Если хочешь, налей мне еще чуток!
Но и в дальнейшем жизнь Яно мало радовала. Ему все время чего-то недоставало. Уже и в виноградниках работы было полно, а он знай чего-то искал, пытался найти какое-то другое занятие. Только где и какое? Кто бы потрафил ему? Пожалуй, он и впрямь годился только в лесники; иногда он и сам. об этом говаривал. Может, тогда бы даже этих зайцев, куропаток и другую дичину по и по лесу так не гонял. Ведь в природе всегда всего вволю. А Яно умеет быть и заботливым, ловок в лесу и ручей очистить и там-сям, за недостатком воды, углубить или расширить вымоинку, чтобы зверю было где напиться. А уж коли не лесником, так, по крайней мере, каким-нибудь лесным иль полевым сторожем мог бы подрядиться; но при этом, конечно, он мечтал об огромном охотничьем угодье, где водилось бы много фазанов, зайцев, куропаток, перепелок, а возле этого угодья хотя бы кусок лесного урочища, оттуда выбегала бы и крупная дичь. И уж в этом угодье действительно никто бы не браконьерствовал, зайчишка и то не пропал бы, потому что Яно есть Яно, он знает всех браконьеров и знает, что найдутся среди них и такие, что ходят в лес не только затем, чтоб воровать, но и приносить кое-что, и главным образом зимой, когда в этом самая большая нужда. Что с того, если приношение подчас и попахивает краденым? Чего еще приносить, коли нет у них собственного? От этой малости корма крестьянин не обеднеет, а зверю, по крайней мере, не придется лютыми зимами деревца обгладывать. Вот и выходит, что у Яно все равно есть угодье, да, у него есть свое угодье, и он о нем тоже печется, ну а раз нету ружья, возьмет да поставит силок. Мать честная, сколько же силков в округе! Фила голодать не будет, это уж точно!
Ну а лето, что значит лето? Для кого это только виноградник и работа на нем. Но ведь оттуда можно и в лес стрекануть. А чтоб люди не заприметили, что Яно не очень-то задерживается в Филином винограднике, он нанимается сторожем. И сразу же все, действительно все принадлежит ему. Фруктов натаскает, бобов накрадет, а куропаточку просто подстережет: «Поди-ка сюда, куропаточка!»
Люди, однако, начинают на него жаловаться: там что-то сорвали, тут что-то пропало, клубника, мол, и цвела, и росла, и уж было созревала, да не созрела; крыжовник сам по себе обобрался; и лук исчез, как сквозь землю провалился; у фасоли, еще зеленой, стручки оборвали, а лупин понапрасну взяли да расхлопали. У кого-то повыдергивали почти всю картошку; холмики-то остались и ботва на холмиках, а под ботвой — ничегошеньки. Ну надо ли было окапывать, надо ли было окучивать?! И несколько снопов жита у кого-то пропало. Куда они подевались? Да и фазанам, перепелкам и куропаткам тоже, видать, здорово досталось!
А сторож, спрашивается, для чего? Разумеется,
многое от его глаз не ушло. Сам-то он не сказать чтоб таскал, нет, почти ничего, а то и вовсе ничего не таскал. Только, может, поднял иной раз кое-что да и примечал, как другие иной раз кое-что поднимали — но они-то ведь были с ним одного поля ягода! Он и ребятню замечал: одни волокли снопы, другие — полнехоньки сумки фасоли, а кто в поле и картошку пек. За лупин он их пропесочил, хотя и сам потехи ради парочку стручков рас- хлопал. Разве дети виноваты, что по лупину так славно лупить! Что говорить, лупин и правда впустую пропал, но не бежать же ему из-за лупина жаловаться на мелюзгу! Все равно некому было бы за это платить. А крыжовник, тот и вовсе продавался на рынке, да совсем по дешевке. Малость даже ему от крыжовника перепало. А с клубникой как быть? Знаешь, коли вздумал воровать клубнику, иди на дело ночью, да еще надень белые рукавички, чтобы знать, какая ягода спелая. Только где она теперь, клубника? Не сегодня-завтра снова помягчеет первый виноград, да уже и теперь помаленьку мягчеет, эка важность, если кто-то из тех, у кого нет своего, кто не копал, не мотыжил, не опрыскивал, начал уже помаленьку собирать гроздья и даже умудрился бочонок наполнить? В деревне- то уже кое-чем потягивает, и винных мушек до черта, даже лишку, пожалуй. А сторож неужто ничего не почуял, ни о чем не проведал? Для чего тогда у него такой носина? А глаза для чего? И вообще на кой ляд этот сторож?
А Яно есть Яно, он сторожит и не сторожит — разве усторожишь все? — да еще за голодранцев вступается, защищает их и украдкой, похоже, смеется, что они по- оттаскивали в свои каморки то, чем богатый хозяин собирался запастись на зиму. Что ж, Яно, ничего не попишешь, придется тебе распрощаться с должностью!
