Многие из дам отказались от танцев, которые еще продолжались, и под тем или иным предлогом, присоединялись к кружку, от которого не мог оторваться «интересный молодой англичанин». Его представили нескольким весьма важным особам, и его манеры, когда он совершенно освободился от стеснения, которое сковывало их в минуты меньшего вдохновения, обворожили всех присутствующих.
Флора Мак-Ивор была, казалось, единственной дамой, взиравшей на него с холодной сдержанностью, но и она не была в состоянии удержаться от своего рода удивления перед талантами, которые за все время их знакомства никогда еще не выказывали себя с таким блеском. Не знаю, почувствовала ли она минутное сожаление при мысли, что столь решительно отказала поклоннику, так прекрасно подходившему по своим способностям для самого блестящего положения в обществе. До сих пор она, несомненно, считала одним из неизлечимых пороков нашего героя mauvaise honte note 356, который ей, воспитанной в лучшем европейском обществе и недостаточно знакомой со скромной сдержанностью английских манер, казался уж слишком смахивающим на природную неловкость и ограниченность. Но если она и испытывала порой минутное сожаление, что Уэверли не проявлял себя всегда столь обаятельной личностью, жалела она об этом недолго; ибо, с тех пор как они встретились, произошли события, из-за которых ее решение стало окончательным и бесповоротным.
Чувства Розы Брэдуордин были совсем другие: она слушала его всей душой, она тайно ликовала при виде всеобщего признания, полученного человеком, чьи достоинства она так давно и так высоко научилась ценить. Нисколько не ревнуя, не чувствуя ни страха, ни муки, ни сомнения, нимало не думая о себе, она целиком отдалась наслаждению быть простой свидетельницей возбужденного им шепота одобрения. Когда Уэверли начинал говорить, ее слух был наполнен исключительно звуками его голоса; когда отвечали другие, она смотрела только на него и ждала только того, что он скажет. Возможно, радость, которую она испытывала в этот вечер, была непродолжительна и сменилась потом многими горестями, но по своей природе она была самой чистой и бескорыстной, какую способна испытать человеческая душа.
– Барон, – сказал принц, – я бы не желал видеть свою возлюбленную в обществе вашего друга. Он в самом деле, несмотря на некоторую романтичность, один из самых привлекательных юношей, которых мне когда-либо приходилось встречать.
– Клянусь честью, сэр, – отвечал барон, – этот юноша может иногда быть таким же скучным, как шестидесятилетний старик вроде меня. Если бы ваше королевское высочество только видели, как он мечтал или дремал на берегах Тулли-Веолана, как какой-нибудь ипохондрик или, по выражению Бертона note 357 в его «Анатомии меланхолии», как человек в состоянии френезии note 358 или летаргии, вы бы удивились, откуда у него вдруг взялось столько изящества, живости и веселья.
– Воистину, – сказал Фергюс Мак-Ивор, – я думаю, что его вдохновляет новая форма, ибо, хотя Уэверли всегда был человек неглупый и человек чести, я до сих пор считал его очень рассеянным и невнимательным собеседником.
– Тем более мы должны быть обязаны ему, – сказал принц, – за то, что он приберег для сегодняшнего вечера качества, которые даже самые близкие друзья еще не успели в нем открыть. Однако, господа, уж поздно, а о завтрашнем деле надо позаботиться пораньше. Пусть каждый поведет к столу свою прекрасную даму и окажет нам честь своим присутствием на легком ужине.
Принц направился в другую анфиладу и занял место под балдахином во главе длинного ряда столов. Манеры его, в которых достоинство сочеталось с учтивостью, как нельзя более соответствовали его высокому происхождению и возвышенным притязаниям. Не прошло и часа, как музыканты подали хорошо известный в Шотландии сигнал к окончанию торжества note 359.
– Итак, доброй ночи, – сказал принц, вставая из-за стола, – доброй ночи, будьте все счастливы! Доброй ночи, прекрасные дамы, оказавшие столь высокую честь принцу-изгнаннику; доброй ночи, мои храбрые друзья, и пусть счастливые часы, которые мы провели с вами сегодня, послужат предзнаменованием скорого и победоносного возвращения в эти покои наших предков и долгого ряда веселых и радостных встреч в замке Холируд!
Когда вспоследствии барон Брэдуордин вспоминал об этих прощальных словах принца, он всякий раз грустно повторял стихи:
Audiit, et voti Phoebus succedere partem
Mente dedit; partem volucres dispersit in auras,
Что, – добавлял он, – было прекрасно передано на английский лад моим другом Бэнгуром:
Феб часть молитвы благосклонно встретил,
Другую часть ее развеял ветер.
