Было похоже, что тот, кто жил здесь когда-то, выехал, оставив так мало мебели, что дом нельзя было даже сдать. Атриум освещался только огромным железным канделябром с шестью мерцающими белыми свечами, каждая толщиной в четыре дюйма. Из открытого камина исходил запах обгорелых поленьев из дерева гикори. Но сейчас огня в нем не было. Камин не разжигали несколько дней, а может быть, недель.
Я поднялся по скрипящим деревянным ступеням и огляделся. Этот дом принадлежал прошлому. Он мог стать сценой для пьесы викторианских времен, и совершенно не походил на то, как я представлял себе жилище Урсулы. Я видел ее в квартире современного дизайна, исключительно опрятной, чистой до умопомрачения, похожей на фотографии Хелмана. После просмотра «Галы» я временами воображал Урсулу в том доме на пляже. Правда, теперь меня в этой женщине уже ничто не могло удивить.
Четыре комнаты наверху были грязными, затхлыми и пустыми. Я включал свет и тут же выключал, чтобы убедиться в этом. Голые лампочки под потолком и больше ничего. Правда, в одной комнате стояла незастеленная кровать. Теперь я понимал, почему Урсула не беспокоилась о сигнализации. Здесь было нечего брать. Все ключи к ее жизни находились в главной спальне. Меня вел туда запах вербены.
Самая большая из верхних комнат, как и атриум, освещалась гигантскими свечами. Свечный дым тоже отдавал лимоном. Это была спальня Урсулы, навевающая религиозное чувство, подобно маленькой церкви. Я стоял перед алтарем – местом, где она ложилась спать и просыпалась, где она одевалась и раздевалась. В ризнице она принимала душ. Вон там она подкрашивала свои красивые губы, стоя перед иконой, которой служило ее отражение. Тайна пряталась здесь, как живое существо.
Порядка в спальне было немного, она скорее напоминала внутренности дамской сумочки. Здесь было тесно от мебели, большой и маленькой, предназначенной как для гигантов, так и для карликов. Дверь высокого шкафа распахнута, как будто кто-то внезапно выскочил изнутри. Сам шкаф был полон одежды на все случаи жизни – бальные платья, вечерние платья, брючные костюмы, даже подвенечное платье из кремового сатина с кружевами. Кто ее муж? Живет ли он с ней? Нет, мужской одежды здесь не было. Джемперы и белье раскидано на стульях, на незастеленной кровати, перед трюмо и по всему полу. У меня родилось чувство, что здесь жила не одна, а десять женщин.
Кроме того, здесь были горы книг – некоторые на полках, другие валялись на кровати или на полу. Я увидел полное собрание Д. X. Лоуренса, тома Бальзака, а на столике рядом с кроватью – «Пропавшую девушку». Насколько я видел, здесь не было новых книг, всей этой современной макулатуры. Только классика в старых изданиях.
На туалетном столике, заставленном старинными флаконами с парфюмерией, украшениями и тюбиками с помадой, я увидел бронзовый перстень. Я взял его и невольно выругался, узнав перстень. Это был перстень Барбары. Я подарил его ей год назад на день рождения, купив у нее же. Заплатил за него и тут же вручил ей.
Как он мог здесь оказаться? Может быть, Урсула случайно купила его в магазине? Нет, это невозможно. Барбара никогда не продавала дубликаты. Мне стало немного страшно. Интересно, ждут ли меня еще сюрпризы?
Я увидел черную лакированную шкатулку, попытался открыть ее, но она была крепко заперта – единственная запертая вещь в доме. Я поставил ее на место. На блестящей поверхности остались отчетливые отпечатки пальцев. Правда, я оставил отпечатки уже по всему дому.
На письменном столе лежала пачка бумаг, похожих на карты. Я поднес одну из них к свече. Похоже на карту Вселенной. Сверху было надписано имя: Урсула Бакстер. Я рассмотрел лист и понял, что это астрологическая карта. Все эти значки, цифры, круги и пересекающиеся линии определяли ее судьбу. Или предназначение в жизни – называйте, как хотите. Я положил карту на место.
Нужно было уходить, причем немедленно. Я понимал это, и все же, как завороженный, не мог сдвинуться с места.
Я подошел к кровати и почувствовал запах – запах ее тела, а не вербены. Я хотел лечь в кровать, лежать там, где лежала она, быть с ней, переплетя руки и ноги. Я чувствовал лихорадку. Под подушкой я нашел книгу в кожаном переплете и открыл ее. Внутри – записи от руки. Видимо, дневник.