Яно раздосадован. Не жалует он деревенских и ничуть этого не скрывает. Куда ни пойдет, всюду честит их. Но больше всего своими речами Филу донимает.
— Знаешь, Филка, я люблю природу. И с деревней я уже свыкся, но деревенских на дух не выношу. Есть, конечно, среди них и хорошие люди, но много и погани. Ей-ей, эти поганцы за ягоду либо за орех готовы тебя
в суд потянуть или в церкви будто великого грешника под неугасимую лампаду поставить. Они способны ребенка убить из-за моркови или помидорины, пусть бы даже этой помидорине суждено сгнить в поле. Виноградником дорожат больше, чем человеком. И выпить дадут, и кусок хлеба отрежут, но стоит подуть ветру с другой стороны, у всех враз мозги набекрень. Рассвирепеют из-за глупости и со злости мигом в драку, вот те крест, ни за что ни про что прибьют! Не сердись, Филка, уйду я отсюда, твоего винограда и то мне не надо.
— Не блажи, дурень! Чего болтаешь? Уходить отсюда надумал? Да ведь вот-вот будет новый урожай!
— Урожай возьмем себе, а виноградник йотом пускай хоть черту достанется!
— И не думай! Правда, Яно, пустое говоришь! Виноградник-то у меня от родителей. Мое наследство. И эта горница. Матушка велела все мне отписать, потому что любила меня, может, даже больше, чем Йожо, ну и потому что я такая, какая есть и что такую меня выходила.
— Ну и что?! Филка, я городской человек, и у нас с тобой в городе комнатка. А теперь, теперь уже и ты в городе, как дома, зачем нам этот виноградник? Только зря в нем надсаживаемся. Не гожусь я для такой работы. Бедному все равно продать вино некому. Виноград, видать, только для богатых или для дураков. Продай виноградник и свою хату, вот и заживем с тобой на эти деньги.
— Наследство продать? Ни за что! Никогда этого не сделаю.
— Не будь глупой, Фила! Можешь ведь родне продать. Увидишь, как твой брат на наследство клюнет. Невестка тебе еще и руку поцелует. Угодишь им, как еще ни разу в жизни не угождала, а они в свой черед и нам добро сделают. Будут деньги, куплю ружье, и зайцы, как свистну, целым взводом прискачут. Куропатка упорхнет, лишь когда Яно позволит. Увидишь, Филка, одно мясо будем есть!
Фила долго упиралась. Изо дня в день толковали об одном и том же. Но в конце концов Яно уговорил ее.
Они продали виноградник и хату и перебрались в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но и в дальнейшем жизнь Яно мало радовала. Ему все время чего-то недоставало. Уже и в виноградниках работы было полно, а он знай чего-то искал, пытался найти какое-то другое занятие. Только где и какое? Кто бы потрафил ему? Пожалуй, он и впрямь годился только в лесники; иногда он и сам. об этом говаривал. Может, тогда бы даже этих зайцев, куропаток и другую дичину по и по лесу так не гонял. Ведь в природе всегда всего вволю. А Яно умеет быть и заботливым, ловок в лесу и ручей очистить и там-сям, за недостатком воды, углубить или расширить вымоинку, чтобы зверю было где напиться. А уж коли не лесником, так, по крайней мере, каким-нибудь лесным иль полевым сторожем мог бы подрядиться; но при этом, конечно, он мечтал об огромном охотничьем угодье, где водилось бы много фазанов, зайцев, куропаток, перепелок, а возле этого угодья хотя бы кусок лесного урочища, оттуда выбегала бы и крупная дичь. И уж в этом угодье действительно никто бы не браконьерствовал, зайчишка и то не пропал бы, потому что Яно есть Яно, он знает всех браконьеров и знает, что найдутся среди них и такие, что ходят в лес не только затем, чтоб воровать, но и приносить кое-что, и главным образом зимой, когда в этом самая большая нужда. Что с того, если приношение подчас и попахивает краденым? Чего еще приносить, коли нет у них собственного? От этой малости корма крестьянин не обеднеет, а зверю, по крайней мере, не придется лютыми зимами деревца обгладывать. Вот и выходит, что у Яно все равно есть угодье, да, у него есть свое угодье, и он о нем тоже печется, ну а раз нету ружья, возьмет да поставит силок. Мать честная, сколько же силков в округе! Фила голодать не будет, это уж точно!
Ну а лето, что значит лето? Для кого это только виноградник и работа на нем. Но ведь оттуда можно и в лес стрекануть. А чтоб люди не заприметили, что Яно не очень-то задерживается в Филином винограднике, он нанимается сторожем. И сразу же все, действительно все принадлежит ему. Фруктов натаскает, бобов накрадет, а куропаточку просто подстережет: «Поди-ка сюда, куропаточка!»
