в этой комнатке несколько старых пьяниц имели обыкновение пропускать утреннюю чарочку, а другие потягивали свою четверть пинты спиртного, стыдливо войдя в цирюльню якобы для того, чтобы побриться. Кроме того, из этого укромного уголка отдельный ход вел в покои миссис Урсулы, которая, как предполагали, пользовалась им для своих многообразных дел, когда ей самой требовалось выйти из дому незамеченной или приходилось впускать клиентов и заказчиков, не желавших навещать ее открыто.
Итак, после полудня, когда застенчивые и скромные забулдыги, лучшие клиенты Бенджамина, выпив свою рюмку или кружку, уходили восвояси, работа распивочной, по существу, на этом кончалась, и обязанность открывать заднюю дв<ерь переходила от одного из подмастерьев цирюльника к маленькой мулатке, смуглой Ириде миссис Садлчоп. И вот тогда-то одна тайна громоздилась на другую. Закутанные кавалеры и дамы в масках, переодетые на всякие лады, прокрадывались к дому по лабиринту переулков, и даже тихий стук, то и дело подзывавший к дверям маленькую служанку, наводил на мысль о чем-то таинственном, боящемся огласки.
Вечером того самого дня, когда состоялась продолжительная беседа Маргарет с леди Гермионой, миссис Садлчоп дала наказ юной привратнице «держать дверь на запоре так же крепко, как скряга — сундук, и если она дорожит своей желтой шкурой, то не пускать никого, кроме…» Имя было произнесено шепотом, и распоряжение сопровождалось многозначительным кивком. Служаночка ответила понимающим взглядом, отправилась на свой пост и через короткое время открыла дверь для знакомого уже нам городского щеголя, на ком так неуклюже сидело платье и кто так доблестно проявил себя в драке, случившейся при первом посещении Найджелом ресторации Боже. Мулатка ввела его к хозяйке со словами:
— Миссис, вас хочет видеть красивый молодой джентльмен, с ног до головы в бархате и золоте.
И, закрыв дверь, пробормотала себе под нос:
— Красивый молодой джентльмен, как же! Подмастерье у того старика, который делает тик-так, вот он кто!
И в самом деле, мы с сожалением в этом признаемся и надеемся, что читатели разделят наши чувства по этому поводу, это был честный Джин Вин. Покинутый добрым ангелом, он дошел в своем безрассудстве до того, что иногда переряжался и посещал в модном платье безнравственные увеселительные места, где для него было бы несмываемым бесчестьем появиться в своем истинном виде и качестве — в том случае, разумеется, если бы ему удалось проникнуть туда в собственном обличье. Сейчас лицо его было мрачно, богатое платье надето наспех и застегнуто кое-как, перевязь перекошена, так что шпага торчала вбок, вместо того чтобы с небрежным изяществом прилегать к ноге, а кинжал с прекрасной насечкой и позолотой был заткнут за пояс, точно нож мясника за синий фартук.
Кстати сказать, в прежние времена было легче отличить знатного от простолюдина, ибо чем для придворных дам были старинные фижмы и более современный кринолин, тем для дворянина была шпага — статья туалета, делавшая смешными тех, кто носил ее, не имея на то права и привычки. Шпага запуталась у Винсента в ногах, он едва не упал и в сердцах воскликнул:
— Пропади она пропадом! Вот уже второй раз она меня подводит! Точно знает проклятая палка, что я не настоящий джентльмен, и вытворяет свои штуки нарочно!
— Успокойся, успокойся, мой добрый Джин Вин, успокойся, мой славный мальчик, — ласково проговорила миссис Урсула. — Не обращай внимания на такие пустяки; честный, простосердечный лондонский подмастерье не хуже любого расфуфыренного студента.
— Я был честным и простосердечным лондонским подмастерьем, пока не познакомился с вами, миссис Садлчоп, — отрезал Винсент. — А чем сделали меня ваши советы, для этого уж вы подбирайте название сами, а мне и думать об этом стыдно, черт побери.
— Вон оно что, — протянула хозяйка, — ишь как тебя забрало. Что ж, я знаю только одно средство против твоей болезни.