Я начал читать. Ее почерк, похожий на почерк архитектора, был более четким, чем ее рукописные заметки в офисе – более крупные буквы, больше уверенности:
«Недавно я прочла, что жанр романа придуман японскими женщинами в четырнадцатом веке. Эти женщины были грамотными, в отличие от своих мужей. Пока мужчины находились в отлучке, сражаясь в междоусобных войнах и убивая друг друга, женщины, выполнив дела по дому, записывали свои собственные мысли и истории, – их называли «моногатари» – о детстве, юности, первой любви, надеждах, несчастьях и своей участи. Тон этих записей всегда был покорным и терпимым к своей судьбе. Когда мужья возвращались домой, если не погибали, они прятали свои дневники. В сущности, они прятали их каждую ночь – от неграмотных служанок, но главным образом от самих себя. Они клали свои рукописные книги под подушки, и поэтому их стали называть «подушечными книгами».
Громко зазвонил телефон. Я захлопнул дневник. Автоответчик четко и ясно произнес голосом Урсулы: «Сейчас я в ванной и не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка. Я не обещаю перезвонить вам немедленно, но знаю, вы все поймете и будете терпеливы. А пока до свидания». У нее был очень явный калифорнийский выговор. При других обстоятельствах я мог бы и не узнать его. Этот голос мог принадлежать кому-то другому. У меня появилась смутная мысль, что слова обращены к какому-то конкретному лицу, а не к любому, кто позвонит. Урсула ожидала звонка. Она ждала посетителя. Нужно уходить. Но не раньше гудка. В автоответчике прогудел мужской голос.
– Привет, крошка, я хочу тебя видеть. Позвони мне, когда закончишь свои дела. Знаешь, твои слова о ванной звучат очень многообещающе. Я буду ждать звонка, – мужчина повесил трубку. Наступила тишина, затем – звук пленки, перематываемой внутри аппарата. Может быть, этот тип не станет ждать, а сразу поедет сюда.
Читая дневник Урсулы, я воображал, что нахожусь наедине с ней, но сейчас я слышал голос другого человека из ее жизни. Голос из телефона – принадлежал ли он тому типу, который был с ней в «Ребекке»? Или это какой-нибудь извращенец, снимавшийся в «Гале»? Одна из свечей замерцала и погасла. Я повернул голову и увидел большого черного мотылька, неистово трепетавшего крылышками. Мотылек влетел в огонь, и огонь пожрал насекомое. Я мог поклясться, что слышал предсмертный крик. Затем настала моя очередь. Я вышел из спальни, уверенный, что моя одежда много дней будет пахнуть вербеной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Я поднялся по скрипящим деревянным ступеням и огляделся. Этот дом принадлежал прошлому. Он мог стать сценой для пьесы викторианских времен, и совершенно не походил на то, как я представлял себе жилище Урсулы. Я видел ее в квартире современного дизайна, исключительно опрятной, чистой до умопомрачения, похожей на фотографии Хелмана. После просмотра «Галы» я временами воображал Урсулу в том доме на пляже. Правда, теперь меня в этой женщине уже ничто не могло удивить.
Четыре комнаты наверху были грязными, затхлыми и пустыми. Я включал свет и тут же выключал, чтобы убедиться в этом. Голые лампочки под потолком и больше ничего. Правда, в одной комнате стояла незастеленная кровать. Теперь я понимал, почему Урсула не беспокоилась о сигнализации. Здесь было нечего брать. Все ключи к ее жизни находились в главной спальне. Меня вел туда запах вербены.
Самая большая из верхних комнат, как и атриум, освещалась гигантскими свечами. Свечный дым тоже отдавал лимоном. Это была спальня Урсулы, навевающая религиозное чувство, подобно маленькой церкви. Я стоял перед алтарем – местом, где она ложилась спать и просыпалась, где она одевалась и раздевалась. В ризнице она принимала душ. Вон там она подкрашивала свои красивые губы, стоя перед иконой, которой служило ее отражение. Тайна пряталась здесь, как живое существо.
Порядка в спальне было немного, она скорее напоминала внутренности дамской сумочки. Здесь было тесно от мебели, большой и маленькой, предназначенной как для гигантов, так и для карликов. Дверь высокого шкафа распахнута, как будто кто-то внезапно выскочил изнутри. Сам шкаф был полон одежды на все случаи жизни – бальные платья, вечерние платья, брючные костюмы, даже подвенечное платье из кремового сатина с кружевами. Кто ее муж? Живет ли он с ней? Нет, мужской одежды здесь не было. Джемперы и белье раскидано на стульях, на незастеленной кровати, перед трюмо и по всему полу. У меня родилось чувство, что здесь жила не одна, а десять женщин.
