Разговаривал он с комендантом по-немецки, но обращался и к ней, вставляя в немецкий и словацкие слова, чтобы Фила понимала, о чем идет речь.
Наконец он сказал:
— Негг Коттапйап! вот видите, какая она! Бишткор!! А в общем-то добрая, очень добрая женщина. Весь город скажет вам о ней то же самое. Мужа своего она уже пять лет не видала.
Комендант кивнул и сказал:
— Си!!— А потом спросил:
А Фила, хотя и умирала от голоду, покачала головой.
— Нет, нет, ничего не хочу! Только домой хочу!
Комендант еще что-то пробормотал, потом встал, протянул Филе руку и с улыбкой проговорил:
— Можете ИДТИ! — сказал декан, обращаясь к ней и к тем троим.— Можете идти, но в другой раз будьте осторожны, не делайте глупостей.
Дома она наелась, уплела все, что впопыхах подвернулось под руку и что можно было положить в рот. Потом долго сидела за столом и размышляла о том, как легко и просто человеку попасть в беду. Вот уж, никому нынче нельзя и добра сделать? Другой-то раз надо ей быть осмотрительней, никого в дом не пускать!
А виноват кругом Яно! Останься он дома, не гоняйся за невесть каким чертом-дьяволом, может, и ей жилось бы покойно. Чтоб его разразило! Какой это муж? ]Как только ее угораздило в винограднике попасться на его болтовню? Сперва-то воды попросил, а потом как стал растабарывать — спасу не было, еще и домой приходил ее баламутить. Да можно ли мужикам верить? Уговорил ее распродать все, а теперь где он, ну где? Пускай уж лучше на глаза ей не попадается! Останься она жить в деревне, не выйди вообще замуж,- могла бы и посейчас там преспокойно хозяйничать, не пришлось бы ей горе мыкать, не пришлось бы о таких пустяках-глупостях размышлять. На что ей муж? Были бы хоть дети! Но разве бы такой негодник мог о детях заботиться? Ну для чего, зачем все это было? Немножко любила его, потом, пожалуй, даже очень любила, но разве он это заслуживал? Встряла эта полоумная Марика, и всему конец.
А что было делать? Будто Фила могла ему что-то приказывать или заказывать? Она смирилась со всем, даже еще и обрадовалась, когда он принес ей платье от Марики. Продала Марике мужа! За платье его продала и за эти несколько посылок, за пару пустяковин, что он наверняка утащил. Иными словами, она и сама виновата. А деревню как жалко! Вот уж, право, нету для нее ничего лучше деревни, в деревне все по-другому, там и живется легче, и веселей там, куда веселей! Там и ласточек больше и всяких других пташек. Бывало, когда она возилась в винограднике, из лесу так и несся их посвист. Соловьи, чижи, щеглы, жаворонки, снегири, дрозды! Частенько углядывала она и малиновку, а у той, сказывают, потому малиновое горлышко, что, когда Иисус висел на кресте, она хотела ему из руки гвоздь вытащить. Дятел подчас так сильно стучал о дерево, что даже клювик себе раскровенивал. Считается, что он лекарь деревьев. И деревьям, выходит, нужен лекарь. А кукушка летала по всему лесу, нимало не ведая куда и в какие гнезда сносила яички. У каждой кукушки летом хлопот полон рот. Довольно ли у нее будет птенцов? Не повыкинут ли их чужие самочки из гнезда? Хватит ли пропитания для малых кукушат? А для чужого молодняка, верней для собственных птенчиков, его тоже будет в достатке? Господи, сколько же голышат и писклят высовывалось всегда и из маленьких гнездышек! Самец с самочкой могли вконец измотаться! А в гнезде становилось все тесней и тесней, разве до отдыха тут — их всегда встречали голодные, разинутые клювы, а если в гнезде был кукушонок, то многие из этих пискушек, выпав из гнезда, совсем пропадали, напрасно только птица-мать или отец разыскивали их по лесу. Но что делать кукушке, коли из года в год она кладет столько яичек? Вот и приходится другим птицам высиживать их, а то и воспитывать молодняк. Но если вырастут этих голышат кукушки, от них ведь тоже прок будет: пожрут самых что ни на есть безобразных гусениц. Только принесет ли это радость маленьким птахам? Разве что человек порадуется: в лесу много кукушек, значит, хотя бы гусениц поубавится! Ну а иволга гусеницам тоже спуску не дает. И вообще-то она птичка-шалунья. Точней сказать не птичка, а довольно большая птица. Знай крылья у нее так и трепыхают, когда она летает по лесу или по роще. Побежишь за ней... А, что попусту вспоминать!
Кончилась война, и Яно вдруг объявился: наверно, показаться Филе захотел, поспрошать про житье-бытье, а может, и повеселить ее.
А был он и вправду в хорошем настроении. Похудал малость, но выглядел в общем-то не плохо. И был даже довольно прилично одет.
