Зажмурив глаза,
попытался отгадать первопричину душевной сладости. Но этим только все
испортил. Вмешательство разума погасило нечаянную искру. Хмыкая и потирая
липкие ладони, вернулось привычное ощущение пустоты.
У подъезда, на тоненькой однодосочной скамейке, расположился Толик,
сосед по подъезду, лысоватый породистый гигант с вечно кислым лицом. Толик
принадлежал к породе жаворонков и каждый день вставал ни свет ни заря,
выбираясь на отполированную седалищами скамеечку посидеть и подумать.
Гигантизмом в Толике было заражено все - от рук и ног до объемистого
живота, складчатыми перекатами переходящего в грудь, в студенистое лицо.
Круглая голова смотрела на мир восточными щелочками, набрякшие щеки тянули
уголки губ книзу, порождая ту самую страдальческую мину.
Как-то совершенно случайно Евгений Захарович открыл для себя, что
Толик умеет улыбаться - улыбаться красиво, с оттенком застенчивости,
удивительно по-детски. Словом, у соседа оказалась чудеснейшая из улыбок,
но увы, появлялась она на свет чрезвычайно редко - можно сказать, лишь по
случаю самых искренних праздников. Евгений Захарович уже и не помнил, как
давно сделал это открытие, но с тех самых пор частенько со смущением
сознавал, что необычная тайна к чему-то его обязывает. Во всяком случае та
первая улыбка, по всей вероятности, и сблизила их. Они стали почти
друзьями, и все же иногда ни с того ни с сего могучий Толик начинал
смотреть на Евгения Захаровича как-то пришибленно, становясь похожим на
одинокую забитую дворнягу. Такие легко поджимают хвост, но столь же легко
отзываются на первый дружелюбный свист. Все, что требовалось от Евгения
Захаровича, это сложить губы трубочкой и призывно свистнуть. Толик тотчас
откликался улыбкой. И, улыбаясь, он немедленно преображался в милейшего
толстяка - в этакого Портоса, бесконечно влюбленного в весь окружающий
мир. Студенистое лицо его разглаживалось, на щеках возникали обаятельные
ямочки, а из глазных щелочек лучилось доверчивое тепло. Самое чудовищное
заключалось в том, что, искренне любивший улыбаться, Толик практически не
улыбался. Может быть, оттого, что никто из людей не догадывался об этом
его таланте.
А в общем был Толик женат и с боязливостью избегал общепринятых
пороков. Тем не менее чуть ли не ежемесячно он вынужден был менять место
работы. Слишком уж медленно и обстоятельно брался он за всякое новое дело.
У начальства попросту лопалось терпение, - на Толика начинали кричать, над
Толиком начинали подтрунивать, над ним откровенно издевались. В конце
концов несостоявшегося Портоса с треском увольняли, и Толик не спорил, не
защищался. Жизнь являлась для него переполненным транспортом, в котором
всегда и всем он должен был только уступать, и потому вся его дорога
превращалась в терпеливое выслушивание чужих замечаний, в вечное
пересаживание с места на место. В дни временных безработиц он просиживал
на скамейке целыми днями, радушно следя за снующими людьми или читая
затрепанного до дыр Платонова - единственное, что имелось у него из книг,
и единственное, от чего он получал мучительное удовольствие.
Евгений Захарович знал, что дома Толика пилит жена - остроносая, с
неестественно длинным станом женщина. И знал, что эта самая женщина
регулярно изменяет своему исполину - даже подозревал с кем, хотя и
сомневался. По-видимому, о чем-то догадывался и сам Толик, потому что
уголки его губ временами опускались ниже обычного, а тусклые глазки
окончательно скрывались в печальной амбразурной глубине.
