– Как кролик Питер.
– Кто?
– Персонаж Беатрис Поттер.
– Ах, да. Я иногда читала это дерьмо своему сыну. Не думаю, чтобы он что-нибудь понимал. Мой сын слабоумный.
– У меня нет детей.
– Зато у вас роскошное тело.
Фелисити вытянула руку и прикоснулась к моей груди. Я этого не ожидала. Я не была готова к сюрпризам.
– У меня была такая же. Шикарная грудь, а не такое вымя, как любят мужчины.
– Вы сказали, что ваш муж просто подходил и бра… Что он брал?
– Например, меня. Он чуть не протаранил мной какую-то стену. Однажды мы обедали. Он встал, поднял меня на ноги, и согнул над креслом, в котором я сидела. Затем задрал мне юбку, разорвал трусы, и начал мне вставлять.
– Очевидно, вам это нравилось, – наш разговор становился абсурдным. Беседа в стиле Диккенса увела нас куда-то не туда.
– В общем, да. Дело в том, что мы были в ресторане, – Фелисити внезапно засмеялась гортанным, булькающим смехом, таким, каким смеются поблекшие кинозвезды, вспоминая прежние деньки. Я тоже засмеялась; это было забавно.
– С вами когда-нибудь такое бывало? – спросила Фелисити.
– Да. Ну, что-то подобное. Но в отличие от вас, я его не любила.
– Это продолжалось недолго. Мой муж был таким человеком, для которого чем больше женщин, тем лучше. Я много узнала от него. Знаете, он раскрепостил меня.
– Это звучит жестоко.
– Мужчины и женщины всегда жестоки. Это естественно.
– Но только не мой мужчина. Он совсем не жесток. Поэтому-то я и люблю его.
– Значит, у него что-то не в порядке.
– Вы правы. У него кое-что не в порядке. Его мать.
– Похоже, вы говорите о моем сыне. Он слабак.
– Значит, вы жестоки к своему сыну.
– Это он так думает.
Музыка кончилась. Фелисити встала, подошла к кассетной деке, и снова поставила ту же самую пьесу.
– Что за музыка? – спросила я.
– Шуберт. Вы не знаете? Самая известная хреновина из всего, что он написал. «Смерть и девушка».
– Я не разбираюсь в музыке.
– Бедняжка. Ну, не пора ли вам рассказать, какого хрена вы явились? Почему вы не снимаете очки?
– Я пришла, чтобы рассказать вам кое-что о себе, а также о…
– О моем сыне.
Я напряглась. Эта женщина – психолог. Она сказала:
– Вы думаете, что я психолог? Вы – вторая женщина, которая приходит поговорить о моем сыне. Может быть, вы даже знаете другую, ту дуру, с которой он живет.
– Я встречалась с ней.
– Тогда кто же вы? Вы – та секретарша, что ушла от него. Эта дура Барбара рассказывала мне о вас.
– Нет, то была Алексис. А я заменила ее. Я работаю у Мэсона.
– Зачем вы все приходите ко мне? Вы хотите просить у меня его руки? – она снова хрипло засмеялась. На этот раз ее смех был не столь заразителен.
– Черт побери, что вы все находите в нем?
– Не могу говорить за других, но я вижу в нем человека, отличающегося от большинства людей. Он не пытается подавлять окружающих людей.
– Он слабак, вот почему.
– Он – достойный человек. Вы изо всех сил стараетесь погубить его. Вы высмеивали в нем всю его чувствительность. Вы пытались украсть его независимость. Вы держали его в клетке, как зверя. Вы постоянно мучаете его. То, что вы сделали – хуже убийства.
Не надо было говорить это слово – «убийство». Но мой гнев и отвращение были в то мгновение так велики, что я позволила вырваться ему наружу.
– Вы жалеете его, только и всего. Никогда не жалейте мужчин. Они затрахают вас, как только взглянут на вас.
– Ради Бога, прекратите говорить о нем так, как будто он ваш бывший любовник. Он ваш сын.
– Все мужчины одинаковы.
– Точно так же, как все женщины одинаковы, вы это хотите сказать?
– Более-менее. Он сам тоже приходил сюда и скулил, как щенок. Я вышвырнула его. И с вами сделаю то же самое.
– Нет, не сделаете.
Она не слышала меня. Эта женщина была действительно больной. Вероятно, ей нужна помощь, курс лечения, но это не мое дело. Я собиралась избавить ее от всякого лечения.
– Он всегда называл меня «мамочкой» – дерьмовое английское словечко! Должно быть, перенял его у отца. Его отец был родом из Англии. «Мамочка». Почти что мумия – груда костей, завернутая в бинты и похороненная в пирамиде.
– Очень точное сравнение, – сказала я. – Вы и есть мумия. Мертвая и внутри и снаружи. Не волнуйтесь, мы найдем для вас пирамиду.
– Мы? Ты и Мэсон. Безмозглые засранцы. Вы ничего не найдете. Мэсон – не такой тип, как ты думаешь. Он не достойный человек. Он – жопа. Он никогда не сумеет понять ни тебя, ни то, о чем говоришь. Ты не удержишь его при себе. Ты его получишь. Я вижу это по твоим глазам. В них есть жестокость. Но ты не сумеешь вступить с Мэсоном в состязание. Когда дело дойдет до жестокости, вы с ним окажетесь в разных лигах. Девочка, он из другого класса. Мэсона не интересуют люди. Он просто берет все, что ему предлагают, как и его отец. В этом он похож на ребенка. Он до сих пор и есть ребенок. Он никогда не вырастет. Он берет, но ничего не дает. Поэтому он опасен, черт побери. Ты не понимаешь. Но поймешь, если поживешь с ним. Он ни хрена не понимает тебя. И никогда ни хрена не поймет. Мэсон погубит тебя, если ему позволить. Так что берегись.
С меня было достаточно. Я встала. Фелисити засмеялась мне в лицо. Я схватила подушку – большую подушку с вышитыми поблекшими узорами. Фелисити следила за мной. Я двинулась к ней. Она начала подниматься. Я толкнула ее назад, и она поняла, что я собираюсь сделать.
– Ты не сможешь убить меня. Ты не настолько крутая.
Я прижала подушку к ее ухмыляющемуся лицу. Она начала бороться. Я нажимала на подушку, не жестоко – я держала свой гнев под контролем – но сильно. Фелисити издавала глухие булькающие звуки. Ее руки молотили по воздуху, тонкие ноги мотались туда-сюда, как будто я уничтожала насекомого-переростка. Я надавливала сильнее и сильнее. Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы утихомирить ее навсегда. В моей голове крутилась только одна мысль: «Теперь Мэсон свободен».
Через некоторое время Фелисити прекратила сопротивляться. Я почувствовала сильное чувство удовлетворения, чувство, которое наступает после того, как вы сделали какое-то трудное дело, которое до того очень долго откладывали.
Я подождала несколько минут, прежде чем убрать подушку с лица Фелисити, пытаясь представить, как оно может выглядеть. Ожидая увидеть гротескную маску смерти, похожую на карнавальные маски из настоящей Венеции, я медленно убрала подушку. Занавес поднялся. Вид лица Фелисити после смерти потряс меня. Я никогда не забуду это зрелище.
Лицо Фелисити было маской спокойствия. Ее глаза были закрыты. Губы слегка улыбались – но не презрительной улыбкой, как я ожидала, а улыбкой облегчения. Все кончилось. Битва, которую она вела с жизнью, проиграна, да и сама жизнь кончена. Но выражение лица говорило об обратном. Неужели это чудовище все-таки победило меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83