Он хотел
рассказать зевающему человеку о загадках души, о мирской несправедливости,
о непостижимой красоте всего окружающего. Начал он с того, что было ближе
всего - с космоса, с таинственного влияния луны, с вечного холода, который
рано или поздно познает каждый. Но бродяжка его не понял.
- Да... Прохладно, - опасливо пробормотал он, кутаясь в рваный плащ.
Евгений Захарович взглянул на него с укоризной. Не говоря ни слова,
поднялся и шагнул в темноту.
Домой он добрался только к утру. Прежде чем лечь спать, долго отмывал
рубаху от следов пирушки, из карманов выгреб ворох бумажек с инициалами и
телефонами, не рассматривая, спустил в унитаз. Его шанс, его "десять лет
спустя" остались за кормой. Однообразная и пресная, без перемен и надежд,
жизнь продолжала бежать, и некому было выставить ей подножку.
Обычно он не возвращался домой пешком. День, проведенный в институте,
одаривал ленью и головной болью, тупым безразличием ко всему. Сил на
какие-либо активные действия не оставалось, и Евгений Захарович покорно
влезал в переполненный автобус, повисая на поручне, впадая в знакомый
транс.
Уже дома, стоя в ванне во весь рост, он ожесточенно принимался
скрести себя мочалкой, с гримасой отвращения следя за пузырящейся радужной
пеной. Собственное тело казалось ему средоточием вселенской грязи, а
ежедневное мытье все более напоминало бездарную, нелепую войну, начатую
неизвестно когда и неизвестно кем. Природу невозможно победить, а грязь -
это часть природы. И очень существенная часть... С детства Евгения
Захаровича приучали ополаскивать лицо и руки, всю одежду его тщательно
протряхивали, намечающиеся полуокружья ногтей накоротко срезались. Лились
шампуни, до ветхости протирались мочалки, от пахучих кирпичиков мыла
оставалось одно воспоминание. И уже тогда страшная обязательность
гигиенических процедур начала внушать ему панический страх. Мир взрослых
выплывал из-за горизонта пугающим островом-миражом, и с ужасом Евгений
Захарович следил за грифельными отметками на дверном косяке. С каждым
годом макушка его вздымалась выше и выше, голос грубел, а вместо детского
прыгающего подскока все отчетливее прорисовывался строгий угловатый шаг.
Сколько же невинной воды утекло с тех пор! Евгений Захарович цеплялся
за годы, как тонущий цепляется за кромку льда. Увы, прорубь тянула его на
дно. С покорностью приручаемого щенка ему пришлось перенять законы
взрослого мира. Он научился врать и поддакивать, ежиться под душем и
потеть на банных полках, пить горький кофе и любить мясо. Он не уверовал в
необходимость творимого, однако уже и не сопротивлялся. Окружающие не
баловали объяснениями, а слово "человек" звучало все также гордо и
назидательно. По общему негласному мнению жизнь считалась прекрасной и
вполне разумной, и он вынужден был с мириться с подобным выводом, так как
иного пути не предлагалось. И происходило странное: с каждым днем
наблюдаемый круговорот бессмыслицы казался ему все более правильным и
закономерным. Война с микробами вошла в привычку, и душ чередовался с
ванной, а ванна с сауной. Многочисленный бациллоподобный народец не
собирался так просто сдаваться. Воздушная атмосфера была для них голодным
океаном, а люди представлялись лакомыми уютными островками. Трепеща
крохотными крылышками, они пикировали на случайных прохожих, с
воинственным кличем столбили занятую территорию. Таким образом они
отвоевывали право на жизнь и, обустраиваясь в расщелинах пор, в паху и под
мышками, с яростью принимались за созидание материального благополучия,
вспахивая благодатную целину, возводя первые бревенчатые лачуги, а следом
за ними - панельные многоэтажки. И все у маленького народца ладилось.
Женщины - или кто там у них - ежесекундно рожали, младенцы-акселераты,
посучив ножками, ползли, поднимались и присоединялись к
трудягам-родителям. Поколения сменяли уходящих, ширились кладбища,
мгновения складывались в счастливые эпохи, и с провидческим трепетом
умнейшие из умнейших вглядывались в недалекий час катастрофы, предупреждая
о болезнях и войнах, о возмездии неправедным и судном дне.
В самом деле, никто еще не опроверг того невысказанного
предположения, что на теле человека способны возникать разумные
цивилизации. Никто... И почему бы не поверить, что они в самом деле
возникают? И может быть, жизнь их ничуть не хуже нашей. Ничуть и не лучше.
