Хагстрем ведет нас вокруг здания к черному ходу. Там мы следуем за ним вверх по скату и через металлическую дверцу в конце. Внутри клуба горит свет, но танцпол совершенно пуст. Никого в округе не наблюдается.
Гленда делает шаг на танцпол.
– А у вас тут можно попрыгать. Что, укрытие от налогов?
Джек кивает Хагстрему, и тот трусит за безлюдную стойку бара. Клуб, пусть и небольшой, очень симпатично отделан. Сплошь жженая древесина и толстый ковер. Тут я ненадолго задумываюсь, как им удается сохранять ковер таким чистым, когда здесь вовсю льются коктейли. Звуковые и световые системы соответственно высококлассные, а танцпол, где никакой Джон Траволта не будет прыгать как обезьяна, охать и ахать, идеален относительно общих размеров помещения. На полу имеется затейливая деревянная инкрустация, и я делаю шаг вперед, желая повнимательнее ее рассмотреть…
– Осторожно, – говорит Джек, оттягивая меня назад. – Ладно, Нелли, давай.
Я слышу низкий гул, когда пол начинает вибрировать, и деревянная инкрустация внезапно отделяется от окружающих ее панелей, открывая спуск, ведущий к грохочущей внизу вечеринке.
Джек подкатывает к самому верху спуска и широко разводит руки по сторонам.
– Добро пожаловать к Дуганам, – говорит он.
Выстроившись в цепочку, мы спускаемся вниз. Папаша и Гленда то и дело толкают меня в спину, пока мы маневрируем по крутому спуску.
– Чересчур эффектно, – бормочет Гленда.
– Так я ему и сказал, – говорит Папаша. – В мое время у нас не было всех этих хитромудрых ерундовин, чтобы спрятать места наших развлечений. Дверь, может, засов-другой – вот и все. Если туда забредал человек, это, черт побери, была его собственная вина, и ему просто приходилось жить дальше уже в качестве трупа.
Клуб внизу – настоящий клуб, как я уже начинаю понимать – совершенно не похож на строгое, высококлассное заведение Дуганов на поверхности. Туда, наверх, заходят млекопитающие, уставшие от долгого дня самоподжаривания на пляже или желающие послушать немного франко-канадской музыки, лялякающей из тридцатидюймовых чирикалок. Лично я могу придумать целый миллион вещей, которые я стал бы слушать скорее, чем квебекский рок (к примеру – свои собственные мучительные вопли), но музыкальные вкусы млекопитающих порой бывают очень забавны.
Но здесь, внизу… Здесь такое место, где заводятся ящерицы. Именно сюда они приходят немного потрясти хвостами и увидеть малость голых чешуек. Двадцать девушек на разных стадиях одевания, раздевания и переодевания выплясывают на возвышенных сценах, на столах, крутятся вокруг шестов и других неподвижных предметов размером побольше. Некоторые из этих самых предметов даже вырезаны в форме гигантских фаллосов. Освещение установлено на какую-то разновидность системы распознавания, позволяющую высвечивать самые сладострастные части анатомии каждой танцовщицы. А музыка – не что-то дешевое и заурядное типа волосатой банды с пивными гимнами или исполнителя электрогитарных баллад – нет, музыка здесь электронная, пульсирующая и эротичная.
Да, это тебе не дедушкин стриптиз-клуб. Если, конечно, твой дедушка не Годзилла.
Люди Джека из «Морской хибары» уже перебрались сюда, окружая столики, засовывая купюры под зажимы и застежки. Либидо у этих ребят куда круче содержимого их бумажников. Кладя животы на стойки, они как можно ближе придвигают физиономии к корчащимся перед ними телам – аж слюни текут на ковер.
– Славно эти парнишки слюну пускают, – хихикает Гленда, глазея на толпу. – Не знала, что слюнные железы так быстро включаются.
– А у мужиков просто средней скорости нет, – объясняю я. – У нас только холостой ход и полный газ – вот и все.
– Мужики, – вздыхает Гленда. – Мужики долбаные…
Джек подъезжает ко мне под бок и слегка пожимает мне руку:
– Давай отойдем. Хочу тебе кое-что показать. Гленда безмерно счастлива сопровождать нас с Джеком в заднюю часть клуба, где мы попадаем в людное кухонное помещение. Первое, на что я обращаю внимание, это персонал. Все здесь молодые и привлекательные азиатки. Собственно говоря, у них точно такой же вид и запах, что и у той девушки, которая подавала еду в доме Талларико.
– Где ты этих официанток берешь? – спрашиваю я.
– Временные работницы, – пренебрежительно машет рукой Джек. – Итак, вот я что я хотел тебе показать. Я чертовски этим горжусь.
Он открывает дверцу шкафа, являя на свет душевный запас бутылок с прозрачной жидкостью. Судя но всему, джин или водка.
Гленда хватает одну из бутылок и подносит ее к свету:
– Это спиртное?
Джек кивает.
– Я ведь импортер – должен же я что-то импортировать. Финансовой инспекции очень не нравится, когда у простого таксидермиста есть яхта и пентхаус.
Доставая с полки бокал, Джек шлепает его на ближайшую стойку, затем наполовину наполняет прозрачной жидкостью.
– Давай, – говорит он. – Попробуй.
– Вообще-то я в выпивку млекопитающих совсем не врубаюсь, – говорю я ему. – Она всегда для меня мало что значила.
– Я тоже не врубаюсь, – говорит Джек. – Поверь мне, это совсем другое дело.
Он наливает еще один бокал для Гленды и один для себя. Я пожимаю плечами и подношу выпивку ко рту. Очень немногие из человеческих спиртных напитков оказывают хоть какое-то действие на динозавров – наш обмен веществ устроен совсем иначе. Конечно, мы можем выпить слишком много и отравиться этим товаром – но это в принципе то же самое, что отравиться диетической кока-колой. Под конец ты несколько часов сидишь в ванной, но после этого вполне можешь сесть в машину и с ясной головой рулить домой.
Один быстрый бросок жидкости в рот, она немного жжет глотку, окутывая небо, но я точно знаю, что этот джин ничего мне не сделает, ни в малейшей степени не изменит моего состояния. Все будет полный хоккей, пока продолжается моя девятимесячная завязка вместе с АГ, потому что спиртное – это проблема млекопитающих, а не…
Комната куда-то тонет. Внезапно качнувшись влево, я кладу руку на стойку бара и стараюсь сохранить равновесие. Мои вкусовые сосочки вдруг одолевает знакомый вкус, запах тянется к пазухам и стучится в какую-то забытую часть моего мозга…
– Что… что это за дьявольщина? – удается выдохнуть мне.
– Настой, – говорит Джек. – Так мы, по крайней мере, это дело называем. – Он поворачивает бутылку с джином, и, несмотря на внезапно расплывшееся поле зрения, мне удается разглядеть, что бутылка, которую я поначалу принял за «бифитерс», на самом деле совсем другой марки, совершенно мне неизвестной. Спереди прилеплена бледно-зеленая этикетка – классический дизайн попеременных темных и белых полос на фоне узора, образующего что-то вроде длинного, изогнутого листа.
«НАСТОЙ» – написано сверху прямыми зелеными буквами, а ниже, мелким курсивом – «Классическая смесь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96