Глава 44. Поход
Под влиянием противоречивых страстей и душевного напряжения Уэверли заснул в этот день поздно, но крепко. Во сне он видел Гленнакуойх и перенес в покои Иана нам Чейстела праздничное общество, которое только что украшало залы Холируда. Он так же ясно слышал звуки пиброха, и это по крайней мере не было обманом чувств, так как старший волынщик клана Мак-Ивора шагал по двору перед дверью квартиры предводителя, и, как угодно было выразиться миссис Флокхарт, по-видимому, не очень-то большой поклонницы подобной музыки, «камни стен содрогались от писка его волынки». Сначала эти звуки как-то вязались со снами Уэверли, но вскоре стали слишком громкими.
Стук башмаков Каллюма в комнате нашего героя (ибо Мак-Ивор вновь поручил Эдуарда услугам своего пажа) был следующим сигналом к походу.
– Не угодно ли будет вашей милости поторопиться? Вих Иан Вор и принц уже пошли в ту длинную зеленую аллею за деревней, которую называют Королевским парком note 360, сегодня многие ходят еще на своих ногах, кого вечером будут выносить другие ноги.
Уэверли выскочил из постели и, пользуясь помощью и советами Каллюма, по всем правилам искусства наладил свой тартановый костюм. Каллюм тут же сообщил ему, что его кожаный дорлах с замком прибыл из Дуна и отправлен в фургоне с мешком Вих Иан Вора. Из этих описательных выражений Уэверли легко сообразил, что речь идет об его укладке. Он вспомнил о таинственном пакете, вложенном девой из пещеры, который, как будто нарочно, ускользал от него всякий раз, когда он был у него, казалось, уже в руках. Но теперь было несвоевременно думать о том, как удовлетворить свое любопытство. Отклонив предложение миссис Флокхарт пропустить «утреннюю», то есть чарку на дорогу, – причем он оказался, вероятно, единственным человеком в армии принца, склонным воздержаться от такого предложения, – Эдуард распрощался с хозяйкой и тронулся в путь вместе с Каллюмом.
– Каллюм, – сказал он, когда они шагали по грязному двору, выбираясь к южной окраине Кэнонгейта, – где бы достать лошадь?
– На кой черт вам лошадь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Флора Мак-Ивор была, казалось, единственной дамой, взиравшей на него с холодной сдержанностью, но и она не была в состоянии удержаться от своего рода удивления перед талантами, которые за все время их знакомства никогда еще не выказывали себя с таким блеском. Не знаю, почувствовала ли она минутное сожаление при мысли, что столь решительно отказала поклоннику, так прекрасно подходившему по своим способностям для самого блестящего положения в обществе. До сих пор она, несомненно, считала одним из неизлечимых пороков нашего героя mauvaise honte note 356, который ей, воспитанной в лучшем европейском обществе и недостаточно знакомой со скромной сдержанностью английских манер, казался уж слишком смахивающим на природную неловкость и ограниченность. Но если она и испытывала порой минутное сожаление, что Уэверли не проявлял себя всегда столь обаятельной личностью, жалела она об этом недолго; ибо, с тех пор как они встретились, произошли события, из-за которых ее решение стало окончательным и бесповоротным.
Чувства Розы Брэдуордин были совсем другие: она слушала его всей душой, она тайно ликовала при виде всеобщего признания, полученного человеком, чьи достоинства она так давно и так высоко научилась ценить. Нисколько не ревнуя, не чувствуя ни страха, ни муки, ни сомнения, нимало не думая о себе, она целиком отдалась наслаждению быть простой свидетельницей возбужденного им шепота одобрения. Когда Уэверли начинал говорить, ее слух был наполнен исключительно звуками его голоса; когда отвечали другие, она смотрела только на него и ждала только того, что он скажет. Возможно, радость, которую она испытывала в этот вечер, была непродолжительна и сменилась потом многими горестями, но по своей природе она была самой чистой и бескорыстной, какую способна испытать человеческая душа.
– Барон, – сказал принц, – я бы не желал видеть свою возлюбленную в обществе вашего друга. Он в самом деле, несмотря на некоторую романтичность, один из самых привлекательных юношей, которых мне когда-либо приходилось встречать.
