– Принеси из кухни пятновыводитель, – посоветовала я.
– Ну да, чтобы все узнали, что ты заляпала свадебное платье.
– Сельма, – зевнула я, – я так рада, что ты здесь.
Я допила шампанское и осторожно поставила бокал на ночной столик.
– Очень хорошая свадьба, – вежливо сказала она. Я сонно улыбнулась:
– Немного скучно, а так ничего, да?
– Я этого не сказала. Замечательная свадьба.
– Замечательная, – кивнула я. – Жених с невестой слегка подкачали, а так все прекрасно. – Слова вырвались против моей воли.
Она с ужасом уставилась на меня. Я пошла на попятный:
– Не огорчайся, дорогуша. В конце концов, у всех свои недостатки. Я только это имела в виду. Совершенных людей нет. – Я прислонилась к спинке кровати.
– Надо вернуться к гостям, – сказала она.
– Я устала.
– Отдохни, а через полчасика я тебя разбужу.
– Я не хочу спать. Посиди со мной.
Она присела на кушетку, я растянулась на кровати и спросила, борясь со сном:
– Презираешь меня?
– Не говори глупостей.
– Я только хотела… хотела… Наоборот, я не хотела… случайно сказала правду.
– Оставь правду в покое. Тебя совсем развезло. Спи.
– Правда, – пробормотала я, – такая странная штука.
– Да уж, известное дело.
– Взять, к примеру, эту свадьбу…
– Руфи, – сказала Сельма, – давай-ка, спи. Кому сейчас нужна эта чертова правда?
Уолтер простил меня за то, что я проспала до конца свадьбы. В его прощении не было ни намека на терпение мученика, которое позже стало мне ненавистно. Он считал, что я слишком долго извиняюсь, но я-то, в отличие от него, прекрасно понимала, из-за чего допилась до полного беспамятства.
Потом мы на две недели отправились на Бермуды. Уолтер хотел на пару месяцев уехать в Европу, но я считала, что лучше не оставлять Бориса надолго, и Уолтер с благодарностью принял мою готовность пожертвовать путешествием ради его сына.
Это был классический медовый месяц, как его принято не без иронии изображать. Попав из холодной зимы в новую для меня атмосферу тепла и чисто физического наслаждения жизнью; избавившись от проблем и необходимости навязывать что-то друг другу; вдалеке от людей, с которыми у нас были связаны неприятные воспоминания, мы оказались нежными, хотя и не слишком страстными любовниками. Я была благодарна ему за все, что он мне дал; он гордился тем, что сумел подарить мне праздник. Те две недели доставили мне больше удовольствия, чем роскошная, но обыденная жизнь в Нью-Йорке.
Когда мне хочется возродить в памяти те чувства, которые я испытывала во время нашей первой совместной поездки, я мысленно возвращаюсь не к ней самой (потому что потом мы не раз ездили на Бермуды и те первые впечатления с годами изрядно померкли), а вспоминаю сон, который часто видела в детстве. Я иду по школьному коридору и вдруг вижу дверь, не похожую на другие: она почему-то обтянута красным бархатом. Открываю – и оказываюсь в роскошной спальне. Стены обиты тонкой бледно-голубой тканью, на полу ковер из белого меха. У туалетного столика дама в голубом шелковом халате расчесывает длинные, до пояса, белокурые волосы. Она очень похожа на мисс Холман, мою воспитательницу в детском саду, только еще красивее. Рядом с дамой стоит мужчина в смокинге и с обожанием смотрит на нее. Его лицо мне знакомо по рекламным объявлениям школы танцев, которых полно в автобусах. Не замечая моего присутствия, красавец-брюнет не сводит с мисс Холман влюбленных глаз. Я невыразимо счастлива.
Мы вернулись в воскресенье вечером. Попросили швейцара позвонить наверх и думали, что нас встретит Борис. Но дверь открыла Эстер, горничная, которую Уолтер нанял незадолго до свадьбы. Оказалось, Борис ушел в кино.
Уолтер нахмурился:
– Он ведь знал, что мы приезжаем сегодня?
– Да, мистер Штамм, он знает. – Она настороженно взглянула на меня. В доме появилась хозяйка, и ей, наверное, теперь придется туго. Впрочем, она еще не уверена, что останется.
– Как дела, Эстер?
– Все в порядке, мэм. Борис не доставлял никаких хлопот. Несмотря на свой юный возраст – всего девятнадцать лет, – она умела ухаживать за детьми. В семье после нее было одиннадцать, не считая двух старших братьев.
Уолтер попросил Эстер приготовить чай, и мы прошли в спальню – единственную комнату, где были сделаны изменения. Стол Уолтера переехал в смежную комнату, где больше десяти лет была спальня Хелен. Ее туалетный столик перенесли сюда. Как и комод Уолтера, он был красного дерева с инкрустацией. Их делали по заказу и по чертежам отца Уолтера, а тот без сожаления оставил их, как и большинство своих вещей, начав новую жизнь в Калифорнии; ему было не жаль расставаться ни с мебелью, которой они с женой пользовались больше сорока лет, ни с городом, в котором прожили всю жизнь, ни с сыном, которого вырастили. Мы купили две кровати, а старую кровать Уолтера подарили дружку Эстер – огромному негру, который, зайдя с приятелем забрать подарок, небрежно взвалил матрац на плечо, дружески ухмыльнулся мне и спросил: «Клопов нет, хозяйка?» Обои в спальне были золотистого цвета с белым геометрическим рисунком. Белые шторы и покрывала, золотистый ковер. Кушетка – любимое место отдыха матери Уолтера. Он взял из квартиры родителей только ее и платяные шкафы. Кушетка была обита бордовым бархатом, расшитым тонкой золотой нитью; когда года два назад ткань протерлась, Уолтер отдал ее отреставрировать, чтобы не менять обивку.
Перед чаем я переоделась в клетчатый купальный халат, подаренный мне Уолтером за несколько недель до свадьбы; тогда он каждый день что-нибудь мне дарил – как правило, одежду: ведь у невесты должен быть приличный гардероб. Вкус у него был безупречный, поэтому я была разочарована, когда вскоре после свадьбы он перестал дарить мне одежду и украшения, а начал заваливать меня такими полезными вещами, как электроприборы для кухни, поваренные книги и подписки на прогрессивные еженедельники.
Когда мы сидели за столом, вернулся Борис, послушно поцеловал нас обоих, сел на пол возле кушетки и принялся за кекс и молоко, которые принесла ему Эстер.
– Ну, – начала я, – расскажи, чем ты тут занимался. Мне кажется, мы не виделись целую вечность.
Он пожал плечами:
– Да так, ничем.
– Это не ответ, – вмешался Уолтер. Борис взглянул на отца.
– Ничего страшного, – тут же замяла я. – Я подожду. Захочет – сам расскажет.
На следующий день позвонил директор школы и спросил, почему Борис уже две недели не появляется на занятиях. Он звонил нам несколько раз и никого не застал, из чего следует, что Борис не болен. Но разве не само собой разумеется, что, увозя ребенка посреди учебного года, родители должны предупреждать администрацию школы?
Я сумела сдержаться – сработала давно укоренившаяся антипатия к любым начальникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85