.. так вот, что, если эти колбочки-хозяева – всего-то-навсего новое, более продвинутое поколение спутников-шпионов? Тот факт, что индейцы Амазонии, по всей видимости, знакомы с ними вот уже не первый десяток лет, если не веков, ровным счетом ничего не значит в краях, где прошлое – это сегодня, а сегодня – это завтра: связанность электронных технологий и первобытной мифологии там не то чтобы вероятна, а просто-таки неизбежна, если принять как данность научную теорию и мистический принцип взаимопроникновения реальностей. Да разве «продвинутая» кибернетика не на порядок ближе к медитативным и психоделическим состояниям, нежели насущно-важная коммерция повседневной жизни?
– Эй! Ты где витаешь? – Домино встряхнула его за плечи, хотя и не без опаски: Свиттерс по-прежнему сжимал пистолет – свою «шипелку», по меткому выражению монахини.
Свиттерс встряхнул головой, возвращаясь на грешную землю. И решил не делиться своими опасениями насчет шакалов. Все равно наверняка это чушь несусветная. До сих пор ничто не наводило на мысль о том, будто контора как-то причастна или хотя бы сколько-то заинтересована в споре по поводу фатимского пророчества. Да, Ватикан порой сотрудничал с ЦРУ – в конце концов, оба свято верили, что кровно заинтересованы в контролировании человеческого поведения и поддержании статус-кво, – но скорее всего Церковь предпочтет улаживать скандал своими силами – под сенью собственной колокольни, так сказать. Свиттерс напомнил себе, что пустыня провоцирует паранойю. При отсутствии теней разум начинает их придумывать. История доказывала это сотни и сотни раз на ландшафте, где мираж для одного – это божественное откровение для другого.
Нет, он просто не вправе себе позволить галлюцинации такого рода: конторские буки и бяки плюс дрессированные шакалы. В одном Свиттерс был уверен на все сто процентов: Сканлани и его боссы просто взбесятся, услышав, что пахомианки отвергли их предложение. А это значит, что из Сирии он уедет не скоро. И в шорохе сухого, как скелет, ветра Свиттерс слышал, как расширяется пропасть между ним и тремя из четырех самых ему дорогих представителей рода человеческого.
Когда спустя две недели после Рождества Свиттерс в Сиэтле так и не появился, Маэстра написала ему по электронной почте, а Бобби позвонил. Оба просто готовы были взорваться негодованием – так на него злились. А затем, примерно неделю спустя, пришло электронное письмо от Сюзи. Первые два коммюнике он ожидал, а вот Сюзино застало его врасплох и, даже будучи совсем иным по тону, взволновало его ничуть не меньше.
«Когда ты был мальком несмышленым, – писала бабушка, – я тебе советовала ни в жизнь не доверять тому, у кого нет никаких секретов. Совет, безусловно, разумен, но мне себя отдубасить хочется за то, что я так глубоко впечатала эту мысль в твой мягкий крохотный мозг. Я создала чудовище треклятое». Маэстра желала лицезреть его дома, желала вытащить его из инвалидного кресла и снять с «этих придурочных ходулей», и если просьбы ее не будут незамедлительно выполнены, она желала подробных объяснений, отчего все так. Его пресловутая подпольная деятельность просто бесит. Маэстра намекала, что она одной ногою стоит в могиле и что ежели он хочет застать ее в живых, то пусть не мешкает. Свиттерс готов был поклясться, что пассаж насчет смертного одра – трюк чистой воды, и тут же отписал старушке, напоминая, что не кто иной, как она сама, научила его тако же, что чувство вины – эмоция абсолютно никчемная. Впрочем, он все равно беспокоился, тем более когда, вне всякого сомнения, разобиженная его легкомыслием и скрытностью Маэстра на его последнее письмо так и не ответила.
Что до Бобби, он просто-таки заорал в телефонную трубку:
– Ты где, друган, черти тебя заешь?! Ты что, все еще там?
– В смысле, здесь? Боюсь, что так.
– С ней?
– Вовсе не обязательно.
– Тогда какого черта?
Свиттерс выдержал паузу – и обронил:
– Не твое это дело.
Ответ заключал в себе толику сладкой мести, но удовольствие длилось недолго. Отлично зная, что Свиттерс не работает ни на контору, ни на Одубона По, Кейс, по его образному выражению, «не скушает и одной техасской унции этого «сверхсекретного» лошадиного дерьма».