Но наше чистилище еще впереди, чистилище для микромиров устраиваем мы
сами. Потоки пенной воды обрушиваются на наши тела, уничтожая удивительные
города, смывая многовековой труд, унося в крестовину стока мириады
гибнущих существ. Кто знает, возможно, самые неряшливые из людей достойны
звания спасителей чужой культуры. И можно ли гордиться чистотой, когда
знаешь какой ценой она достается?..
Нырнуть под холодный душ - значит, нанести иммунной системе оплеуху.
Добрую, бодрящую оплеуху. Евгений Захарович отключил горячую воду и,
поворачиваясь под режущими морозными струями, порывисто задышал.
Черт с ними - с цивилизациями! Такова жизнь. Она произрастает из
смерти, предлагая принцип "кто кого", не позволяя выбирать. И как ни
странно, большой необъятный мир подчиняется ей. Может быть, потому, что
жизнь - еще более необъятна, и мир - всего лишь частица, составная деталь,
которая есть, но которой с таким же успехом могло и не быть. Потому-то
человек и машет на все рукой. Явно или неявно, но незыблемое таится вне
его разума, а он - никто, он - крупинка, и это не просто обижает, это
оскорбляет. Человек вспоминает об упрямстве, человек стремительно
превращается в эгоцентриста, мечтая перевернуть все с ног на голову, и где
уж тут задумываться о параллельных цивилизациях, о возможности
сосуществования с меньшими собратьями.
Выбравшись из-под душа, Евгений Захарович обтерся полотенцем и, не
одеваясь, проследовал в комнату. Остановившись перед открытой форточкой,
глубоко вздохнул. Сейчас он ощущал себя парусом, наполненным ветром. Вот
так бы и надобно жить - без паранджи, без потного залатанного белья. Какое
наслаждение - дышать кожей! Вольное тело - особая категория! И что может
быть стыдного в воле? Разве не удовольствие - шагать по траве или песку
босиком, шагать, ощущая ласковый массаж ветра?.. В чем провинилось
человеческое тело, что его заточили в долгосрочную тряпичную тюрьму? Или
это обычное ханжество, помноженное на традиции и вездесущее
неблагополучие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
рассказать зевающему человеку о загадках души, о мирской несправедливости,
о непостижимой красоте всего окружающего. Начал он с того, что было ближе
всего - с космоса, с таинственного влияния луны, с вечного холода, который
рано или поздно познает каждый. Но бродяжка его не понял.
- Да... Прохладно, - опасливо пробормотал он, кутаясь в рваный плащ.
Евгений Захарович взглянул на него с укоризной. Не говоря ни слова,
поднялся и шагнул в темноту.
Домой он добрался только к утру. Прежде чем лечь спать, долго отмывал
рубаху от следов пирушки, из карманов выгреб ворох бумажек с инициалами и
телефонами, не рассматривая, спустил в унитаз. Его шанс, его "десять лет
спустя" остались за кормой. Однообразная и пресная, без перемен и надежд,
жизнь продолжала бежать, и некому было выставить ей подножку.
Обычно он не возвращался домой пешком. День, проведенный в институте,
одаривал ленью и головной болью, тупым безразличием ко всему. Сил на
какие-либо активные действия не оставалось, и Евгений Захарович покорно
влезал в переполненный автобус, повисая на поручне, впадая в знакомый
транс.
Уже дома, стоя в ванне во весь рост, он ожесточенно принимался
скрести себя мочалкой, с гримасой отвращения следя за пузырящейся радужной
пеной. Собственное тело казалось ему средоточием вселенской грязи, а
ежедневное мытье все более напоминало бездарную, нелепую войну, начатую
неизвестно когда и неизвестно кем. Природу невозможно победить, а грязь -
это часть природы. И очень существенная часть... С детства Евгения
Захаровича приучали ополаскивать лицо и руки, всю одежду его тщательно
протряхивали, намечающиеся полуокружья ногтей накоротко срезались. Лились
шампуни, до ветхости протирались мочалки, от пахучих кирпичиков мыла
оставалось одно воспоминание. И уже тогда страшная обязательность
гигиенических процедур начала внушать ему панический страх. Мир взрослых
выплывал из-за горизонта пугающим островом-миражом, и с ужасом Евгений
Захарович следил за грифельными отметками на дверном косяке. С каждым
годом макушка его вздымалась выше и выше, голос грубел, а вместо детского
прыгающего подскока все отчетливее прорисовывался строгий угловатый шаг.