Уже не раз под пасмурное настроение Евгений Захарович приглашал его к
себе на бутылочку, и никогда еще Толик не отказывался. Он приходил точно в
указанное время с нехитрой закуской в карманах и с молчаливым упрямством
на протяжении всей вечеринки цедил из стакана жиденький чай. Толик боялся
спиртного, как огня. Он объяснял, что если выпьет даже самую малость, то
обязательно сотворит что-нибудь страшное. Евгений Захарович склонен был
этому верить. При желании Толик в самом деле мог натворить бед. Он обладал
чудовищной силой и с грустью рассказывал, как в молодости частенько носил
свою остроносую жену на вытянутой ладони. Его и сейчас эксплуатировали
все, кому не лень, и уже не однажды, возвращаясь с работы, Евгений
Захарович наблюдал, как с сопением Толик заносил по лестницам
мертвенно-бледные холодильники, скрипучие шкафы и телевизоры. В такие
минуты Евгений Захарович приходил в крайнее раздражение, легко забывая,
что и сам частенько прибегал к хозяйственным услугам Толика. Впрочем, если
бы такие мысли и забредали ему в голову, он без стеснения оправдал бы себя
особым положением "друга", ибо знакомые - это только знакомые, а друзья -
это всегда друзья. И, стискивая кулаки, Евгений Захарович с негодованием
бросался на людей, заставляя выплачивать Толику законный заработок
грузчика, а самого Толика ставить чертовы шкафы, телевизоры и холодильники
на землю - до окончания финансовых переговоров. Подобные вмешательства в
чужие дела Евгений Захарович также ставил себе в заслугу. Потому что
по-прежнему сомневался, а был ли он в действительности другом Толика?..
Лишь на войне все ясно и двухцветно, но в минуты, когда на его глазах
чужая утварь перекочевывала из грузовиков на верхние этажи, а сам он,
ругаясь, отстаивал права Толика, Евгений Захарович по-настоящему начинал
верить, что да, был...
Проходя мимо скамейки, он обменялся с Толиком тусклым утренним
приветствием и заторопился к далекой автобусной остановке. Он немного
опаздывал и потому шел чуть быстрее обычного. Автобусное расписание
въелось в него до секунд, до мгновений, и он абсолютно точно знал темп и
меру необходимого шага, достаточную частоту дыхания, чтобы успеть на
рейсовый автобус. Наверное, это нельзя было назвать собственной заслугой.
Нечто работало помимо сознания, помимо зрения и слуха, словно где-то в
глубине мозга включался безошибочный автомат, по ежедневной привычной
программе влекущий Евгения Захаровича сначала к транспорту, а несколько
позже - к вертушке проходной.
Чуть впереди молодой лошадкой выцокивала на каблучках Настасья. Она
обитала на одном этаже с ним, одна в двухкомнатной квартире. Густо
подкрашиваясь, по возможности соблюдая видимость фигуры, она терпеливо
поджидала крутого перелома в судьбе, высматривая на горизонте некого
принца, способного пойти на все - в том числе и на скромную свадебку, в
которой именно ей, Настасье, пришлось бы сыграть главную роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
попытался отгадать первопричину душевной сладости. Но этим только все
испортил. Вмешательство разума погасило нечаянную искру. Хмыкая и потирая
липкие ладони, вернулось привычное ощущение пустоты.
У подъезда, на тоненькой однодосочной скамейке, расположился Толик,
сосед по подъезду, лысоватый породистый гигант с вечно кислым лицом. Толик
принадлежал к породе жаворонков и каждый день вставал ни свет ни заря,
выбираясь на отполированную седалищами скамеечку посидеть и подумать.
Гигантизмом в Толике было заражено все - от рук и ног до объемистого
живота, складчатыми перекатами переходящего в грудь, в студенистое лицо.
Круглая голова смотрела на мир восточными щелочками, набрякшие щеки тянули
уголки губ книзу, порождая ту самую страдальческую мину.
Как-то совершенно случайно Евгений Захарович открыл для себя, что
Толик умеет улыбаться - улыбаться красиво, с оттенком застенчивости,
удивительно по-детски. Словом, у соседа оказалась чудеснейшая из улыбок,
но увы, появлялась она на свет чрезвычайно редко - можно сказать, лишь по
случаю самых искренних праздников. Евгений Захарович уже и не помнил, как
давно сделал это открытие, но с тех самых пор частенько со смущением
сознавал, что необычная тайна к чему-то его обязывает. Во всяком случае та
первая улыбка, по всей вероятности, и сблизила их. Они стали почти
друзьями, и все же иногда ни с того ни с сего могучий Толик начинал
смотреть на Евгения Захаровича как-то пришибленно, становясь похожим на
одинокую забитую дворнягу. Такие легко поджимают хвост, но столь же легко
отзываются на первый дружелюбный свист. Все, что требовалось от Евгения
Захаровича, это сложить губы трубочкой и призывно свистнуть. Толик тотчас
откликался улыбкой. И, улыбаясь, он немедленно преображался в милейшего
толстяка - в этакого Портоса, бесконечно влюбленного в весь окружающий
мир. Студенистое лицо его разглаживалось, на щеках возникали обаятельные
ямочки, а из глазных щелочек лучилось доверчивое тепло. Самое чудовищное
заключалось в том, что, искренне любивший улыбаться, Толик практически не
улыбался. Может быть, оттого, что никто из людей не догадывался об этом
его таланте.
