Мне ужасно жаль, что в ту ночь я так сглупила. Мне следовало больше тебе доверять, а не думать, будто ты обманщик бессовестный или там спятил и все такое. Наверное, я просто растерялась. Я тогда была таким ребенком – просто сущим младенцем. Как подумаю, что я была за негодница, меня просто наизнанку выворачивает. Даже не верится, всего год назад!.. Теперь мне семнадцать, как ты, конечно же, помнишь, и я ужасно изменилась. Забавная штука время, верно? Планета, состоящая из воды и камня, описывает несколько оборотов в пространстве или где бы то ни было, и бац! – ты вдруг совсем другая, чем прежде. Просто фантастика. Ну, словом, я теперь в Сиэтле, наслаждаюсь дождем. Ха-ха. В моей новой школе есть очень даже клевые ребята, но Маэстра меня почти не отпускает потусоваться. Ничего, она сама – просто класс, и когда я дурью маюсь, она ставит старые блюзы и все такое. Читает мне из Шекспира – мне ужасно нравится! Не хочу утомлять тебя рассказами о своей жизни, но сегодняшним дерьмовым утром у меня в мыслях жуткая неразбериха – вопросы так и бьют ключом из незримых глубин или, может, из-под радуги. А ты мудрее всех, кого я знаю, ты всегда умел сделать так, чтобы в любой момент жизнь стала не просто о'кей, но забавной и прекрасной. Ты меня, конечно, в прошлом частенько шокировал, однако я знаю, что все это – от любви и страсти, и я знаю, что ты – человек глубоко чувствующий, вот только прячешь свои чувства за дурацкими выходками, и еще я знаю, что ты жизни не пожалеешь, чтобы меня защитить от чего угодно и от кого угодно – что бы уж мне ни угрожало. Теперь я старше и «опытнее», так что ты убедишься, что я теперь совсем другая, как говорится. Пожалуйста, прости меня, что в прошлом я была такая соплячка бестолковая. И, пожалуйста, сохрани частичку меня в своем сердце. Потому что в своем я храню частичку тебя, и по мере того, как расту я, растет и она.
Я по тебе Скучаю.
Сюзи.
Один раз по меньшей мере, перечитывая ее письмо, Свиттерс отпер потайное отделение в своем достославном чемодане крокодиловой кожи, извлек из него пресловутое нейлоново-хлопчатобумажное изделие (заляпанное едва ли не столь же живописно, как «финнегановский» форзац) и покачал им в свете свечи – двойные чашечки, пусть пустые, словно бортовые иллюминаторы, зеркально отражали как атмосферу, так и непосредственно полушария его мозга. У Свиттерса как бывшего кибернетика были – что, пожалуй, неудивительно! – некие теории о двухкамерном мозге и его фрактальном отражении вселенной, пропитанной парадоксами; как, одновременно и неразрывно, мозг функционирует в качестве компьютера, запускающего программы, и в качестве программы, запускаемой на компьютере; как наличие предкоррекции зачастую все равно не защищает его от случайных сигналов, вирусов или вмешательства «бесенят». Ну, такого рода вещи. Разумеется, если вспомнить о том, что Свиттерс любил думать, будто его организм стимулируется и управляется шаром, заполненным таинственным белым светом – чем-то вроде мерцающего кокоса, – понятно, что в достоверности его воззрений возможно и усомниться.
Как бы то ни было, подключившись к сетям, чтобы набросать ответ Сюзи, он воздержался от побуждения сослаться на тяготение мозга – ярко проявленное в шизофрении и практически отсутствующее у «недостающих звеньев» – к состояниям амбивалентным или противоречивым. Даже невзирая на наглядный пример ее лифчика, такого рода теоретизирования вылились бы в неуместную эзотерику и, что еще хуже, оказались бы в опасной близости от самоанализа.
Равно как – и ну никак – не мог он писать Сюзи в той лукаво-озорной манере, которую предпочитал в прошлом: например, сообщить, что между медовых бедер она «упруга, как пластмассовая куколка, поскрипывает, как пенополистироловый сандвич, а на вкус – сладко-соленая, как барвинковый пирожок». При том, что все эти сравнения наверняка соответствуют действительности, он уже не считал себя вправе их проводить – да его и не тянуло.
Потому, стерев этак с дюжину различных вариантов начала, Свиттерс свел свой ответ к простому заверению любви и признательности. Он благодарен ей за эти слова, писал он, и слов этих не забудет и воспримет очень серьезно. «Мужчины не знают, – написал в заключение он, цитируя строчку из Уилли Диксона, популярного певца блюзов, наверняка в Маэстриной подборке записей он был, – но девочки понимают».
Из всех изобретений человеческого разума вертолет – наиболее деспотичен. Варварски агрессивный, он использует свою маневренность в вертикальной плоскости – свою способность подниматься, снижаться, зависать и кружить, – дабы шумно вторгаться в укромные уголки жизни, расшвыривая псам и крысам последние сладкие крошки человеческой уединенности. Крестьяне на рисовых полях, гум-больдтские хиппи на своих марихуанных плантациях, бесшабашные гуляки на вечеринках в гетто, водители на скоростной автостраде, отдыхающие, что загорают себе голышом на безлюдных пляжах, – все они дичь и легкая добыча для этих злобных вооруженных «вертушек» с властными голосами и любопытными глазами. Шум вращающихся лопастей – мусор-мусор-мусор-мусор! – идеально подходит летательному средству, что стало своего рода символом возможностей полицейского государства и автоматически воплощает в себе ночной кошмар любого борца за свободу личности.
Любой крылатый транспорт – от крохотули «Сессны», этого щенка с пропеллером, до здоровенного бегемота «Боинга» – это романтический артефакт, забиячливая скульптура, неодолимо притягательный воздушный корабль; но вертолет… вертолет – что вонючая сапожная колодка, вознесенная в небо ведьминскими чарами. Комковатый, неуклюжий – словно придурковатый ребятенок зачем-то вставил самодельный волчок в жирную коровью лепешку.
Свиттерс ненавидел вертолеты. Притом, что дважды – один раз в Бирме, один раз на кувейтско-иракской границе – эти летучие твари, спикировав вниз а-ля Джон Уэйн, вытащили его из крайне неприятных ситуаций, всякий раз при виде вертолета Свиттерс принимался фантазировать о том, как бы подстрелить его в воздухе (тот факт, что порой вертолеты возможно использовать на благое дело и заслужить тем самым одобрение наивных масс, их пакостное коварство лишь усиливал). Когда 20 марта «вертушка» (такое милое прозвище для такой адской машины!) вывалился из юного весеннего неба прямо в оазис, прокладывая в облаках иголкой мотора стежок за стежком, лопастями перемалывая озон в голубоватые щепки, срывая первый цвет с апельсиновых деревьев, взметая пыль и куриные перья, выворачивая листья наизнанку, словно перочинные ножики, выкашливая дым в глаза обезумевшим кукушкам, Свиттерс едва удержался от того, чтобы воплотить свои фантазии в жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159