– Без Сельмы, – объявила я, – мне сюда было бы не добраться: не хватило бы ни сил, ни терпения.
Рита понимающе кивнула:
– О ванных комнатах. Их две. Вход в маленькую через меня, большая – в другом конце коридора. Ею пользуются девушки, которые там живут, но иногда и мы тоже. Они не возражают.
Я на минуту представила себе заржавленный унитаз в темном общем коридоре.
– Позвольте узнать, – неожиданно вмешалась Сельма, – кто все это сделал? То есть чье это все?
– Чье? – переспросила Рита. – Ковер и шторы мои, но шторы я подарила девушке, которая здесь жила, когда купила новые. И помогла ей выкрасить мебель. Ну а ковер… Я давно хотела сменить у себя ковер и положила этот сюда, когда она уехала.
– С чего это вдруг? – спросила Сельма. Рита вздохнула:
– Понятно. Упырь вам уже рассказал. Я надеялась, что хоть раз он придержит язык.
На Сельму ее откровенность не произвела впечатления.
– Слушай, – сказала Рита, обращаясь только ко мне, – какой смысл во всех этих разговорах? Лу, та девушка, была вполне порядочная, по крайней мере я так думала, а потом вдруг оказалось, что у нее есть другая жизнь, о которой я не подозревала. Она призналась мне, только когда ей понадобилась помощь, чтобы организовать… поездку. Скорей бы уже забыть об этом. Я и правда хотела сменить ковер, но скажу честно, на полу остались пятна крови – кровотечение у нее началось прямо здесь, – и я ничем не могла их отмыть. Вот и пришлось закрыть их ковром. А вообще я живу здесь уже три года и всегда старалась, чтобы все было красиво. В конце концов, мне ведь тоже не все равно, кто здесь поселится. Ну вот, теперь, по-моему, ты все знаешь.
– Надеюсь, – ответила я.
Мы вышли из комнаты и в смущении дошли до прихожей. Она записала мне номер телефона и спросила, когда я переселюсь. У меня не было на этот счет никаких планов, но я, не раздумывая, ответила, что сегодня вечером. Мы вышли на площадку – человечек куда-то исчез.
– Ему, видно, надоело ждать. Или выпить захотелось, – предположила Рита. – Пойти с тобой вниз?
– Спасибо, не надо, мы сами его найдем.
– Что бы он ни говорил, не обращайте внимания, – крикнула она нам вслед. – И пусть даст расписку.
На Бродвее мы с Сельмой съели по гамбургеру, после того как она позвонила мужу и выяснила, что он задержится на работе, а я позвонила Штаммам и попросила Фернет передать, чтобы меня не ждали к ужину. Сельме мое новое жилье определенно не нравилось. Я, пожалуй, не обратила бы на это внимания, если бы не чувствовала себя виноватой перед ней: сначала ухватилась за нее, как за соломинку, а теперь она мне вроде как больше не нужна. Поэтому я несколько раз повторила, что очень ценю ее мнение, но не понимаю, что же ей так не нравится. Она промямлила что-то о своих дурных предчувствиях. Мол, какая-то подозрительная история. И с той девушкой что-то явно не так. Я в шутку спросила, уж не думает ли она, что весь этот спектакль разыграли специально для нас; она ответила, конечно, нет, но… в общем, она намекнула, что именно так и думает, хотя говорить об этом прямо ей не хотелось. Мы сменили тему и принялись обсуждать, что мне еще надо сделать, кому позвонить, и старались не упоминать больше о комнате, огорченные, что тут наши мнения разошлись.
Разумеется, спустя некоторое время мне стало ясно, что отталкивало Сельму в Рите Баум и ее Острове Разума. Я не жалела о том, что переехала: и комната, и весь уклад, и привычки Риты оказались именно такими, какими они виделись при нашем первом свидании. Но то, что Сельма инстинктивно почувствовала сразу, до меня дошло значительно позже, когда на это уже нельзя было закрывать глаза. Квартира была не столько островком разума, сколько его храмом, а себе Рита отвела роль воплощенного духа, верховной жрицы Обыденности, неустанно украшающей свой ситцевый алтарь. Яркий орнамент в спальне, недорогой и практичный стиральный порошок в ванной, «типично американское» печенье в кухне. И над всем этим разносится бодрый голос «настоящей американской девушки», словно зазывающей: «Эй, ребята, посмотрите-ка на самую супернормальную девушку в мире». Рита рассказывала о свидании с «нормальным хорошим парнем» так, как мои одноклассницы говорили о посещении врача; она рассуждала о «нормальном состоянии» так, словно единственная во всем свете знала, что это такое. В конце концов я поняла, в чем тут дело.
Но поначалу я нашла в ней подругу и единомышленницу, которая еще больше, чем я, стремилась забыть о неприятных сторонах жизни – не хотела думать о них и тем более говорить. Возможно, кому-то это покажется надуманным или чересчур заумным, но на самом деле все довольно просто и наш метод обходить любые неприятности молчанием был не так уж плох. За свою жизнь я наслушалась, как то один, то другой, выпив лишнего, начинали во всеуслышание произносить душещипательные речи о тяжелом детстве или предаваться воспоминаниям о несчастной беспутной юности, пока не валился без чувств в приступе пьяной жалости к себе. Бывает, что исповедь является первым шагом на пути к добродетели… но гораздо чаще это всего лишь благовидный предлог для любителей побарахтаться в грязной луже собственной вины. И если я так подробно восстанавливаю в памяти события своей жизни, то не в надежде облегчить душу и очиститься, а из страха сойти с ума, если не сделаю этого.
Глава 5
Завтрак в университетской столовой – чашка-две кофе и бутерброд (тридцать – сорок центов); обед в конторе – кофе и бутерброд с поджаренным сыром или сырной пастой и оливками (сорок пять центов плюс десять центов на чай); ужин дома – яйца, мясные консервы или овощи, иногда отбивная с печеной картошкой и салат. Если я приходила вовремя, то довольно неплохо ужинала с Ритой; но она садилась за стол ровно в половине седьмого, и мне не хотелось просить ее готовить на двоих, если я не была уверена, что вернусь к этому времени и потом не буду никуда спешить и смогу поесть спокойно. Рита считала, что кухня – не забегаловка, куда заскакивают перекусить на ходу; я понимала ее и старалась не нарушать правила. Обычно я задерживалась в конторе на час-полтора и занималась. Поэтому дома у меня всегда был небольшой запас консервов, яблок и апельсинов, но иногда одна мысль о консервах вызывала тошноту, и, если не было времени спокойно поужинать с Ритой, я покупала четверть фунта говяжьего паштета, свежую булку и пакет зеленого горошка или бобов. Дома намазывала булку паштетом, крепко солила и перчила и съедала с овощами, пока готовилась к занятиям. Чаще я жила на хлебе и сыре, и вечером ужасно хотелось свежих овощей или фруктов; я не могла заставить себя съесть шоколад, который совала мне Тея, или кусок торта, который мать посылала мне с Дэвидом, хотя оба они – Дэвид с насмешкой, Тея с тревогой – уверяли, что я страшно похудела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85