Сколько же невинной воды утекло с тех пор! Евгений Захарович цеплялся
за годы, как тонущий цепляется за кромку льда. Увы, прорубь тянула его на
дно. С покорностью приручаемого щенка ему пришлось перенять законы
взрослого мира. Он научился врать и поддакивать, ежиться под душем и
потеть на банных полках, пить горький кофе и любить мясо. Он не уверовал в
необходимость творимого, однако уже и не сопротивлялся. Окружающие не
баловали объяснениями, а слово "человек" звучало все также гордо и
назидательно. По общему негласному мнению жизнь считалась прекрасной и
вполне разумной, и он вынужден был с мириться с подобным выводом, так как
иного пути не предлагалось. И происходило странное: с каждым днем
наблюдаемый круговорот бессмыслицы казался ему все более правильным и
закономерным. Война с микробами вошла в привычку, и душ чередовался с
ванной, а ванна с сауной. Многочисленный бациллоподобный народец не
собирался так просто сдаваться. Воздушная атмосфера была для них голодным
океаном, а люди представлялись лакомыми уютными островками. Трепеща
крохотными крылышками, они пикировали на случайных прохожих, с
воинственным кличем столбили занятую территорию. Таким образом они
отвоевывали право на жизнь и, обустраиваясь в расщелинах пор, в паху и под
мышками, с яростью принимались за созидание материального благополучия,
вспахивая благодатную целину, возводя первые бревенчатые лачуги, а следом
за ними - панельные многоэтажки. И все у маленького народца ладилось.
Женщины - или кто там у них - ежесекундно рожали, младенцы-акселераты,
посучив ножками, ползли, поднимались и присоединялись к
трудягам-родителям. Поколения сменяли уходящих, ширились кладбища,
мгновения складывались в счастливые эпохи, и с провидческим трепетом
умнейшие из умнейших вглядывались в недалекий час катастрофы, предупреждая
о болезнях и войнах, о возмездии неправедным и судном дне.
В самом деле, никто еще не опроверг того невысказанного
предположения, что на теле человека способны возникать разумные
цивилизации. Никто... И почему бы не поверить, что они в самом деле
возникают? И может быть, жизнь их ничуть не хуже нашей. Ничуть и не лучше.
Но наше чистилище еще впереди, чистилище для микромиров устраиваем мы
сами. Потоки пенной воды обрушиваются на наши тела, уничтожая удивительные
города, смывая многовековой труд, унося в крестовину стока мириады
гибнущих существ. Кто знает, возможно, самые неряшливые из людей достойны
звания спасителей чужой культуры. И можно ли гордиться чистотой, когда
знаешь какой ценой она достается?..
Нырнуть под холодный душ - значит, нанести иммунной системе оплеуху.
Добрую, бодрящую оплеуху. Евгений Захарович отключил горячую воду и,
поворачиваясь под режущими морозными струями, порывисто задышал.
Черт с ними - с цивилизациями! Такова жизнь. Она произрастает из
смерти, предлагая принцип "кто кого", не позволяя выбирать. И как ни
странно, большой необъятный мир подчиняется ей. Может быть, потому, что
жизнь - еще более необъятна, и мир - всего лишь частица, составная деталь,
которая есть, но которой с таким же успехом могло и не быть. Потому-то
человек и машет на все рукой. Явно или неявно, но незыблемое таится вне
его разума, а он - никто, он - крупинка, и это не просто обижает, это
оскорбляет. Человек вспоминает об упрямстве, человек стремительно
превращается в эгоцентриста, мечтая перевернуть все с ног на голову, и где
уж тут задумываться о параллельных цивилизациях, о возможности
сосуществования с меньшими собратьями.
Выбравшись из-под душа, Евгений Захарович обтерся полотенцем и, не
одеваясь, проследовал в комнату. Остановившись перед открытой форточкой,
глубоко вздохнул. Сейчас он ощущал себя парусом, наполненным ветром. Вот
так бы и надобно жить - без паранджи, без потного залатанного белья. Какое
наслаждение - дышать кожей! Вольное тело - особая категория! И что может
быть стыдного в воле? Разве не удовольствие - шагать по траве или песку
босиком, шагать, ощущая ласковый массаж ветра?.. В чем провинилось
человеческое тело, что его заточили в долгосрочную тряпичную тюрьму? Или
это обычное ханжество, помноженное на традиции и вездесущее
неблагополучие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33