Думаю, ей одиноко. Она всегда спрашивает, когда я приеду ее навестить. Иногда я приезжаю к ней на уик-энд и беру с собой кошку. Мать любит Мину, и ей хочется, чтобы я приезжал каждый уикенд и она могла бы нас повидать.
К сожалению, она также обожает наносить мне визиты сюрпризом, раз в два месяца, приезжая в город. Она говорит: «Нет ничего полезнее на свете, чем визит матери сюрпризом, время от времени».
Последний раз она навещала меня две недели тому назад. Визит проходил, как обычно, следующим образом.
Звонок. Я никого не жду.
– Кто там? – говорю я в переговорное устройство.
– Это я.
Я узнаю голос своей матери.
– Мама?
– Да, Джереми, это я.
– Что ты тут делаешь?
– Навещаю тебя.
– Но ты же не позвонила заранее.
– Ты же знаешь, я предпочитаю делать это спонтанно.
– Я не могу тебя впустить. Надо было позвонить. Прости.
– Конечно, ты меня впустишь. Открой дверь.
– Нет, извини, тебе следовало позвонить. Я же говорил тебе об этом раньше. Если хочешь, я спущусь вниз, и мы сходим куда-нибудь выпить кофе.
Ну что ты придуриваешься, Джереми? Не нужно ей никакого кофе. Пять минут уговоров, и мне не остается ничего иного, как впустить ее. Иногда, когда она все еще уговаривает меня снизу, кто-нибудь входит или выходит из здания. Воспользовавшись тем, что дверь открыта, мать входит и продолжает упрашивать перед дверью в мою квартиру. В любом случае я в конце концов открываю дверь, к своему глубокому огорчению, ибо мать испускает громкий крик при виде беспорядка у меня в доме.
Пока она поднимается по лестнице, я кидаюсь убирать самые грязные предметы в комнате, каковыми неизменно оказываются шарики шерсти, которыми давным-давно вырвало мою кошку – они лежат в засохших лужицах блевотины, подобные маленьким оранжевым колбаскам. Обычно их бывает около пяти, и я лихорадочно подбираю их, порой в спешке, даже голыми руками. Я обязательно пропускаю один шарик, и мама непременно его находит. Я убежден, что она прекрасно знает, что это такое, и тем не менее она становится на четвереньки и, взглянув с близкого расстояния, говорит: «Что это такое? У него печальный вид. Или оно мертвое. Это мышь? О, наверно, это какашки твоей кошки. Но нет, оно не пахнет». Затем она подползает к сморщенным очисткам от дыни и высохшим шкуркам авокадо и, издавая стенания, восклицает: «О боже, я просто не могу в это поверить! Оно воняет, от него пахнет, как от Антихриста…» И так далее.
Слава богу, в последний раз мама навещала меня две недели тому назад, а это значит, что впереди у меня около шести спокойных недель до ее следующего визита.
Когда мы беседуем по телефону, как сегодня вечером, она обычно ведет себя сносно и главным образом повторяет вопрос, когда же мы увидимся. Хотя, разумеется, она не удерживается от критических замечаний в мой адрес и задает язвительные вопросы типа: «Тебя еще не повысили?», «Как дела с твоей кривлякой?» (так она называет Шарлотту), «Ты сделал уборку в своей квартире?». Но все это такие мелочи, что не стоит на них останавливаться.
На следующий день все тело у меня кошмарно болит. Наконец-то гимнастика дала ощутимые результаты. Личинка подыхает. Гадкий Утенок превращается в лебедя. Но когда я смотрю в зеркало, то вижу, что Джереми-личинка все еще там. Это не имеет значения, говорю я себе. Тебе может казаться, будто нет никаких изменений, но тут ты ошибаешься. Изменения огромны, и хотя твой неискушенный взгляд ничего не обнаруживает, опытный глаз художницы, пишущей обнаженных мужчин, не может не заметить перемен.
Что это за вздор, Джереми? Это неважно. Просто делай гимнастику и не думай.
И тут я останавливаюсь. Я внезапно останавливаюсь. До меня доходит: что бы я ни делал, начиная с этого момента до субботы, это ничего не изменит. Если я переборщу с гимнастикой, то мне будет очень тяжело позировать, поскольку тело будет сильно болеть.
Я чувствую себя беспомощным и подавленным. В этот вечер я покупаю чипсы и отправляюсь со своей кошкой в крошечный парк у реки, в трех кварталах от моего дома. В парке я прогуливаю Мину на поводке, потом беру ее на руки и просто сижу на скамейке. Слегка подвыпивший мужчина – вероятно, гей и, вероятно, пытающийся меня склеить, спрашивает:
– Это маленькая собачка?
– Да, – отвечаю я, не желая возбуждать его интерес признанием, что это кошка.
– Какого сорта? – продолжает он.
Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду породу, но слишком пьян, чтобы сказать правильно.
– Никакой породы, – говорю я. – Это уличная собака. Помесь.
– Такие самые лучшие, – замечает мужчина и уходит.
В субботу утром я принимаю душ. Три часа. В шесть я должен быть у леди Генриетты. Звонок.
– Кто там? – спрашиваю я.
– Это Томми.
Через минуту он поднимается по лестнице, направляясь к моей двери. С меня течет вода, вокруг бедер полотенце. Я видел Томми примерно месяц тому назад, еще до Рождества. Он наполовину американец, наполовину француз. На праздники он уезжал во Францию, чтобы провести их со своей очень богатой семьей. Ему восемнадцать.
– Я ужасно провел Рождество. – Это первое, что он говорит.
– Почему? – спрашиваю я.
– Моя сестра – ведьма.
– В смысле сука или в смысле колдунья?
– В смысле сука.
– Это очень плохо.
Томми – один из моих немногих друзей. И, пожалуй, я даже не назвал бы его настоящим другом. Мы не ровня. Он гораздо выше меня по положению. Уверен, он любит меня потому, что считает своей маленькой диковинкой.
Мы познакомились в магазине, торгующем сырами. Мне с самого начала было с ним неловко. Я чувствовал, что он находит мой выбор сыра дурацким. Мне казалось, что он давится от смеха. Во всяком случае, он улыбался. Я попросил бри. Сказал, что хочу выдержанного сыра, и указал на кусок, который выбрал. Это был толстый кусок, корочку слегка стянуло и бока выпирали наружу. И Томми определенно нашел в этом что-то забавное. Он заговорил со мной, сказав, что это самый лучший магазин в округе, торгующий сырами, – ну и все такое. Потом спросил, где я живу. Но он не гей. Он плейбой. Любит девушек. Красивый. Он очень следит за модой и старается одеваться в стиле, который считается шикарным. Но он носит декоративные булавки на ширинке своих рваных джинсов, и мне это не нравится. Как он думает, что там у него внизу, под булавкой? Что-нибудь особенное? На одной из булавок – буйвол. На другой – велосипед под надписью: «Оседлай то, что доставит тебе удовольствие». Эти маленькие булавки – словно корона для его члена.
Он падает на мою кровать, закинув руки за голову.
– Я люблю тебя, Джереми, – говорит он. – Я очень тебя люблю. С тобой так уютно.
Но он не гей. Он приходит и болтает со мной, когда ему больше нечего делать. Он – почти единственный, кого я допускаю в свою отвратительную квартиру. Даже когда он делает замечание по поводу грязи, я не возражаю, поскольку мы с двух разных планет, и его редкие критические высказывания о моей жизни никогда меня не задевают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66