– Клянусь честью, сэр, – отвечал барон, – этот юноша может иногда быть таким же скучным, как шестидесятилетний старик вроде меня. Если бы ваше королевское высочество только видели, как он мечтал или дремал на берегах Тулли-Веолана, как какой-нибудь ипохондрик или, по выражению Бертона note 357 в его «Анатомии меланхолии», как человек в состоянии френезии note 358 или летаргии, вы бы удивились, откуда у него вдруг взялось столько изящества, живости и веселья.
– Воистину, – сказал Фергюс Мак-Ивор, – я думаю, что его вдохновляет новая форма, ибо, хотя Уэверли всегда был человек неглупый и человек чести, я до сих пор считал его очень рассеянным и невнимательным собеседником.
– Тем более мы должны быть обязаны ему, – сказал принц, – за то, что он приберег для сегодняшнего вечера качества, которые даже самые близкие друзья еще не успели в нем открыть. Однако, господа, уж поздно, а о завтрашнем деле надо позаботиться пораньше. Пусть каждый поведет к столу свою прекрасную даму и окажет нам честь своим присутствием на легком ужине.
Принц направился в другую анфиладу и занял место под балдахином во главе длинного ряда столов. Манеры его, в которых достоинство сочеталось с учтивостью, как нельзя более соответствовали его высокому происхождению и возвышенным притязаниям. Не прошло и часа, как музыканты подали хорошо известный в Шотландии сигнал к окончанию торжества note 359.
– Итак, доброй ночи, – сказал принц, вставая из-за стола, – доброй ночи, будьте все счастливы! Доброй ночи, прекрасные дамы, оказавшие столь высокую честь принцу-изгнаннику; доброй ночи, мои храбрые друзья, и пусть счастливые часы, которые мы провели с вами сегодня, послужат предзнаменованием скорого и победоносного возвращения в эти покои наших предков и долгого ряда веселых и радостных встреч в замке Холируд!
Когда вспоследствии барон Брэдуордин вспоминал об этих прощальных словах принца, он всякий раз грустно повторял стихи:
Audiit, et voti Phoebus succedere partem
Mente dedit; partem volucres dispersit in auras,
Что, – добавлял он, – было прекрасно передано на английский лад моим другом Бэнгуром:
Феб часть молитвы благосклонно встретил,
Другую часть ее развеял ветер.
Глава 44. Поход
Под влиянием противоречивых страстей и душевного напряжения Уэверли заснул в этот день поздно, но крепко. Во сне он видел Гленнакуойх и перенес в покои Иана нам Чейстела праздничное общество, которое только что украшало залы Холируда. Он так же ясно слышал звуки пиброха, и это по крайней мере не было обманом чувств, так как старший волынщик клана Мак-Ивора шагал по двору перед дверью квартиры предводителя, и, как угодно было выразиться миссис Флокхарт, по-видимому, не очень-то большой поклонницы подобной музыки, «камни стен содрогались от писка его волынки». Сначала эти звуки как-то вязались со снами Уэверли, но вскоре стали слишком громкими.
Стук башмаков Каллюма в комнате нашего героя (ибо Мак-Ивор вновь поручил Эдуарда услугам своего пажа) был следующим сигналом к походу.
– Не угодно ли будет вашей милости поторопиться? Вих Иан Вор и принц уже пошли в ту длинную зеленую аллею за деревней, которую называют Королевским парком note 360, сегодня многие ходят еще на своих ногах, кого вечером будут выносить другие ноги.
Уэверли выскочил из постели и, пользуясь помощью и советами Каллюма, по всем правилам искусства наладил свой тартановый костюм. Каллюм тут же сообщил ему, что его кожаный дорлах с замком прибыл из Дуна и отправлен в фургоне с мешком Вих Иан Вора. Из этих описательных выражений Уэверли легко сообразил, что речь идет об его укладке. Он вспомнил о таинственном пакете, вложенном девой из пещеры, который, как будто нарочно, ускользал от него всякий раз, когда он был у него, казалось, уже в руках. Но теперь было несвоевременно думать о том, как удовлетворить свое любопытство. Отклонив предложение миссис Флокхарт пропустить «утреннюю», то есть чарку на дорогу, – причем он оказался, вероятно, единственным человеком в армии принца, склонным воздержаться от такого предложения, – Эдуард распрощался с хозяйкой и тронулся в путь вместе с Каллюмом.
– Каллюм, – сказал он, когда они шагали по грязному двору, выбираясь к южной окраине Кэнонгейта, – где бы достать лошадь?
– На кой черт вам лошадь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144