— Как жизнь, Филка? Что нового? Здорова ли? Как дела шли? Все ли путем? Ничего с тобой не стряслось?
— Нашел-таки время спросить, как живу. Так и живу — твоими заботами. А ты где шатался до сего времени? Уж лучше б ты и вовсе не показывался.
— Ладно тебе, Филка! И чего ты так вредничаешь? Так-то ты меня привечаешь? Уж и навестить, спросить тебя ни о чем нельзя!
— А вот и нельзя! Почему не остался там, где жил доселе? Думаешь, ты мне нужен? А для чего? Тыщу раз я уже во всем раскаялась. И не совестно тебе, Янко? Взял да и приперся! Глаза б мои на тебя не глядели. Господи, если ты здесь останешься, думаешь, не знаю, что со мной будет?
— Ну и что с тобой будет? Чего испугалась? Я, может, рад-радехонек, что живу на свете и что войны уже нет, а ты, хотя тебе и сказать ничего не успел, Кидаешься на меня, нос воротишь, будто злишься, что над моей головой еще трава не растет.
— Уж лучше бы росла, уж лучше бы над тобой, поганцем, зеленела. Сколько беспокойства и мытарства мне причинил. А все попусту. Меня тут все травили, то и дело доискивались тебя какие-то черти-дьяволы: жандармы, гардисты, следом опять же солдаты, я только и знала, что от страха дрожала. Дала как-то раз одному хлопцу кусок
хлеба и спичек, так чуть было жизни не лишилась за это. Пришли немецкие солдаты, сперва про паренька спросили, а потом про тебя, где ты да что ты, почему не дома, а мне чего было говорить им?
— Мне уж люди рассказывали. Могла б чего и наплести.
— Наплести?! А что? Да и какой с немцами разговор? Гнали меня через весь город, будто я обокрала кого, не то еще похуже чего учинила. Облаяли меня двое, потом четверо, шестеро, заперли в сарай, ровно какую курицу, паршивую квочку без цыплят. Будто сама всех цыплят передавила, и меня только что чикнуть оставалось.
— Неужто и впрямь так худо было? — спросил Яно.— Били тебя?
— Не били. Но захоти они...
— А за что в общем-то?
— За кусок хлеба да за несколько спичек. И еще за горсть подслащенной соли, за горсть сахару соленого. Потому что этот хлопец сахар с солью смешал.
— Стало быть, не били. Вот видишь! А меня, Филка, били! Так били, что чуть до смерти не забили. Молотили по голове, по губам, промеж ног пинали, по пальцам топали, а когда ключицу и ребра переломали, плюнули на меня и кинули подыхать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Наконец он сказал:
— Негг Коттапйап! вот видите, какая она! Бишткор!! А в общем-то добрая, очень добрая женщина. Весь город скажет вам о ней то же самое. Мужа своего она уже пять лет не видала.
Комендант кивнул и сказал:
— Си!!— А потом спросил:
А Фила, хотя и умирала от голоду, покачала головой.
— Нет, нет, ничего не хочу! Только домой хочу!
Комендант еще что-то пробормотал, потом встал, протянул Филе руку и с улыбкой проговорил:
— Можете ИДТИ! — сказал декан, обращаясь к ней и к тем троим.— Можете идти, но в другой раз будьте осторожны, не делайте глупостей.
Дома она наелась, уплела все, что впопыхах подвернулось под руку и что можно было положить в рот. Потом долго сидела за столом и размышляла о том, как легко и просто человеку попасть в беду. Вот уж, никому нынче нельзя и добра сделать? Другой-то раз надо ей быть осмотрительней, никого в дом не пускать!
А виноват кругом Яно! Останься он дома, не гоняйся за невесть каким чертом-дьяволом, может, и ей жилось бы покойно. Чтоб его разразило! Какой это муж? ]Как только ее угораздило в винограднике попасться на его болтовню? Сперва-то воды попросил, а потом как стал растабарывать — спасу не было, еще и домой приходил ее баламутить. Да можно ли мужикам верить? Уговорил ее распродать все, а теперь где он, ну где? Пускай уж лучше на глаза ей не попадается! Останься она жить в деревне, не выйди вообще замуж,- могла бы и посейчас там преспокойно хозяйничать, не пришлось бы ей горе мыкать, не пришлось бы о таких пустяках-глупостях размышлять. На что ей муж? Были бы хоть дети! Но разве бы такой негодник мог о детях заботиться? Ну для чего, зачем все это было? Немножко любила его, потом, пожалуй, даже очень любила, но разве он это заслуживал? Встряла эта полоумная Марика, и всему конец.
