Стоит ли нам использовать горчичный газ?
— Полагаю, что могу ответить за своих ребят. — Полковник пригубил вина и, как бы ища поддержки, взглянул на молодого аса, которому еще не было и двадцати лет. — Полагаю, ответ может быть один — да! Мы должны использовать все оружие, которое у нас есть.
Бадолио кивнул. Эта мысль вполне согласовывалась с его собственными представлениями, и на следующее утро он приказал доставить емкости с горчичным газом со складов в Массауа, где де Боно с удовольствием их оставил, и переправить их на все аэродромы, которыми пользовалась итальянская авиация. Тысячи и тысячи дикарей узнают, что такое эта едкая роса. Артиллерийские обстрелы и воздушные налеты они выдерживали с таким мужеством, какому могли бы позавидовать самые отборные европейские армии, но они никогда не освоятся со смертоносным веществом, превращающим их мирные горные пастбища в поля смерти. В большинстве своем они не носили обуви и потому были особенно уязвимы для этого тихого убийцы, действовавшего как бы тайком: с человека сперва сходила кожа, потом и мясо отслаивалось от костей.
Это решение было не единственным, принятым в тот день новым командующим, и все они вместе взятые обозначили крутой поворот от медлительного, но не безжалостного вторжения де Боно к тотальной войне, ведущейся с одной лишь жестокой целью.
Муссолини хотел получить ястреба, и он сделал правильный выбор.
Сейчас этот ястреб стоял посреди кабинета в величественном двухэтажном особняке главной ставки в Асмаре. Его сжигало нетерпение, он не мог усидеть в кресле за широким письменным столом; когда он мерил шагами кафельный пол, каблуки его грохотали, как палочки по барабану. Шагал он так легко, что никому и в голову не пришло бы дать ему его шестьдесят пять лет.
Он набычился, утопив голову в широких боксерских плечах, выдвинув вперед подбородок — тяжелый подбородок под большим бесформенным носом, короткой щеточкой седых усов и крупным жестоким ртом.
Его змеиные глаза, глубоко сидевшие в темных глазницах, живо поблескивали, когда он пробегал списки дивизионных и полковых командиров, интересуясь прежде всего одним — участвуют ли они в боевых действиях.
Слишком часто ответ на этот вопрос был отрицательный или, в лучшем случае, половинчатый, и потому, когда он наконец обнаружил настоящего закаленного в боях солдата, его радости не было предела.
— Прекрасно, прекрасно! Это единственный полевой командир, который проявил хоть какую-то инициативу, который сам пошел навстречу противнику! — Он на секунду умолк, поднес к глазам очки для чтения и снова пробежал донесения, которые держал в руке. — Да, он предпринял решительную акцию, шутка ли — противник понес потери почти в тридцать тысяч человек, он же не потерял ни одного солдата! Это само по себе большая победа, которая, кажется, не получила достаточного признания. Его следовало бы представить к ордену Святого Маврикия или хотя бы Святого Лазаря. Таких людей надо выдвигать и награждать. И ведь что характерно: когда он узнал, что противник располагает бронетехникой, у него хватило мужества заманить его в западню, умело и хладнокровно увлечь в радиус действия своей артиллерии. Для пехотного офицера это весьма храбрый поступок, и он был достоин успеха. Обладай его начальник артиллерии такими же стальными нервами, ему удалось бы разгромить всю бронетехнику противника. Не его вина, что артиллерия не выдержала и открыла огонь преждевременно.
Генерал посмотрел через очки на фотоснимок, на котором был запечатлен полковник граф Альдо Белли, который, как большой охотничий пес, взгромоздился на бездыханную «Мисс Горбунью». Корпус броневика был разворочен снарядами, на заднем плане лежало с десяток тел в изодранных шамма. Их подобрал на поле боя и со вкусом разложил Джино для вящей убедительности. Поскольку здравый смысл и инстинкт самосохранения графу Альдо Белли никогда не изменяли, он вернулся, чтобы сделать фотографии лишь после того, как майор Кастелани убедил его, что враг покинул поле боя. Граф провел там не слишком много времени и всячески торопил Джино, когда же дело было сделано, поспешно вернулся в укрепленный лагерь и с тех пор не покидал его. Однако фотографии оказались очень весомым дополнением к его донесению.
