Я снимаю телефонную трубку и говорю:
– В звонке твоей матери.
Сара сердито стискивает мои щеки своими ладонями и в отчаянии кричит мне в лицо:
– Но ты же неправильно толкуешь Оскара Уайльда!
– Отпусти, – говорю я, с трудом выговаривая слова из-за стиснутых щек.
Она отпускает, с недовольным видом поднимает руки и начинает медленно кружиться, покачивая бедрами и изгибаясь. При каждом повороте она щелкает пальцами и притоптывает, как испанская танцовщица. Ее красивые груди дрожат, как желе.
В конце концов, позвонить Генриетте – не такая уж хорошая идея, особенно в то время как Сара старается меня отвлечь. И я беру чистый лист бумаги и ручку.
– Что ты делаешь, Джереми? – интересуется Сара.
– Пишу письмо, в котором во всем сознаюсь. Отправлю его твоей матери по почте, когда буду отвозить тебя домой.
Я пишу: «Дорогая», а потом задумываюсь: не лучше ли написать «Леди Генриетта», или «Генриетта», или «Леди», или «Миссис леди Генриетта», или что-нибудь еще. Сара выхватывает ручку у меня из рук и рисует на моем письме физиономию Микки-Мауса.
Отдавая мне ручку, она поясняет:
– Теперь ты можешь писать письмо вокруг этого, и я уверена, что маме понравится рисунок. Приятнее читать письмо, когда имеется иллюстрация, поясняющая текст.
Я разрываю письмо и беру чистый лист. Я пишу: «Дорогая Генриетта» и ставлю точку. Сара пытается снова вырвать у меня ручку, но на этот раз я опережаю ее. Тогда она тянется к письму, но я прижимаю его и ручку к груди. Я сижу в кресле, напряженный и неподвижный.
Она становится у меня за спиной и обвивает меня руками. Ее холодная пластмассовая маска прижимается к моей щеке.
– Я хочу поцеловать тебя, Джереми, но не могу из-за этой ужасной маски, которая на мне.
– Не снимай ее! – ору я, поскольку боюсь увидеть детское лицо той, которая так меня заводит.
Она запускает руки мне под рубашку. Я отталкиваю ее и рявкаю:
– Прекрати!
– Что?
– Это! – кричу я.
– То, что я делаю, или то, что я говорю?
– И то, и другое! – выкрикиваю я ей в лицо.
Но она не прекращает, и я снова ее отталкиваю, она опять возвращается, так что в конце концов я соскакиваю со стула, бросаюсь в спальню и прихожу обратно с длинным черным носком – возможно, тем самым, который сослужил мне такую хорошую службу в Диснейленде. И теперь, уже во второй раз, верный носок приходит мне на выручку. Правда, коли на то пошло, в прошлый раз носок не так уж хорошо мне послужил. Я становлюсь перед Сарой, возле кушетки, и говорю:
– Садись.
Она садится на кушетку.
– Нет. На пол. Она повинуется.
– Ложись.
– Ух ты! – восклицает она и ложится на пол, и ее белое обнаженное тело сияет, маня меня.
– Подними руки над головой, – приказываю я.
Она поднимает их, а я завожу ее руки по обе стороны ножки кушетки, а затем связываю запястья вместе носком.
– Чудесно, – говорит она. – Теперь мы немного занялись связыванием. Это значит, что ты возбужден, правда?
Игнорируя ее, я возвращаюсь к своему письму.
– Джереми, предполагалось, что ты останешься здесь, – возражает Сара.
– Ничего подобного.
– О'кей, тогда я тебя навещу. – И она легко вынимает руки из-под узла носка и снова начинает ко мне приставать.
Носок подвел меня во второй раз. При следующей стирке я не буду применять порошок, смягчающий ткань. Не потому, что если бы носок не был таким мягким, Сара не смогла бы высвободить руки. Нет, я не такой уж тупой, чтобы полагать, будто легкость, с которой освободилась Сара, – результат мягкости ткани. Я лишу носок смягчающего средства при его следующем купании за то, что он постоянно меня подводит.
Я иду в ванную, залезаю на унитаз и снимаю с потолка наручники.
При виде наручников Сара делает резкий вдох и произносит:
– Блеск! Наручники. Ты – волнующая личность, Джереми.
С помощью наручников я приковываю запястья Сары к ножке кушетки в том же положении, что и прежде. Она не сопротивляется. По-видимому, это доставляет ей удовольствие. Вероятно, она видит в моем поступке силу и вызов и думает сейчас: «Ты можешь делать со мной все, что хочешь, Джереми, но вот увидишь: я все-таки настою на своем».
Я возвращаюсь к столу и смотрю на слова «Дорогая Генриетта», написанные на бумаге.
– Джереми?
Я игнорирую ее, пытаясь сосредоточиться. А что, если начать так: «Я совершил ужасное преступление», или: «Это письмо, в котором я признаюсь во всем»?
– Джереми, посмотри на меня. – Я смотрю на нее.
– Что?
– Не мог бы ты сесть немного ближе?
– Нет.
Я снова смотрю на страницу. А может быть, лучше начать так: «Мне очень жаль, что приходится писать Вам это признание»? В конце концов я зачеркиваю «Дорогая Генриетта» и пишу ниже: «Миледи». Это самое почтительное обращение, какое я могу придумать. Затем можно начать вот так: «После того, как Вы прочтете это письмо, я не буду Вас винить, если Вы захотите убить меня».
Сара говорит:
– Я никогда еще так не развлекалась. Это так возбуждает! Но не дразни меня слишком долго. Не держи меня слишком уж долго прикованной.
Я игнорирую ее, чего нельзя сказать о Мину: она с большим любопытством смотрит на Сару. Она никогда прежде не видела, чтобы кто-нибудь вот так лежал на полу. Но скоро это перестает ее занимать, и она продолжает кататься на спине из-за своей течки.
Сара умолкает на какое-то время, потом начинает жужжать и наконец говорит:
– Его сильные руки покоились на столе. Большая правая рука, мужественная, но нежная, держала ручку. Он писал письмо к ее матери, описывал все грязные детали того греха, что свершился в парке увеселений. Ручка, счастливая ручка, которую держали длинные грациозные мужские пальцы, скользила по бумаге. О, как бы хотелось бедной юной женщине, чтобы его щека вот так же скользила по ее животу! Она лежала голая, как червь, на холодном полу, руки ее были прикованы наручниками к ножке его кушетки. Если бы только это была его нога, а не ножка его кушетки, она бы утешилась. На лице ее была маска – маска, которую он жестоко заставлял ее носить, ибо не мог вынести ее уродливого лица. Но ее тело – о, ее тело было прекрасно, эта обнаженная принцесса походила на лебедя.
Сара вновь умолкает. Потом просит:
– Джереми, сними наручники.
– Нет, – отвечаю я.
– «Джереми, сними с меня наручники», – повторяла она, – продолжает Сара. – Она продолжала его умолять, но он вновь и вновь говорил: «Нет». «Джереми, сними наручники, сними наручники, сними наручники».
Я игнорирую ее. И вдруг слышу странный звук – будто что-то тяжелое скользит по полу. Я поднимаю глаза и вижу: Сара медленно тащит за собой кушетку по скользкому паркету. Она перебирает босыми ногами по полу и ползет ко мне на спине, ногами вперед, таща за собой кушетку. Она продвигается вперед очень медленно. И стонет от напряжения. Мину приходит в неописуемый ужас от этого зрелища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66