С этими словами она подошла к небольшому угловому шкафчику, обшитому резной панелью, отперла его ключом, висевшим вместе с полдюжиной других ключей на серебряной цепочке у пояса, и достала длинную оплетенную бутылку тонкого стекла, а вместе с ней два пузатых фламандских кубка на высоких ножках. Один из них, предназначавшийся для гостя, она наполнила до краев, другой, для себя, налила более скромно, на две трети, приговаривая, в то время как драгоценный укрепляющий напиток струился ровным густым потоком:
— Настоящая Роза Солис без подделок, уносит хандру, промывает мозги. Хотя Джин Вин и осушил кубок одним духом, между тем как хозяйка чинно пила маленькими глотками, против ожидания лекарство не улучшило его настроения. Напротив, бросившись в кожаное кресло, в котором миссис Урсли имела обыкновение нежиться по вечерам, Джин Вин объявил, что он «самый разнесчастный малый во всем Лондоне».
— С чего это ты, дурень, забиваешь себе голову таким вздором? — спросила миссис Садлчоп. — Вот уж верно: дураки да дети никогда не знают, чего хотят. Ну скажи, разве кому-нибудь из тех, кто гуляет вокруг собора святого Павла в беретах и в шляпах с перьями, перепадает столько ласковых взглядов от красоток, сколько получаешь ты, пройдясь этаким молодчиком по Флит-стрит с дубинкой под мышкой и в шапке набекрень? Тебе очень хорошо известно, что от жены сборщика податей до последней жилетницы на твоей улице все женщины до единой готовы шею вывернуть, лишь бы взглянуть на тебя, когда ты проходишь мимо. И ты еще называешь себя разнесчастным малым! Да неужто мне каждый раз надо твердить одно и то же, словно я тешу песенками обиженного пай-мальчика?
Льстивые речи миссис Урсулы постигла одинаковая участь с ее напитком: они, правда, были проглочены тем, кому предназначались, и, надо сказать, не без удовольствия, однако не возымели успокоительного действия на взбудораженную душу юноши. Он было засмеялся, полупрезрительно-полуудовлетвореино, но тут же бросил недовольный взор на миссис Урсли и ответил:
— Вы и вправду обращаетесь со мной как с ребенком. И как вам не надоест без конца повторять одну и ту же дурацкую песню, которая занимает меня как прошлогодний снег?
— Ах вот что, — подхватила миссис Урсли, — другими словами, тебе нет дела, что ты нравишься всем, если ты не нравишься одной. Я вижу, ты настоящий влюбленный и тебе нет дела до всего Лондона, от моего дома до Уайтчэпела, лишь бы тебе добиться благосклонности твоей смазливой Пегги Рэмзи. Ну, ну, потерпи еще немного и положись во всем на меня — уж быть мне той веревочкой, которая вас наконец свяжет.
— Давно пора, — ответил Дженкин. — Покуда вы были клином, вбитым между нами.
К этому времени миссис Садлчоп покончила со своей порцией горячительного — не первой за этот день;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Итак, после полудня, когда застенчивые и скромные забулдыги, лучшие клиенты Бенджамина, выпив свою рюмку или кружку, уходили восвояси, работа распивочной, по существу, на этом кончалась, и обязанность открывать заднюю дв<ерь переходила от одного из подмастерьев цирюльника к маленькой мулатке, смуглой Ириде миссис Садлчоп. И вот тогда-то одна тайна громоздилась на другую. Закутанные кавалеры и дамы в масках, переодетые на всякие лады, прокрадывались к дому по лабиринту переулков, и даже тихий стук, то и дело подзывавший к дверям маленькую служанку, наводил на мысль о чем-то таинственном, боящемся огласки.
Вечером того самого дня, когда состоялась продолжительная беседа Маргарет с леди Гермионой, миссис Садлчоп дала наказ юной привратнице «держать дверь на запоре так же крепко, как скряга — сундук, и если она дорожит своей желтой шкурой, то не пускать никого, кроме…» Имя было произнесено шепотом, и распоряжение сопровождалось многозначительным кивком. Служаночка ответила понимающим взглядом, отправилась на свой пост и через короткое время открыла дверь для знакомого уже нам городского щеголя, на ком так неуклюже сидело платье и кто так доблестно проявил себя в драке, случившейся при первом посещении Найджелом ресторации Боже. Мулатка ввела его к хозяйке со словами:
— Миссис, вас хочет видеть красивый молодой джентльмен, с ног до головы в бархате и золоте.
И, закрыв дверь, пробормотала себе под нос:
— Красивый молодой джентльмен, как же! Подмастерье у того старика, который делает тик-так, вот он кто!
И в самом деле, мы с сожалением в этом признаемся и надеемся, что читатели разделят наши чувства по этому поводу, это был честный Джин Вин. Покинутый добрым ангелом, он дошел в своем безрассудстве до того, что иногда переряжался и посещал в модном платье безнравственные увеселительные места, где для него было бы несмываемым бесчестьем появиться в своем истинном виде и качестве — в том случае, разумеется, если бы ему удалось проникнуть туда в собственном обличье. Сейчас лицо его было мрачно, богатое платье надето наспех и застегнуто кое-как, перевязь перекошена, так что шпага торчала вбок, вместо того чтобы с небрежным изяществом прилегать к ноге, а кинжал с прекрасной насечкой и позолотой был заткнут за пояс, точно нож мясника за синий фартук.