Бадолио вдруг рыкнул, как старый рассвирепевший лев:
— Несмотря не неспособность своих подчиненных, в чем я очень ему сочувствую, он сумел вывести из строя половину вражеской бронетехники, а также половину вражеской армии. — Он яростно стукнул по донесению своими очками. — Он настоящий вояка, в этом нет сомнения. Я сразу же узнаю человека. Настоящий вояка! Таких людей надо поощрять, хорошая работа должна быть вознаграждена. Я хочу его видеть. Радируйте ему, пусть незамедлительно явится в ставку.
А для графа Альдо Белли в военных действиях наступило не лишенное приятности затишье. Инженеры превратили лагерь у Колодцев Халди из аванпоста в аду в весьма уютное убежище, где имелись даже такие прелести цивилизации, как холодильники и ватер-клозеты. Оборонительные сооружения давали ему чувство безопасности. Инженерные работы, как всегда, проводились на высочайшем уровне, Кастелани тщательнейшим образом разместил огневые точки и далеко вперед выдвинул заграждения из колючей проволоки.
Охота у Колодцев была самая великолепная по любым меркам, ведь дичь приходила сюда на водопой. По вечерам в небе со свистом рассекали воздух песчаные куропатки, они кружились большими темными стаями на фоне заходящего солнца и представляли собой превосходные мишени. Добыча измерялась мешками из-под зерна, набитыми дичью.
В этой приятной расслабляющей обстановке вызов высшего начальства произвел эффект разорвавшейся стокилограммовой авиабомбы. Репутация генерала Бадолио была известна — сторонник строгой дисциплины, он никогда не уклонялся от поставленной цели, на него не действовали никакие вымыслы и даже самые уважительные причины не могли его смягчить. Он был совершенно нечувствителен к вопросам политического влияния и власти, причем настолько, что, как передавали шепотом, покончил бы и с самим фашистским движением, если бы подобную цель поставили перед ним в 1922 году. Он обладал фантастическим нюхом на всяческие увертки и сразу же распознавал симулянтов и трусов. Говорили, что суд его скор и немилостив.
Вызов к главнокомандующему совершенно расстроил всю нервную систему графа. Из тысячи офицеров именно ему первому придется предстать перед этим людоедом! Он не мог поверить, что незначительные отклонения от действительного положения вещей, маленькие художественные вольности, содержавшиеся в его донесениях де Боно, не были сразу же обнаружены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Полагаю, что могу ответить за своих ребят. — Полковник пригубил вина и, как бы ища поддержки, взглянул на молодого аса, которому еще не было и двадцати лет. — Полагаю, ответ может быть один — да! Мы должны использовать все оружие, которое у нас есть.
Бадолио кивнул. Эта мысль вполне согласовывалась с его собственными представлениями, и на следующее утро он приказал доставить емкости с горчичным газом со складов в Массауа, где де Боно с удовольствием их оставил, и переправить их на все аэродромы, которыми пользовалась итальянская авиация. Тысячи и тысячи дикарей узнают, что такое эта едкая роса. Артиллерийские обстрелы и воздушные налеты они выдерживали с таким мужеством, какому могли бы позавидовать самые отборные европейские армии, но они никогда не освоятся со смертоносным веществом, превращающим их мирные горные пастбища в поля смерти. В большинстве своем они не носили обуви и потому были особенно уязвимы для этого тихого убийцы, действовавшего как бы тайком: с человека сперва сходила кожа, потом и мясо отслаивалось от костей.
Это решение было не единственным, принятым в тот день новым командующим, и все они вместе взятые обозначили крутой поворот от медлительного, но не безжалостного вторжения де Боно к тотальной войне, ведущейся с одной лишь жестокой целью.
Муссолини хотел получить ястреба, и он сделал правильный выбор.
Сейчас этот ястреб стоял посреди кабинета в величественном двухэтажном особняке главной ставки в Асмаре. Его сжигало нетерпение, он не мог усидеть в кресле за широким письменным столом; когда он мерил шагами кафельный пол, каблуки его грохотали, как палочки по барабану. Шагал он так легко, что никому и в голову не пришло бы дать ему его шестьдесят пять лет.
Он набычился, утопив голову в широких боксерских плечах, выдвинув вперед подбородок — тяжелый подбородок под большим бесформенным носом, короткой щеточкой седых усов и крупным жестоким ртом.
Его змеиные глаза, глубоко сидевшие в темных глазницах, живо поблескивали, когда он пробегал списки дивизионных и полковых командиров, интересуясь прежде всего одним — участвуют ли они в боевых действиях.
