Глинка. В гарде были сосредоточены наиболее экстремистские силы, способствовавшие установлению в стране профашистской диктатуры. Постепенно были ликвидированы все политические партии, военные и спортивные организации (в том числе и ополченские части).
Яно пошел поразведать, как обстоят дела с этой самой гардой, но воротился разочарованный.
— Это тоже г.... собачье. Да и они меня к себе не берут. Их чуть ли не обидело, что я к ним напрашиваюсь. Ружье все равно мне бы не дали, а сапоги, дескать, у каждого свои. Плевал я на такую гарду. Тут же все и выложил. И еще посмеялся над ними.
— А что ты им сказал? — допытывалась Фила.
— Что я им мог сказать? Сказал, что я и не хочу к ним 7 идти, что просто так их прощупываю. Зло взяло из-за этого ружья. И из-за сапог тоже. Но про сапоги я им не сказал. На кой шут такая гарда, коли сапог не дает? Сказал им, что это одно г...., а никакая не организация. Начхать на такую гарду! Уж лучше добровольная пожарная команда.
— Не мели вздора! Неужели так и сказал?
— Именно так.
— А они?
— Согласились, куда денешься. Согласились, а потом двинули меня под зад. Да я-то заприметил, кто двинул. И запомню. Я им еще с улицы крикнул: «Вот погодите, пентюхи вонючие! Я-то этот сапог знаю, знаю, кто умеет так лягать, но когда-нибудь я ему это припомню, всем припомню, только тогда вам.
Но еще когда Яно, демобилизовавшись, возвращался домой, в поезде он познакомился с Марикой. Женщина эта, по его словам, была хороша собой, и Яно тоже пришелся ей по сердцу. Да неужто так и впрямь было? Выходит, было — она и адрес ему дала. И Яно, поскольку дома теперь делать было нечего, написал Марике письмо. Собственно, писала его Фила, Яно только диктовал. Однако одобрил и то, что Фила от себя в письме добавила.
Письмо они вместе отнесли на почту, а потом ждали, ответит ли Марика.
Ответила. И как влюбленно! Называла Яна Яничком. И чего только не сулила в письме: и разные мятные конфетки, и малину с клубникой. Яно это прельстило.
— Право слово, поеду к ней!
— Ну и шалопут! Аж в Нитру? Ты ведь женатый! И денег у нас ни гроша, чего ты там не видал?
— Чего, чего! Не съем же ее. Проведаю! И от тебя привет передам.
— Сходил бы лучше на богомолье! Там святой Сво- рад бывал. А еще до него являлись в матушку Нитру святые Кирилл и Мефодий . Всем словакам и славянам азбуку принесли.
— Вот видишь! А я там ни разу не был. Навещу Сворадко и этих двух писателей. А уж коль там буду, наведаюсь и к архиепископу. Архиепископа я еще в глаза не видал.
— Дуралей! И ты думаешь, тебя к нему пустят?
— А почему бы и нет? А не захотят пускать, скажу, что я родня архиепископу. А то пойду у него работу попрошу.
— Думаешь, у него для таких Янов-болванов работа найдется? Ведь у него для работы есть всякие преподобные каноники.
— Ну и что? Так и я скажу, что я каноник. Ведь служил же я канониром.
— Недоумок несчастный, над такими святыми и божьими делами насмешничаешь?
— Почему ж насмешничаю?! Просто хочу все знать. Сперва навещу Марику, затем святого Сворадко, чтоб потом тебе о нем рассказать, а когда соображу что к чему, заверну и к архиепископу.
— Яно, это же благочестивый человек!
— А бог его знает! Если уж он такой благочестивый, может, чего-нибудь и подкинет. Глядишь, хотя бы дорогу мне оплатит.
— Охальник, безбожник! Иные люди сами на церковь дают, а ты попрошайничать вздумал, да ен^е у самого архиепископа!
— А я что — не церковь? Пусть архиепископ увидит, какие у него овечки. Я тоже овечка. С архиепископом я еще никогда не беседовал. Не бойся, как-нибудь уж не оплошаю, А надо будет, может, перед ним и слезы пролью. А потом во всем покаюсь. За него, за архиепископа, вместе с тобой потом и помолимся.
Неделю его не было. Фила злобилась на него, готовилась задать ему звону, криком его приветить, но когда наконец он явился, то был такой веселый и оживленный, что она, почитай, совсем про свою злобу и забыла.