Кроме того, здесь были горы книг – некоторые на полках, другие валялись на кровати или на полу. Я увидел полное собрание Д. X. Лоуренса, тома Бальзака, а на столике рядом с кроватью – «Пропавшую девушку». Насколько я видел, здесь не было новых книг, всей этой современной макулатуры. Только классика в старых изданиях.
На туалетном столике, заставленном старинными флаконами с парфюмерией, украшениями и тюбиками с помадой, я увидел бронзовый перстень. Я взял его и невольно выругался, узнав перстень. Это был перстень Барбары. Я подарил его ей год назад на день рождения, купив у нее же. Заплатил за него и тут же вручил ей.
Как он мог здесь оказаться? Может быть, Урсула случайно купила его в магазине? Нет, это невозможно. Барбара никогда не продавала дубликаты. Мне стало немного страшно. Интересно, ждут ли меня еще сюрпризы?
Я увидел черную лакированную шкатулку, попытался открыть ее, но она была крепко заперта – единственная запертая вещь в доме. Я поставил ее на место. На блестящей поверхности остались отчетливые отпечатки пальцев. Правда, я оставил отпечатки уже по всему дому.
На письменном столе лежала пачка бумаг, похожих на карты. Я поднес одну из них к свече. Похоже на карту Вселенной. Сверху было надписано имя: Урсула Бакстер. Я рассмотрел лист и понял, что это астрологическая карта. Все эти значки, цифры, круги и пересекающиеся линии определяли ее судьбу. Или предназначение в жизни – называйте, как хотите. Я положил карту на место.
Нужно было уходить, причем немедленно. Я понимал это, и все же, как завороженный, не мог сдвинуться с места.
Я подошел к кровати и почувствовал запах – запах ее тела, а не вербены. Я хотел лечь в кровать, лежать там, где лежала она, быть с ней, переплетя руки и ноги. Я чувствовал лихорадку. Под подушкой я нашел книгу в кожаном переплете и открыл ее. Внутри – записи от руки. Видимо, дневник.
Я начал читать. Ее почерк, похожий на почерк архитектора, был более четким, чем ее рукописные заметки в офисе – более крупные буквы, больше уверенности:
«Недавно я прочла, что жанр романа придуман японскими женщинами в четырнадцатом веке. Эти женщины были грамотными, в отличие от своих мужей. Пока мужчины находились в отлучке, сражаясь в междоусобных войнах и убивая друг друга, женщины, выполнив дела по дому, записывали свои собственные мысли и истории, – их называли «моногатари» – о детстве, юности, первой любви, надеждах, несчастьях и своей участи. Тон этих записей всегда был покорным и терпимым к своей судьбе. Когда мужья возвращались домой, если не погибали, они прятали свои дневники. В сущности, они прятали их каждую ночь – от неграмотных служанок, но главным образом от самих себя. Они клали свои рукописные книги под подушки, и поэтому их стали называть «подушечными книгами».
Громко зазвонил телефон. Я захлопнул дневник. Автоответчик четко и ясно произнес голосом Урсулы: «Сейчас я в ванной и не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка. Я не обещаю перезвонить вам немедленно, но знаю, вы все поймете и будете терпеливы. А пока до свидания». У нее был очень явный калифорнийский выговор. При других обстоятельствах я мог бы и не узнать его. Этот голос мог принадлежать кому-то другому. У меня появилась смутная мысль, что слова обращены к какому-то конкретному лицу, а не к любому, кто позвонит. Урсула ожидала звонка. Она ждала посетителя. Нужно уходить. Но не раньше гудка. В автоответчике прогудел мужской голос.
– Привет, крошка, я хочу тебя видеть. Позвони мне, когда закончишь свои дела. Знаешь, твои слова о ванной звучат очень многообещающе. Я буду ждать звонка, – мужчина повесил трубку. Наступила тишина, затем – звук пленки, перематываемой внутри аппарата. Может быть, этот тип не станет ждать, а сразу поедет сюда.
Читая дневник Урсулы, я воображал, что нахожусь наедине с ней, но сейчас я слышал голос другого человека из ее жизни. Голос из телефона – принадлежал ли он тому типу, который был с ней в «Ребекке»? Или это какой-нибудь извращенец, снимавшийся в «Гале»? Одна из свечей замерцала и погасла. Я повернул голову и увидел большого черного мотылька, неистово трепетавшего крылышками. Мотылек влетел в огонь, и огонь пожрал насекомое. Я мог поклясться, что слышал предсмертный крик. Затем настала моя очередь. Я вышел из спальни, уверенный, что моя одежда много дней будет пахнуть вербеной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83