Слишком часто ответ на этот вопрос был отрицательный или, в лучшем случае, половинчатый, и потому, когда он наконец обнаружил настоящего закаленного в боях солдата, его радости не было предела.
— Прекрасно, прекрасно! Это единственный полевой командир, который проявил хоть какую-то инициативу, который сам пошел навстречу противнику! — Он на секунду умолк, поднес к глазам очки для чтения и снова пробежал донесения, которые держал в руке. — Да, он предпринял решительную акцию, шутка ли — противник понес потери почти в тридцать тысяч человек, он же не потерял ни одного солдата! Это само по себе большая победа, которая, кажется, не получила достаточного признания. Его следовало бы представить к ордену Святого Маврикия или хотя бы Святого Лазаря. Таких людей надо выдвигать и награждать. И ведь что характерно: когда он узнал, что противник располагает бронетехникой, у него хватило мужества заманить его в западню, умело и хладнокровно увлечь в радиус действия своей артиллерии. Для пехотного офицера это весьма храбрый поступок, и он был достоин успеха. Обладай его начальник артиллерии такими же стальными нервами, ему удалось бы разгромить всю бронетехнику противника. Не его вина, что артиллерия не выдержала и открыла огонь преждевременно.
Генерал посмотрел через очки на фотоснимок, на котором был запечатлен полковник граф Альдо Белли, который, как большой охотничий пес, взгромоздился на бездыханную «Мисс Горбунью». Корпус броневика был разворочен снарядами, на заднем плане лежало с десяток тел в изодранных шамма. Их подобрал на поле боя и со вкусом разложил Джино для вящей убедительности. Поскольку здравый смысл и инстинкт самосохранения графу Альдо Белли никогда не изменяли, он вернулся, чтобы сделать фотографии лишь после того, как майор Кастелани убедил его, что враг покинул поле боя. Граф провел там не слишком много времени и всячески торопил Джино, когда же дело было сделано, поспешно вернулся в укрепленный лагерь и с тех пор не покидал его. Однако фотографии оказались очень весомым дополнением к его донесению.
Бадолио вдруг рыкнул, как старый рассвирепевший лев:
— Несмотря не неспособность своих подчиненных, в чем я очень ему сочувствую, он сумел вывести из строя половину вражеской бронетехники, а также половину вражеской армии. — Он яростно стукнул по донесению своими очками. — Он настоящий вояка, в этом нет сомнения. Я сразу же узнаю человека. Настоящий вояка! Таких людей надо поощрять, хорошая работа должна быть вознаграждена. Я хочу его видеть. Радируйте ему, пусть незамедлительно явится в ставку.
А для графа Альдо Белли в военных действиях наступило не лишенное приятности затишье. Инженеры превратили лагерь у Колодцев Халди из аванпоста в аду в весьма уютное убежище, где имелись даже такие прелести цивилизации, как холодильники и ватер-клозеты. Оборонительные сооружения давали ему чувство безопасности. Инженерные работы, как всегда, проводились на высочайшем уровне, Кастелани тщательнейшим образом разместил огневые точки и далеко вперед выдвинул заграждения из колючей проволоки.
Охота у Колодцев была самая великолепная по любым меркам, ведь дичь приходила сюда на водопой. По вечерам в небе со свистом рассекали воздух песчаные куропатки, они кружились большими темными стаями на фоне заходящего солнца и представляли собой превосходные мишени. Добыча измерялась мешками из-под зерна, набитыми дичью.
В этой приятной расслабляющей обстановке вызов высшего начальства произвел эффект разорвавшейся стокилограммовой авиабомбы. Репутация генерала Бадолио была известна — сторонник строгой дисциплины, он никогда не уклонялся от поставленной цели, на него не действовали никакие вымыслы и даже самые уважительные причины не могли его смягчить. Он был совершенно нечувствителен к вопросам политического влияния и власти, причем настолько, что, как передавали шепотом, покончил бы и с самим фашистским движением, если бы подобную цель поставили перед ним в 1922 году. Он обладал фантастическим нюхом на всяческие увертки и сразу же распознавал симулянтов и трусов. Говорили, что суд его скор и немилостив.
Вызов к главнокомандующему совершенно расстроил всю нервную систему графа. Из тысячи офицеров именно ему первому придется предстать перед этим людоедом! Он не мог поверить, что незначительные отклонения от действительного положения вещей, маленькие художественные вольности, содержавшиеся в его донесениях де Боно, не были сразу же обнаружены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116