— Знаешь, какой Нитра красивый город! — восхищался он. — Твой Сворад что! Чепуха! Жил в горах, в пещере, постился там и спал в этой пещере. Только таких святых было — пруд пруди! Мало ли на свете сирых и убогих! Сколько детей, а то и взрослых помирают от голода-холода, да еще от всяких хворей, только некому святыми их объявить. Может, кто и скажет, что это все нехристи, басурмане. Но разве некрещеный должен больше страдать? Легко быть святым, когда тысяча других голодает и еще бог весть какие лишения терпит! Святой потому только и святой, что после смерти кто-то устроил ему протекцию и выдал на его имя справку или удостоверение. А другим кто выдаст? Почему еще при жизни не дают людям такого удостоверения? У Сворада в горах был хотя бы чистый воздух. А какая там тишь и благодать, ему и браниться было не с кем. Может, он только с чертом перебранивался, но это дело нехитрое: когда человек один, и это обыкновенный человек, а черт его искушает, достаточно сказать: «Черт, не искушай, а валяй-ка на мое место, потому что я, если захочу, и сам могу чертом стать!» В конце концов на набожного человека и самый что ни на есть сатана посягнуть не посмеет. А и посмеет — так что? Ведь такой сознательный отшельник или мученик все равно уже одной ногой на небе. Если люди или черти его и обидят, господь бог только быстрей призовет его к престолу своему. А вот меня туда никто не тащит! Хотя вокруг меня и полно чертей. Мефодий с Кириллом были по другой части. Это епископы, а такой епископ значит в церкви ничуть не меньше, чем генерал в армии. А кроме того, они еще и письмена придумали. По крайней мере, детям есть что учить. А ведь у кого хороший
почерк, кто может даже письмена выдумать, тот и сам свое имя прославит, сам себе выдаст удостоверение и оставит его людям.
Фила Сдернула его.
— Ладно тебе балаболить! Городишь ересь похуже какого безбожника!
— Какое там безбожник! Лучше-ка выслушай меня! Был я там, чтоб убедиться во всем и проверить.
— Говорил, что едешь к Марике и потом, мол, к архиепископу наведаешься.
— А я к нему и наведался. Десять крон мне дал.
— Десять крон? Не болтай! А за что? И ты их взял?
— А почему же не взять?
— Боже правый, и тебе не стыдно было?
— А ему не стыдно? Ведь десять крон мог дать и капеллан или любой из его каноников. Видать, плохо я плакал.
— Балда! А как ты туда попал? Правда, плакал?
— Плакал. Не зазря же я эти десять крон получил.
— А еще, говоришь, не стыдно! Должно, плохо плакал.
— А может, наоборот перехватил. Видишь ли, я не знал, что к архиепископу так просто попасть. Я начал плакать уже перед каноником, а то, глядишь, он меня бы туда и не пустил, дело-то известное, чем меньше чин, тем трудней к нему подступиться. Но плач есть плач, когда плачешь, объяснять много людям не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Яно пошел поразведать, как обстоят дела с этой самой гардой, но воротился разочарованный.
— Это тоже г.... собачье. Да и они меня к себе не берут. Их чуть ли не обидело, что я к ним напрашиваюсь. Ружье все равно мне бы не дали, а сапоги, дескать, у каждого свои. Плевал я на такую гарду. Тут же все и выложил. И еще посмеялся над ними.
— А что ты им сказал? — допытывалась Фила.
— Что я им мог сказать? Сказал, что я и не хочу к ним 7 идти, что просто так их прощупываю. Зло взяло из-за этого ружья. И из-за сапог тоже. Но про сапоги я им не сказал. На кой шут такая гарда, коли сапог не дает? Сказал им, что это одно г...., а никакая не организация. Начхать на такую гарду! Уж лучше добровольная пожарная команда.
— Не мели вздора! Неужели так и сказал?
— Именно так.
— А они?
— Согласились, куда денешься. Согласились, а потом двинули меня под зад. Да я-то заприметил, кто двинул. И запомню. Я им еще с улицы крикнул: «Вот погодите, пентюхи вонючие! Я-то этот сапог знаю, знаю, кто умеет так лягать, но когда-нибудь я ему это припомню, всем припомню, только тогда вам.
Но еще когда Яно, демобилизовавшись, возвращался домой, в поезде он познакомился с Марикой. Женщина эта, по его словам, была хороша собой, и Яно тоже пришелся ей по сердцу. Да неужто так и впрямь было? Выходит, было — она и адрес ему дала. И Яно, поскольку дома теперь делать было нечего, написал Марике письмо. Собственно, писала его Фила, Яно только диктовал. Однако одобрил и то, что Фила от себя в письме добавила.
Письмо они вместе отнесли на почту, а потом ждали, ответит ли Марика.
Ответила. И как влюбленно! Называла Яна Яничком. И чего только не сулила в письме: и разные мятные конфетки, и малину с клубникой. Яно это прельстило.
— Право слово, поеду к ней!
— Ну и шалопут! Аж в Нитру? Ты ведь женатый! И денег у нас ни гроша, чего ты там не видал?
— Чего, чего! Не съем же ее. Проведаю! И от тебя привет передам.