Кстати сказать, в прежние времена было легче отличить знатного от простолюдина, ибо чем для придворных дам были старинные фижмы и более современный кринолин, тем для дворянина была шпага — статья туалета, делавшая смешными тех, кто носил ее, не имея на то права и привычки. Шпага запуталась у Винсента в ногах, он едва не упал и в сердцах воскликнул:
— Пропади она пропадом! Вот уже второй раз она меня подводит! Точно знает проклятая палка, что я не настоящий джентльмен, и вытворяет свои штуки нарочно!
— Успокойся, успокойся, мой добрый Джин Вин, успокойся, мой славный мальчик, — ласково проговорила миссис Урсула. — Не обращай внимания на такие пустяки; честный, простосердечный лондонский подмастерье не хуже любого расфуфыренного студента.
— Я был честным и простосердечным лондонским подмастерьем, пока не познакомился с вами, миссис Садлчоп, — отрезал Винсент. — А чем сделали меня ваши советы, для этого уж вы подбирайте название сами, а мне и думать об этом стыдно, черт побери.
— Вон оно что, — протянула хозяйка, — ишь как тебя забрало. Что ж, я знаю только одно средство против твоей болезни.
С этими словами она подошла к небольшому угловому шкафчику, обшитому резной панелью, отперла его ключом, висевшим вместе с полдюжиной других ключей на серебряной цепочке у пояса, и достала длинную оплетенную бутылку тонкого стекла, а вместе с ней два пузатых фламандских кубка на высоких ножках. Один из них, предназначавшийся для гостя, она наполнила до краев, другой, для себя, налила более скромно, на две трети, приговаривая, в то время как драгоценный укрепляющий напиток струился ровным густым потоком:
— Настоящая Роза Солис без подделок, уносит хандру, промывает мозги. Хотя Джин Вин и осушил кубок одним духом, между тем как хозяйка чинно пила маленькими глотками, против ожидания лекарство не улучшило его настроения. Напротив, бросившись в кожаное кресло, в котором миссис Урсли имела обыкновение нежиться по вечерам, Джин Вин объявил, что он «самый разнесчастный малый во всем Лондоне».
— С чего это ты, дурень, забиваешь себе голову таким вздором? — спросила миссис Садлчоп. — Вот уж верно: дураки да дети никогда не знают, чего хотят. Ну скажи, разве кому-нибудь из тех, кто гуляет вокруг собора святого Павла в беретах и в шляпах с перьями, перепадает столько ласковых взглядов от красоток, сколько получаешь ты, пройдясь этаким молодчиком по Флит-стрит с дубинкой под мышкой и в шапке набекрень? Тебе очень хорошо известно, что от жены сборщика податей до последней жилетницы на твоей улице все женщины до единой готовы шею вывернуть, лишь бы взглянуть на тебя, когда ты проходишь мимо. И ты еще называешь себя разнесчастным малым! Да неужто мне каждый раз надо твердить одно и то же, словно я тешу песенками обиженного пай-мальчика?
Льстивые речи миссис Урсулы постигла одинаковая участь с ее напитком: они, правда, были проглочены тем, кому предназначались, и, надо сказать, не без удовольствия, однако не возымели успокоительного действия на взбудораженную душу юноши. Он было засмеялся, полупрезрительно-полуудовлетвореино, но тут же бросил недовольный взор на миссис Урсли и ответил:
— Вы и вправду обращаетесь со мной как с ребенком. И как вам не надоест без конца повторять одну и ту же дурацкую песню, которая занимает меня как прошлогодний снег?
— Ах вот что, — подхватила миссис Урсли, — другими словами, тебе нет дела, что ты нравишься всем, если ты не нравишься одной. Я вижу, ты настоящий влюбленный и тебе нет дела до всего Лондона, от моего дома до Уайтчэпела, лишь бы тебе добиться благосклонности твоей смазливой Пегги Рэмзи. Ну, ну, потерпи еще немного и положись во всем на меня — уж быть мне той веревочкой, которая вас наконец свяжет.
— Давно пора, — ответил Дженкин. — Покуда вы были клином, вбитым между нами.
К этому времени миссис Садлчоп покончила со своей порцией горячительного — не первой за этот день;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165