Кроме того, его начинало
трясти, и он не без оснований стал опасаться, что окоченеет, так и не
дотянув до благостного комфорта. Ванна грозила превратиться в подобие
саркофага для перепившего хозяина. Но, к счастью, до этого не дошло.
Пробудившись, трубы бешено зафырчали, и брызнувший поток в мгновение ока
наполнил несостоявшуюся усыпальницу горячей водой. Жизнь таким образом
продолжалась, и, царапая по груди и по спине ногтями, Евгений Захарович
поприветствовал ее блаженными всхлипами. Первую серию своих жизненных
передряг он уже просмотрел, ему предлагалась вторая - и он не возражал.
Не вылезая из парящего логова, Евгений Захарович наскоро побрился и,
повозив во рту зубной щеткой, вяло попытался сообразить, что же следует
предпринять в связи с опозданием на работу. Мысли лицемерно потыкались
друг в дружку, изображая активность, и разбрелись по углам, предоставив
право действовать наобум. Вместо них неожиданно замаячили образы вчерашних
сотоварищей, и, закрыв глаза, Евгений Захарович расслабленно улыбнулся...
Большинство удивительных событий начинается с пустяка, с самого
тривиального факта. Роль подобного пустяка суждено было сыграть
эмалированной кружке. Мало кто поверит, что обыкновенная металлическая
посудина способна соединить столь различных людей - пусть даже на один
вечер, на одну-единственную ночь. Но факт есть факт: компания собралась,
компания поочередно представилась хозяину, компания полюбила Евгения
Захаровича всем сердцем. Коньяк, хранящийся в холодильнике, оценили по
достоинству, а вскоре каждый из сидящих в тесной кухоньке без колебаний
отворил шлюзы своего внутреннего и сокровенного, внеся посильную лепту в
разгорающуюся беседу.
О, русские маленькие кухоньки! Какие жаркие костры вы способны
распалять, какие страсти разжигаете! И не сравниться вам по уюту ни с чем
заграничным, ибо дело не в площади, не в обоях и не в содержимом
холодильника. Дело в стране и в людях. Дело в случайных и удивительных
эмалированных кружках!.. Евгений Захарович был до корней волос русским и
все же в очередной раз поразился, с какой быстротой и легкостью он отыскал
в этом мире друзей. Милые и добрые, они сходу поняли его душу, как не
понял бы ни один психотерапевт, позволив выговориться и всласть
поругаться. Их мужественное сочувствие как бы вторило его бранным словам,
их багровые лица выражали бесконечную поддержку его бесплодным исканиям. И
когда в свою очередь они излили свое накипевшее и наболевшее, он,
озаренный, вдруг понял, что в сущности они одной крови - сирые братья
сирых времен, что жить им всем на одной планете и дышать одним воздухом...
Уже далеко заполночь один из гостей, выйдя на минутку, вернулся через
час, сумев раздобыть пару ядовитого цвета бутылок, а впридачу к ним
беззубую, громко и весело сквернословящую старуху. Заседание продолжалось
на той же маленькой кухоньке, и вместе враз они вдумчиво и возбужденно
говорили о разном, тем не менее все понимая, ласково и часто кивая, не
забывая чокаться и произносить тосты. Понимали даже мужичка Исаакия, очень
похожего на гнома, шагнувшего на кухню, казалось, прямо из сказки, из
дремучих болот и лесов, вывалянного в мусорной шелухе, помятого и
улыбчивого. Слушая его грустную тарабарщину на птичьем языке, застольщики
почтительно умолкали, и вместе со всеми умолкал Евгений Захарович, внимая
голосу гнома, словно мелодии неизвестного инструмента. Речь говорящего
состояла в основном из звуков и междометий. Смысл заключался в интонации,
слова служили лишь декоративным фоном. Как только гномик доигрывал
тревожащую его мысль до конца, общая беседа возобновлялась.
В основном жаловались на жизнь и на судьбу. И это не было нытьем, -
количество бед и несчастий представляло собой предмет особой гордости.
Повествуя о жизненных тяготах, рассказчик тем самым демонстрировал
собственную стойкость. С таким же успехом можно было бы живописать марку
купленной машины или метраж четырехкомнатной квартиры. Не смог удержаться
от жалоб и Евгений Захарович. А больше ему и нечем было похвастать перед
своими новоиспеченными друзьями. Врать он умел, но не любил, - и потому
рассказывал о проспекте и черных шарах, уничтожаемых еженедельно на
чердаке, о мрачных институтских коридорах и тоске, окутавшей планету
Земля, о своем желании убежать в глушь, чтобы жить с медведями и
росомахами, питаясь кедровыми шишками и лесными ягодами.