А что было делать? Будто Фила могла ему что-то приказывать или заказывать? Она смирилась со всем, даже еще и обрадовалась, когда он принес ей платье от Марики. Продала Марике мужа! За платье его продала и за эти несколько посылок, за пару пустяковин, что он наверняка утащил. Иными словами, она и сама виновата. А деревню как жалко! Вот уж, право, нету для нее ничего лучше деревни, в деревне все по-другому, там и живется легче, и веселей там, куда веселей! Там и ласточек больше и всяких других пташек. Бывало, когда она возилась в винограднике, из лесу так и несся их посвист. Соловьи, чижи, щеглы, жаворонки, снегири, дрозды! Частенько углядывала она и малиновку, а у той, сказывают, потому малиновое горлышко, что, когда Иисус висел на кресте, она хотела ему из руки гвоздь вытащить. Дятел подчас так сильно стучал о дерево, что даже клювик себе раскровенивал. Считается, что он лекарь деревьев. И деревьям, выходит, нужен лекарь. А кукушка летала по всему лесу, нимало не ведая куда и в какие гнезда сносила яички. У каждой кукушки летом хлопот полон рот. Довольно ли у нее будет птенцов? Не повыкинут ли их чужие самочки из гнезда? Хватит ли пропитания для малых кукушат? А для чужого молодняка, верней для собственных птенчиков, его тоже будет в достатке? Господи, сколько же голышат и писклят высовывалось всегда и из маленьких гнездышек! Самец с самочкой могли вконец измотаться! А в гнезде становилось все тесней и тесней, разве до отдыха тут — их всегда встречали голодные, разинутые клювы, а если в гнезде был кукушонок, то многие из этих пискушек, выпав из гнезда, совсем пропадали, напрасно только птица-мать или отец разыскивали их по лесу. Но что делать кукушке, коли из года в год она кладет столько яичек? Вот и приходится другим птицам высиживать их, а то и воспитывать молодняк. Но если вырастут этих голышат кукушки, от них ведь тоже прок будет: пожрут самых что ни на есть безобразных гусениц. Только принесет ли это радость маленьким птахам? Разве что человек порадуется: в лесу много кукушек, значит, хотя бы гусениц поубавится! Ну а иволга гусеницам тоже спуску не дает. И вообще-то она птичка-шалунья. Точней сказать не птичка, а довольно большая птица. Знай крылья у нее так и трепыхают, когда она летает по лесу или по роще. Побежишь за ней... А, что попусту вспоминать!
Кончилась война, и Яно вдруг объявился: наверно, показаться Филе захотел, поспрошать про житье-бытье, а может, и повеселить ее.
А был он и вправду в хорошем настроении. Похудал малость, но выглядел в общем-то не плохо. И был даже довольно прилично одет.
— Как жизнь, Филка? Что нового? Здорова ли? Как дела шли? Все ли путем? Ничего с тобой не стряслось?
— Нашел-таки время спросить, как живу. Так и живу — твоими заботами. А ты где шатался до сего времени? Уж лучше б ты и вовсе не показывался.
— Ладно тебе, Филка! И чего ты так вредничаешь? Так-то ты меня привечаешь? Уж и навестить, спросить тебя ни о чем нельзя!
— А вот и нельзя! Почему не остался там, где жил доселе? Думаешь, ты мне нужен? А для чего? Тыщу раз я уже во всем раскаялась. И не совестно тебе, Янко? Взял да и приперся! Глаза б мои на тебя не глядели. Господи, если ты здесь останешься, думаешь, не знаю, что со мной будет?
— Ну и что с тобой будет? Чего испугалась? Я, может, рад-радехонек, что живу на свете и что войны уже нет, а ты, хотя тебе и сказать ничего не успел, Кидаешься на меня, нос воротишь, будто злишься, что над моей головой еще трава не растет.
— Уж лучше бы росла, уж лучше бы над тобой, поганцем, зеленела. Сколько беспокойства и мытарства мне причинил. А все попусту. Меня тут все травили, то и дело доискивались тебя какие-то черти-дьяволы: жандармы, гардисты, следом опять же солдаты, я только и знала, что от страха дрожала. Дала как-то раз одному хлопцу кусок
хлеба и спичек, так чуть было жизни не лишилась за это. Пришли немецкие солдаты, сперва про паренька спросили, а потом про тебя, где ты да что ты, почему не дома, а мне чего было говорить им?
— Мне уж люди рассказывали. Могла б чего и наплести.
— Наплести?! А что? Да и какой с немцами разговор? Гнали меня через весь город, будто я обокрала кого, не то еще похуже чего учинила. Облаяли меня двое, потом четверо, шестеро, заперли в сарай, ровно какую курицу, паршивую квочку без цыплят. Будто сама всех цыплят передавила, и меня только что чикнуть оставалось.
— Неужто и впрямь так худо было? — спросил Яно.— Били тебя?
— Не били. Но захоти они...
— А за что в общем-то?
— За кусок хлеба да за несколько спичек. И еще за горсть подслащенной соли, за горсть сахару соленого. Потому что этот хлопец сахар с солью смешал.
— Стало быть, не били. Вот видишь! А меня, Филка, били! Так били, что чуть до смерти не забили. Молотили по голове, по губам, промеж ног пинали, по пальцам топали, а когда ключицу и ребра переломали, плюнули на меня и кинули подыхать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32