А в общем был Толик женат и с боязливостью избегал общепринятых
пороков. Тем не менее чуть ли не ежемесячно он вынужден был менять место
работы. Слишком уж медленно и обстоятельно брался он за всякое новое дело.
У начальства попросту лопалось терпение, - на Толика начинали кричать, над
Толиком начинали подтрунивать, над ним откровенно издевались. В конце
концов несостоявшегося Портоса с треском увольняли, и Толик не спорил, не
защищался. Жизнь являлась для него переполненным транспортом, в котором
всегда и всем он должен был только уступать, и потому вся его дорога
превращалась в терпеливое выслушивание чужих замечаний, в вечное
пересаживание с места на место. В дни временных безработиц он просиживал
на скамейке целыми днями, радушно следя за снующими людьми или читая
затрепанного до дыр Платонова - единственное, что имелось у него из книг,
и единственное, от чего он получал мучительное удовольствие.
Евгений Захарович знал, что дома Толика пилит жена - остроносая, с
неестественно длинным станом женщина. И знал, что эта самая женщина
регулярно изменяет своему исполину - даже подозревал с кем, хотя и
сомневался. По-видимому, о чем-то догадывался и сам Толик, потому что
уголки его губ временами опускались ниже обычного, а тусклые глазки
окончательно скрывались в печальной амбразурной глубине.
Уже не раз под пасмурное настроение Евгений Захарович приглашал его к
себе на бутылочку, и никогда еще Толик не отказывался. Он приходил точно в
указанное время с нехитрой закуской в карманах и с молчаливым упрямством
на протяжении всей вечеринки цедил из стакана жиденький чай. Толик боялся
спиртного, как огня. Он объяснял, что если выпьет даже самую малость, то
обязательно сотворит что-нибудь страшное. Евгений Захарович склонен был
этому верить. При желании Толик в самом деле мог натворить бед. Он обладал
чудовищной силой и с грустью рассказывал, как в молодости частенько носил
свою остроносую жену на вытянутой ладони. Его и сейчас эксплуатировали
все, кому не лень, и уже не однажды, возвращаясь с работы, Евгений
Захарович наблюдал, как с сопением Толик заносил по лестницам
мертвенно-бледные холодильники, скрипучие шкафы и телевизоры. В такие
минуты Евгений Захарович приходил в крайнее раздражение, легко забывая,
что и сам частенько прибегал к хозяйственным услугам Толика. Впрочем, если
бы такие мысли и забредали ему в голову, он без стеснения оправдал бы себя
особым положением "друга", ибо знакомые - это только знакомые, а друзья -
это всегда друзья. И, стискивая кулаки, Евгений Захарович с негодованием
бросался на людей, заставляя выплачивать Толику законный заработок
грузчика, а самого Толика ставить чертовы шкафы, телевизоры и холодильники
на землю - до окончания финансовых переговоров. Подобные вмешательства в
чужие дела Евгений Захарович также ставил себе в заслугу. Потому что
по-прежнему сомневался, а был ли он в действительности другом Толика?..
Лишь на войне все ясно и двухцветно, но в минуты, когда на его глазах
чужая утварь перекочевывала из грузовиков на верхние этажи, а сам он,
ругаясь, отстаивал права Толика, Евгений Захарович по-настоящему начинал
верить, что да, был...
Проходя мимо скамейки, он обменялся с Толиком тусклым утренним
приветствием и заторопился к далекой автобусной остановке. Он немного
опаздывал и потому шел чуть быстрее обычного. Автобусное расписание
въелось в него до секунд, до мгновений, и он абсолютно точно знал темп и
меру необходимого шага, достаточную частоту дыхания, чтобы успеть на
рейсовый автобус. Наверное, это нельзя было назвать собственной заслугой.
Нечто работало помимо сознания, помимо зрения и слуха, словно где-то в
глубине мозга включался безошибочный автомат, по ежедневной привычной
программе влекущий Евгения Захаровича сначала к транспорту, а несколько
позже - к вертушке проходной.
Чуть впереди молодой лошадкой выцокивала на каблучках Настасья. Она
обитала на одном этаже с ним, одна в двухкомнатной квартире. Густо
подкрашиваясь, по возможности соблюдая видимость фигуры, она терпеливо
поджидала крутого перелома в судьбе, высматривая на горизонте некого
принца, способного пойти на все - в том числе и на скромную свадебку, в
которой именно ей, Настасье, пришлось бы сыграть главную роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33