Иссушая окинавские рисовые плантации жаром своего негодования, Бобби сообщил, что всегда считал Свиттерса на порядок выше всех прочих горячих голов, возмутителей спокойствия, сумасбродов, чудаков, буянов, отморозков и психов, с которыми, в силу собственного своего несоответствия образу ответственного гражданина, он обречен водить компанию, но он, Свиттерс, оказался хуже их всех вместе взятых.
– Как-то раз ночью в Бангкоке я подумал, что, ежели ты не отлипнешь от этого траханого Джеймса Джойса, в один прекрасный день ты точно с ума свихнешься, – и вот тебе, пожалуйста, так и вышло.
А еще Бобби сказал, что грядет его отпуск, и он намерен таковым воспользоваться и взять дело в собственные руки. И пригрозил, что нагрянет в Сирию, точно торнадо из Хондо. Свиттерс ему даже отчасти поверил. Но Бобби так и не появился. И не написал, и не позвонил.
Письмо от сводной сестрички пришло позже, в январе – пришло беззвучно, словно призрак, – лишенное плоти древесного волокна, лишенное чернил, переправляющих суть его к глазам, точно так же, как кровь несет кислород мозгу; пришло как стандартный набор подсвеченных значков на холодном стеклянном дисплее – ненадушенное Сюзиными духами, не заклеенное ее влажным язычком, – никаких тебе слезных разводов, никаких тебе следов помады и пиццы; стерильная передача, эфемерная недолговечность которой еще усиливалась тем фактом, что компьютер был запрограммирован удалять все до одного сообщения спустя шесть часов в силу причин государственной безопасности (вот уж презренное слово!). Умилительно старым, примитивным карандашом Свиттерс переписал письмо на форзац «Поминок по Финнегану» (а вот бумага, к слову сказать, вся в пятнах – тут и вино, и пиво, и пепел от сигар, соевый соус, рыбный соус, подливка, кровь, неописуемые, необъяснимые растительно-животно-минеральные отложения – кляксы, способные расцветить простыни в пляжном мотеле третьего мира). И перечитывал его раз в неделю. Не реже и не чаще.
Привет!
Что, не ждал получить от меня весточку спустя столько времени, а? Мне столько всего нужно тебе сказать, и это все я сберегаю до того дня, когда увижу тебя снова. Все были ужасно разочарованы, когда ты не приехал домой на Новый год. Хотя на самом деле это ведь для тебя никакой не дом, правда? И я знаю, что у тебя есть веские причины делать то, что ты делаешь в настоящий момент. И, Свиттерс, еще я понимаю, что у тебя наверняка были веские причины вести себя так, как ты вел себя в Сакраменто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
– Эй! Ты где витаешь? – Домино встряхнула его за плечи, хотя и не без опаски: Свиттерс по-прежнему сжимал пистолет – свою «шипелку», по меткому выражению монахини.
Свиттерс встряхнул головой, возвращаясь на грешную землю. И решил не делиться своими опасениями насчет шакалов. Все равно наверняка это чушь несусветная. До сих пор ничто не наводило на мысль о том, будто контора как-то причастна или хотя бы сколько-то заинтересована в споре по поводу фатимского пророчества. Да, Ватикан порой сотрудничал с ЦРУ – в конце концов, оба свято верили, что кровно заинтересованы в контролировании человеческого поведения и поддержании статус-кво, – но скорее всего Церковь предпочтет улаживать скандал своими силами – под сенью собственной колокольни, так сказать. Свиттерс напомнил себе, что пустыня провоцирует паранойю. При отсутствии теней разум начинает их придумывать. История доказывала это сотни и сотни раз на ландшафте, где мираж для одного – это божественное откровение для другого.
Нет, он просто не вправе себе позволить галлюцинации такого рода: конторские буки и бяки плюс дрессированные шакалы. В одном Свиттерс был уверен на все сто процентов: Сканлани и его боссы просто взбесятся, услышав, что пахомианки отвергли их предложение. А это значит, что из Сирии он уедет не скоро. И в шорохе сухого, как скелет, ветра Свиттерс слышал, как расширяется пропасть между ним и тремя из четырех самых ему дорогих представителей рода человеческого.
Когда спустя две недели после Рождества Свиттерс в Сиэтле так и не появился, Маэстра написала ему по электронной почте, а Бобби позвонил. Оба просто готовы были взорваться негодованием – так на него злились. А затем, примерно неделю спустя, пришло электронное письмо от Сюзи. Первые два коммюнике он ожидал, а вот Сюзино застало его врасплох и, даже будучи совсем иным по тону, взволновало его ничуть не меньше.