— Сходил бы лучше на богомолье! Там святой Сво- рад бывал. А еще до него являлись в матушку Нитру святые Кирилл и Мефодий . Всем словакам и славянам азбуку принесли.
— Вот видишь! А я там ни разу не был. Навещу Сворадко и этих двух писателей. А уж коль там буду, наведаюсь и к архиепископу. Архиепископа я еще в глаза не видал.
— Дуралей! И ты думаешь, тебя к нему пустят?
— А почему бы и нет? А не захотят пускать, скажу, что я родня архиепископу. А то пойду у него работу попрошу.
— Думаешь, у него для таких Янов-болванов работа найдется? Ведь у него для работы есть всякие преподобные каноники.
— Ну и что? Так и я скажу, что я каноник. Ведь служил же я канониром.
— Недоумок несчастный, над такими святыми и божьими делами насмешничаешь?
— Почему ж насмешничаю?! Просто хочу все знать. Сперва навещу Марику, затем святого Сворадко, чтоб потом тебе о нем рассказать, а когда соображу что к чему, заверну и к архиепископу.
— Яно, это же благочестивый человек!
— А бог его знает! Если уж он такой благочестивый, может, чего-нибудь и подкинет. Глядишь, хотя бы дорогу мне оплатит.
— Охальник, безбожник! Иные люди сами на церковь дают, а ты попрошайничать вздумал, да ен^е у самого архиепископа!
— А я что — не церковь? Пусть архиепископ увидит, какие у него овечки. Я тоже овечка. С архиепископом я еще никогда не беседовал. Не бойся, как-нибудь уж не оплошаю, А надо будет, может, перед ним и слезы пролью. А потом во всем покаюсь. За него, за архиепископа, вместе с тобой потом и помолимся.
Неделю его не было. Фила злобилась на него, готовилась задать ему звону, криком его приветить, но когда наконец он явился, то был такой веселый и оживленный, что она, почитай, совсем про свою злобу и забыла.
— Знаешь, какой Нитра красивый город! — восхищался он. — Твой Сворад что! Чепуха! Жил в горах, в пещере, постился там и спал в этой пещере. Только таких святых было — пруд пруди! Мало ли на свете сирых и убогих! Сколько детей, а то и взрослых помирают от голода-холода, да еще от всяких хворей, только некому святыми их объявить. Может, кто и скажет, что это все нехристи, басурмане. Но разве некрещеный должен больше страдать? Легко быть святым, когда тысяча других голодает и еще бог весть какие лишения терпит! Святой потому только и святой, что после смерти кто-то устроил ему протекцию и выдал на его имя справку или удостоверение. А другим кто выдаст? Почему еще при жизни не дают людям такого удостоверения? У Сворада в горах был хотя бы чистый воздух. А какая там тишь и благодать, ему и браниться было не с кем. Может, он только с чертом перебранивался, но это дело нехитрое: когда человек один, и это обыкновенный человек, а черт его искушает, достаточно сказать: «Черт, не искушай, а валяй-ка на мое место, потому что я, если захочу, и сам могу чертом стать!» В конце концов на набожного человека и самый что ни на есть сатана посягнуть не посмеет. А и посмеет — так что? Ведь такой сознательный отшельник или мученик все равно уже одной ногой на небе. Если люди или черти его и обидят, господь бог только быстрей призовет его к престолу своему. А вот меня туда никто не тащит! Хотя вокруг меня и полно чертей. Мефодий с Кириллом были по другой части. Это епископы, а такой епископ значит в церкви ничуть не меньше, чем генерал в армии. А кроме того, они еще и письмена придумали. По крайней мере, детям есть что учить. А ведь у кого хороший
почерк, кто может даже письмена выдумать, тот и сам свое имя прославит, сам себе выдаст удостоверение и оставит его людям.
Фила Сдернула его.
— Ладно тебе балаболить! Городишь ересь похуже какого безбожника!
— Какое там безбожник! Лучше-ка выслушай меня! Был я там, чтоб убедиться во всем и проверить.
— Говорил, что едешь к Марике и потом, мол, к архиепископу наведаешься.
— А я к нему и наведался. Десять крон мне дал.
— Десять крон? Не болтай! А за что? И ты их взял?
— А почему же не взять?
— Боже правый, и тебе не стыдно было?
— А ему не стыдно? Ведь десять крон мог дать и капеллан или любой из его каноников. Видать, плохо я плакал.
— Балда! А как ты туда попал? Правда, плакал?
— Плакал. Не зазря же я эти десять крон получил.
— А еще, говоришь, не стыдно! Должно, плохо плакал.
— А может, наоборот перехватил. Видишь ли, я не знал, что к архиепископу так просто попасть. Я начал плакать уже перед каноником, а то, глядишь, он меня бы туда и не пустил, дело-то известное, чем меньше чин, тем трудней к нему подступиться. Но плач есть плач, когда плачешь, объяснять много людям не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32