удовольствиям не то чтобы привержены. Радость – да, только не развлекаловка. Так что вы можете дать нам еще и это: научить нас, как, оставаясь чуткими и сострадательными, наслаждаться жизнью в наш деструктивный и грязный век.
– Ох, даже не знаю…
– Но, видите ли, мы не должны думать только о себе, это было бы нечестно. Вам, мистер Свиттерс, тоже должно быть хорошо в нашем Эдеме, иначе вы останетесь разочарованы. Так вот. Тут-то мы и подходим к Фанни. – Монахиня перелила в бокал остатки вина и передала его Свиттерсу.
– Фанни? – нахмурился он.
– Нуда. Фанни. – Ав следующий миг немолодая пальма, даже не качнувшись, сбросила кокосовый орех точнехонько ему на темя. – Фанни только и мечтает оттрахать вас до бесчувствия.
Вздрогнув, он плеснул vin rouge на колено последних чистых брюк. И, как будто одного этого недостаточно, еще и покраснел вдобавок. Он знал, что краснеет – он это чувствовал, – и в результате краснел все гуще. Такому мужчине, как Свиттерс, стыдливый румянец пристал не больше, чем овечье нижнее белье – волку. Домино изумилась и немало повеселилась подобной реакции.
– В чем дело? – лукаво осведомилась она. – Я снова сказала что-то вопиюще устаревшее? А что, сегодня «оттрахать до бесчувствия» уже не говорят? Это выражение тоже отправилось в сленговую мусорную корзинку заодно с «как чумовой»?
– Вы просто застали меня врасплох, вот и все, – пробормотал Свиттерс. – Я никак не ожидал…
– Еще бы вам ожидать от меня – да такие речи. Я даже думать на подобные темы не люблю. Потому давайте-ка покончим с этим делом побыстрее. – Монахиня забрала у него бокал и протерла носовым платком, прежде чем отпить. – Чтобы послушницы в обители предавались тому, что Церковь называет «детский грех», – случай нередкий. Ну, вы знаете, что я имею в виду. Этого не поощряют, это даже наказывают, но до определенной степени ожидают и терпят. Однако Фанни оказалась неисправима. Она тискала себя в часовне, у Святого Причастия; она мастурбировала в исповедальне, пока каялась в том, что мастурбирует. Утверждают, будто она одной рукой занималась онанизмом, в то время как другой перебирала четки. Во всех прочих отношениях она была образцовой послушницей – трудолюбивой, набожной; так что мать-настоятельница полагала, будто Фанни находится во власти Асмодея, демона, который, как говорят, овладевает юными монахинями и склоняет их к блуду. Все священники-экзорцисты Ирландии до единого попытали счастья с Фанни, а когда экзорцизм ни к чему не привел, бедняжку отослали в монастырь во Франции, где ее поведение, возможно, поймут лучше. И почему это столько людей искренне верят, что французы – жутко сексуальная нация, мировые лидеры эротики? Почему?
– Потому что эти люди никогда не бывали в Таиланде.
– В самом деле? Выходит, тайцы превзошли нас по части секса? – В последних словах Домино Свиттерсу почудилась нотка оскорбленной национальной гордости. – Как бы то ни было, в конце концов Фанни угодила к пахомианкам и теперь свободна от обетов и как с цепи сорвалась; полагаю, это тоже устаревшее выражение? Вы ей приглянулись. Она все еще молода и привлекательна. Мне стыдно сводничать, но очень может быть, что это – единственный способ добиться того, чтобы вы оба согласились остаться в оазисе.
– Ну, так прекращайте сводничать прямо сейчас. Что до меня, так Фанни вольна и дальше довольствоваться пальцем.
– Отчего же? Вам она не нравится?
– Да нет, она ничего себе. – «Для женщины своего возраста», – собирался уже добавить Свиттерс, но тут ему пришло в голову, что подобное замечание прозвучит бестактно и сработает против него же. Однако то, что он в итоге сказал, вообще ни в какие ворота не лезло. Ничего подобного он говорить не собирался и даже не был уверен, всерьез ли он или нет. Эти слова, по сути дела, противоречили тому самому комментарию, что он столь благоразумно сдержал; замечанию, что, при всей его грубости, по крайней мере не погрешило бы против истины. Ощущение было такое, словно это чревовещательство – словно сидевший в нем бесенок, в силу одному ему понятных причин, вдруг подал голос. – Я скорее подумывал, что, может, вы и я могли бы…
– О-ля-ля! Нет-нет-нет! Вы и я?
– Отчего же? Я вам не нравлюсь?
– Да нет, вы ничего себе, – отозвалась монахиня, платя ему той же монетой (а может, не ему, а беспокойному пакостнику, на время завладевшему его гортанью). – Для мужчины вашего возраста. – Она что, прочла его мысли? Тон ее посерьезнел. – Я потеряла невинность в шестнадцать лет. (В сознании его, точно горячая розовая пуля, просвистел образ Сюзи.) – И мне понадобились годы и годы на то, чтобы вернуть ее. Если мне и суждено когда-либо потерять ее вновь, что маловероятно, я вручу ее мужчине, с которым соединюсь во Христе. И вряд ли это будете вы, верно, мистер Свиттерс?
– Ну, навскидку я бы сказал, что шансы и в самом деле невелики. Хотя в мире случаются вещи и еще более странные. (Заткнись, маленький мерзавец!)
– Нет. Я очень сомневаюсь, что вы отвечаете моим требованиям. Вы еще не достигли зрелости и не обрели душевного покоя.
«Если вы разумеете тот предмаразматический застой, что в наши дни выдается за зрелость, и то лицемерное подобострастие, что выдается за душевный покой, так я предпочту опоясывающий лишай – первому, и цингу – второму», – собирался уже сказать Свиттерс. Вместо этого с губ его сорвалось:
– Черт побери! Умеете вы разбивать сердца, ничего не скажешь!
– Чепуха. Даже если вы и признались мне в любви в первое же мгновение, как меня увидели…
– Это я-то?! – Свиттерс едва не покраснел снова – просто-таки самую малость оттенком не дотянул. (Пока он, беспомощный, валялся без сознания, злобный эльфик, видать, поразвлекся на славу.)
– …Мы оба знаем, что вы меня не любите. Всего-навсего ваша обычная… как вы называете?
– Белиберда? – услужливо подсказал он, отчасти овладев собою.
– Кроме того, – продолжала Домино, – любовная тоска не разбивает сердец, она их закаляет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159