Люди, однако, начинают на него жаловаться: там что-то сорвали, тут что-то пропало, клубника, мол, и цвела, и росла, и уж было созревала, да не созрела; крыжовник сам по себе обобрался; и лук исчез, как сквозь землю провалился; у фасоли, еще зеленой, стручки оборвали, а лупин понапрасну взяли да расхлопали. У кого-то повыдергивали почти всю картошку; холмики-то остались и ботва на холмиках, а под ботвой — ничегошеньки. Ну надо ли было окапывать, надо ли было окучивать?! И несколько снопов жита у кого-то пропало. Куда они подевались? Да и фазанам, перепелкам и куропаткам тоже, видать, здорово досталось!
А сторож, спрашивается, для чего? Разумеется,
многое от его глаз не ушло. Сам-то он не сказать чтоб таскал, нет, почти ничего, а то и вовсе ничего не таскал. Только, может, поднял иной раз кое-что да и примечал, как другие иной раз кое-что поднимали — но они-то ведь были с ним одного поля ягода! Он и ребятню замечал: одни волокли снопы, другие — полнехоньки сумки фасоли, а кто в поле и картошку пек. За лупин он их пропесочил, хотя и сам потехи ради парочку стручков рас- хлопал. Разве дети виноваты, что по лупину так славно лупить! Что говорить, лупин и правда впустую пропал, но не бежать же ему из-за лупина жаловаться на мелюзгу! Все равно некому было бы за это платить. А крыжовник, тот и вовсе продавался на рынке, да совсем по дешевке. Малость даже ему от крыжовника перепало. А с клубникой как быть? Знаешь, коли вздумал воровать клубнику, иди на дело ночью, да еще надень белые рукавички, чтобы знать, какая ягода спелая. Только где она теперь, клубника? Не сегодня-завтра снова помягчеет первый виноград, да уже и теперь помаленьку мягчеет, эка важность, если кто-то из тех, у кого нет своего, кто не копал, не мотыжил, не опрыскивал, начал уже помаленьку собирать гроздья и даже умудрился бочонок наполнить? В деревне- то уже кое-чем потягивает, и винных мушек до черта, даже лишку, пожалуй. А сторож неужто ничего не почуял, ни о чем не проведал? Для чего тогда у него такой носина? А глаза для чего? И вообще на кой ляд этот сторож?
А Яно есть Яно, он сторожит и не сторожит — разве усторожишь все? — да еще за голодранцев вступается, защищает их и украдкой, похоже, смеется, что они по- оттаскивали в свои каморки то, чем богатый хозяин собирался запастись на зиму. Что ж, Яно, ничего не попишешь, придется тебе распрощаться с должностью!
Яно раздосадован. Не жалует он деревенских и ничуть этого не скрывает. Куда ни пойдет, всюду честит их. Но больше всего своими речами Филу донимает.
— Знаешь, Филка, я люблю природу. И с деревней я уже свыкся, но деревенских на дух не выношу. Есть, конечно, среди них и хорошие люди, но много и погани. Ей-ей, эти поганцы за ягоду либо за орех готовы тебя
в суд потянуть или в церкви будто великого грешника под неугасимую лампаду поставить. Они способны ребенка убить из-за моркови или помидорины, пусть бы даже этой помидорине суждено сгнить в поле. Виноградником дорожат больше, чем человеком. И выпить дадут, и кусок хлеба отрежут, но стоит подуть ветру с другой стороны, у всех враз мозги набекрень. Рассвирепеют из-за глупости и со злости мигом в драку, вот те крест, ни за что ни про что прибьют! Не сердись, Филка, уйду я отсюда, твоего винограда и то мне не надо.
— Не блажи, дурень! Чего болтаешь? Уходить отсюда надумал? Да ведь вот-вот будет новый урожай!
— Урожай возьмем себе, а виноградник йотом пускай хоть черту достанется!
— И не думай! Правда, Яно, пустое говоришь! Виноградник-то у меня от родителей. Мое наследство. И эта горница. Матушка велела все мне отписать, потому что любила меня, может, даже больше, чем Йожо, ну и потому что я такая, какая есть и что такую меня выходила.
— Ну и что?! Филка, я городской человек, и у нас с тобой в городе комнатка. А теперь, теперь уже и ты в городе, как дома, зачем нам этот виноградник? Только зря в нем надсаживаемся. Не гожусь я для такой работы. Бедному все равно продать вино некому. Виноград, видать, только для богатых или для дураков. Продай виноградник и свою хату, вот и заживем с тобой на эти деньги.
— Наследство продать? Ни за что! Никогда этого не сделаю.
— Не будь глупой, Фила! Можешь ведь родне продать. Увидишь, как твой брат на наследство клюнет. Невестка тебе еще и руку поцелует. Угодишь им, как еще ни разу в жизни не угождала, а они в свой черед и нам добро сделают. Будут деньги, куплю ружье, и зайцы, как свистну, целым взводом прискачут. Куропатка упорхнет, лишь когда Яно позволит. Увидишь, Филка, одно мясо будем есть!
Фила долго упиралась. Изо дня в день толковали об одном и том же. Но в конце концов Яно уговорил ее.
Они продали виноградник и хату и перебрались в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32