«Когда ты был мальком несмышленым, – писала бабушка, – я тебе советовала ни в жизнь не доверять тому, у кого нет никаких секретов. Совет, безусловно, разумен, но мне себя отдубасить хочется за то, что я так глубоко впечатала эту мысль в твой мягкий крохотный мозг. Я создала чудовище треклятое». Маэстра желала лицезреть его дома, желала вытащить его из инвалидного кресла и снять с «этих придурочных ходулей», и если просьбы ее не будут незамедлительно выполнены, она желала подробных объяснений, отчего все так. Его пресловутая подпольная деятельность просто бесит. Маэстра намекала, что она одной ногою стоит в могиле и что ежели он хочет застать ее в живых, то пусть не мешкает. Свиттерс готов был поклясться, что пассаж насчет смертного одра – трюк чистой воды, и тут же отписал старушке, напоминая, что не кто иной, как она сама, научила его тако же, что чувство вины – эмоция абсолютно никчемная. Впрочем, он все равно беспокоился, тем более когда, вне всякого сомнения, разобиженная его легкомыслием и скрытностью Маэстра на его последнее письмо так и не ответила.
Что до Бобби, он просто-таки заорал в телефонную трубку:
– Ты где, друган, черти тебя заешь?! Ты что, все еще там?
– В смысле, здесь? Боюсь, что так.
– С ней?
– Вовсе не обязательно.
– Тогда какого черта?
Свиттерс выдержал паузу – и обронил:
– Не твое это дело.
Ответ заключал в себе толику сладкой мести, но удовольствие длилось недолго. Отлично зная, что Свиттерс не работает ни на контору, ни на Одубона По, Кейс, по его образному выражению, «не скушает и одной техасской унции этого «сверхсекретного» лошадиного дерьма».
Иссушая окинавские рисовые плантации жаром своего негодования, Бобби сообщил, что всегда считал Свиттерса на порядок выше всех прочих горячих голов, возмутителей спокойствия, сумасбродов, чудаков, буянов, отморозков и психов, с которыми, в силу собственного своего несоответствия образу ответственного гражданина, он обречен водить компанию, но он, Свиттерс, оказался хуже их всех вместе взятых.
– Как-то раз ночью в Бангкоке я подумал, что, ежели ты не отлипнешь от этого траханого Джеймса Джойса, в один прекрасный день ты точно с ума свихнешься, – и вот тебе, пожалуйста, так и вышло.
А еще Бобби сказал, что грядет его отпуск, и он намерен таковым воспользоваться и взять дело в собственные руки. И пригрозил, что нагрянет в Сирию, точно торнадо из Хондо. Свиттерс ему даже отчасти поверил. Но Бобби так и не появился. И не написал, и не позвонил.
Письмо от сводной сестрички пришло позже, в январе – пришло беззвучно, словно призрак, – лишенное плоти древесного волокна, лишенное чернил, переправляющих суть его к глазам, точно так же, как кровь несет кислород мозгу; пришло как стандартный набор подсвеченных значков на холодном стеклянном дисплее – ненадушенное Сюзиными духами, не заклеенное ее влажным язычком, – никаких тебе слезных разводов, никаких тебе следов помады и пиццы; стерильная передача, эфемерная недолговечность которой еще усиливалась тем фактом, что компьютер был запрограммирован удалять все до одного сообщения спустя шесть часов в силу причин государственной безопасности (вот уж презренное слово!). Умилительно старым, примитивным карандашом Свиттерс переписал письмо на форзац «Поминок по Финнегану» (а вот бумага, к слову сказать, вся в пятнах – тут и вино, и пиво, и пепел от сигар, соевый соус, рыбный соус, подливка, кровь, неописуемые, необъяснимые растительно-животно-минеральные отложения – кляксы, способные расцветить простыни в пляжном мотеле третьего мира). И перечитывал его раз в неделю. Не реже и не чаще.
Привет!
Что, не ждал получить от меня весточку спустя столько времени, а? Мне столько всего нужно тебе сказать, и это все я сберегаю до того дня, когда увижу тебя снова. Все были ужасно разочарованы, когда ты не приехал домой на Новый год. Хотя на самом деле это ведь для тебя никакой не дом, правда? И я знаю, что у тебя есть веские причины делать то, что ты делаешь в настоящий момент. И, Свиттерс, еще я понимаю, что у тебя наверняка были веские причины вести себя так, как ты вел себя в Сакраменто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159