Миссис Рашман интересовали исключительно гастрономические темы, и почти все ее разговоры сводились к жалобам па отсутствие в продаже сухого печенья или на дороговизну консервированной солонины по сравнению с другими мясными консервами того же веса. Приближающаяся свадьба считалась ее сугубо личным делом, и о ней в отделе не разговаривали. Да она и занимала Грайса только в связи с его опасениями, что ему придется раскошелиться на прощально-свадебный подарок. Он даже не пытался представить себе предсвадебную пору миссис Рашман – встречи с ухажером в парках, поцелуи на лавочках и всякое такое прочее. Раз уж не у него с ней началась любовь после встречи в баре, она интересовала его только как сослуживица.
Взять хотя бы ее гастрономические походы. Грайс удивлялся количеству купленных ею во время перерыва на обед продуктов, но его нисколько не интересовало, что она с ними делает, придя домой. Ее красная холщовая сумка была для него реальной, только пока она стояла на стуле у ее письменного стола, а едва миссис Рашман выскальзывала за альбионскую дверь, она автоматически исчезала из Грайсовой жизни вместе со своей сумкой. Миссис Рашман покупала еду и для кошки – стало быть, у нее была кошка; однако, поскольку она никогда о ней на службе не рассказывала, кошки словно бы и не было. Кошка могла обрести для Грайса реальность только в рассказах миссис Рашман – да и то как дополнительный штрих к образу самой миссис Рашман, не больше.
То же самое было и с физкультурным залом Детского клуба, о котором радел Бизли, и с хакимовским братом – оптовым торговцем кондитерскими товарами. Они были только характерными особенностями Грайсовых сослуживцев и дематериализовались вместе с ними, когда те заканчивали свой трудовой день. Все его сослуживцы теряли реальность за дверями службы… да он и сам, пожалуй, тоже.
Он верил в свою неслужебную жизнь, лишь пока сам был не на службе, – так реальность сна ощущается только во сне. Он давно уже заметил, что стоит ему повесить на вешалку плащ и утвердиться за своим служебным столом, как внешний мир, вместе с его собственной внеслужебной жизнью, перестает существовать. И «Альбион» вовсе не был исключением: сидя за Ваартовым столом (потому что своего у него пока не было), он мог представить себе Ваарта, хотя никогда не видел его, гораздо отчетливей, чем билетного кассира на станции Лондонский мост или торговца газетами из киоска возле его дома, или даже собственную жену. Ему удавалось припомнить, как она выглядит, лишь когда он вызывал в воображении знаменитую теннисистку Билли Джин Кинг, на которую она немного походила, если была под нее причесана. Так что, судя по всему, Грайса вполне устраивала его новая служба.
Он вспомнил на работе о своей жене всего один раз за первую неделю – да и то в связи со служебным происшествием. Выйдя из Отдела служащих после приемного собеседования, он так радовался вновь обретенной работе, что забыл отдать обнаружившийся в его документах дубликат карты Б-52 одноруким швейцарам. Выяснил он это воскресным вечером, накануне своего первого рабочего дня, когда опорожнял карманы, чтобы жена почистила и выгладила ему костюм. Укладываясь спать, он попросил ее во что бы то ни стало напомнить ему утром про дубликат, но она, разумеется, не напомнила, и он забыл положить его в карман. Решив, что дело важное – каким оно, конечно же, и было, – жена попыталась позвонить ему на службу. Но оказалось, что альбионского телефона нет ни в городской телефонной книге, ни в телефонном справочном бюро.
Жена сказала ему об этом в понедельник вечером, а он соответственно обратился к Копланду во вторник утром – потому что, когда он попытался отдать дубликат одноруким швейцарам, те, неспешно посовещавшись, отказались взять его на том основании, что пропажа, дескать, уже зафиксирована у них в Книге происшествий.
Копланд был на своем рабочем месте: сидя за письменным столом, он сосредоточенно разглаживал фантик от ириски. Копланд покупал у Хакима конфеты не для дома, как остальные клиенты, а для поддержания сил на работе. Он хранил жестяную банку «Подарочного ассорти» в личном ящике одного из архивных шкафов и часто лазал туда за очередной конфетой. Возможно, не только кривые зубы, но и привычка сосать конфету превращала иногда его речь в невнятное бормотание.
У клетушки Копланда не было двери, а стучать по металлическому барьерчику Грайсу показалось глупо. Он просто стал так, чтобы Копланд мог его заметить, а когда тот поднял на него взгляд и сердечно сказал «Заадите», вошел в клетушку. К его немалому облегчению, Копланд совершенно спокойно выслушал рассказ о мытарствах с этой проклятой бумажонкой, а главное, без всяких возражений согласился ее взять и небрежно бросил на свой канцелярский поднос для документов, приготовленных к сдаче в архив.
Копланду, видимо, хотелось поболтать. Он не мог предложить Грайсу сесть, потому что ему, по чину начальника отдела, стул для посетителей не полагался, но он сделал рукой неопределенно радушный жест, соответствующий, как догадался Грайс, армейской команде «Стоять вольно».
– Ток и паая сясь, – объяснил Грайсу Копланд, когда тот рассказал ему, в виде анекдота, как его жена не смогла разыскать альбионского телефона.
А потом, словно бы для того, чтобы Грайс не попросил более подробного разъяснения, Копланд быстро встал, подошел к архивному шкафу, выдвинул свой индивидуальный ящик и, проглотив конфету, которая была у него во рту, вынул из жестяной банки с Виндзорским замком еще одну. Все это он делал, нисколько не таясь и явно не понимая, что следовало бы угостить и посетителя; но когда ему понадобилось развернуть конфету и сунуть ее в рот, он стыдливо отвернулся от Грайса и ссутулил плечи – как человек, совершающий некое интимное, так сказать, омовение.
Завершив этот слегка непристойный, на взгляд Грайса, обряд, Копланд вернулся к столу с зажатой в руке оберткой от конфеты и незаметным движением положил ее на уже разглаженную – с очевидной надеждой, что второй обертки Грайс не разглядит. Сев за стол, Копланд принялся разглаживать обе цветастые бумажки, как он разглаживал до прихода Грайса одну, и ему, судя по его старательности, было очень важно, чтобы, разглаженные, они оказались одинакового размера. Не прекращая своего занятия, он рассеянно спросил у Грайса, пообвык ли тот на новом месте.
Кое-кто из канцпринадлежников уже задавал Грайсу этот вопрос, и он ответил Копланду так же, как отвечал им – что «Альбион», мол, напоминает ему океанский лайнер. Грайс никогда не бывал на океанском лайнере, но, по его мнению, эта фраза говорила одновременно и об его почтении к фирме, и о запутанной планировке «Альбиона», Копланд признал, что некоторые альбионские закоулки – Сад сожжения, например, – он и сам ни разу не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80