Вполне возможно, что рассказывал об этом не он, а кто-то другой, но
все в этом застолье удивительно перемешалось, страдания одного складным
образом переплелись с надеждами другого, радость рождала ответную печаль -
и это воспринималось, как должное. Разум Евгения Захаровича существовал
отстраненно, тело умерло или почти умерло, - жил только язык,
заплетающийся и уставший, изнемогающий от неутолимого дружелюбия.
- Жатвы много, братцы! Ой, много! Делателей мало, - время от времени
горестно восклицал детина. - Автомобиль, братцы, прет в наступление... Вот
оно, значит, как, на фиг...
Гномик Исаакий лучезарно щурился и кивал. Нежно-салатная сопля
поблескивала над его губой, и каждый раз, глядя на него, Евгений Захарович
машинально тянулся за платком, но почему-то не находил карманов и
удрученно сникал.
- Скоро до Луны пустят лифт, а на Марс протянут канатную дорогу, -
плакался детина. - Думаете, в правительстве не знают? Знают, братики мои,
все знают! И помалкивают... Потому как солнце для них шестеренка, а
галактика - коробка передач...
Безымянный человек с опухшим лицом, предположительно, рядовой
труженик села, печально и многотрудно кивал. Он сидел справа от детины и
двумя руками изо всех сил держался за стол. Когда голова у человека
превышает шестидесятый размер, да еще распухает, ужиться ей на плечах
становится непросто. Она валится то вправо, то влево, и надо обладать
изрядной силой воли, чтобы не дать ей скатиться на стол, а того хуже - на
пол. Подобной силой воли труженик села обладал. Более того он участвовал в
разговоре, по-простецки называя Евгения Захаровича Колькой, а всех прочих
Николаями. Дважды Евгений Захарович протягивал ему через стол руку и
дважды с чувством пожимал мозолистую ладонь. Он просто терялся, не зная
как выразить уважение этому необыкновенному человеку - скромному и
незаметному, в веках обреченному на несправедливое забвение, и искренне
страдал от собственного бессилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
трясти, и он не без оснований стал опасаться, что окоченеет, так и не
дотянув до благостного комфорта. Ванна грозила превратиться в подобие
саркофага для перепившего хозяина. Но, к счастью, до этого не дошло.
Пробудившись, трубы бешено зафырчали, и брызнувший поток в мгновение ока
наполнил несостоявшуюся усыпальницу горячей водой. Жизнь таким образом
продолжалась, и, царапая по груди и по спине ногтями, Евгений Захарович
поприветствовал ее блаженными всхлипами. Первую серию своих жизненных
передряг он уже просмотрел, ему предлагалась вторая - и он не возражал.
Не вылезая из парящего логова, Евгений Захарович наскоро побрился и,
повозив во рту зубной щеткой, вяло попытался сообразить, что же следует
предпринять в связи с опозданием на работу. Мысли лицемерно потыкались
друг в дружку, изображая активность, и разбрелись по углам, предоставив
право действовать наобум. Вместо них неожиданно замаячили образы вчерашних
сотоварищей, и, закрыв глаза, Евгений Захарович расслабленно улыбнулся...
Большинство удивительных событий начинается с пустяка, с самого
тривиального факта. Роль подобного пустяка суждено было сыграть
эмалированной кружке. Мало кто поверит, что обыкновенная металлическая
посудина способна соединить столь различных людей - пусть даже на один
вечер, на одну-единственную ночь. Но факт есть факт: компания собралась,
компания поочередно представилась хозяину, компания полюбила Евгения
Захаровича всем сердцем. Коньяк, хранящийся в холодильнике, оценили по
достоинству, а вскоре каждый из сидящих в тесной кухоньке без колебаний
отворил шлюзы своего внутреннего и сокровенного, внеся посильную лепту в
разгорающуюся беседу.
О, русские маленькие кухоньки! Какие жаркие костры вы способны
распалять, какие страсти разжигаете! И не сравниться вам по уюту ни с чем
заграничным, ибо дело не в площади, не в обоях и не в содержимом
холодильника. Дело в стране и в людях. Дело в случайных и удивительных
эмалированных кружках!.. Евгений Захарович был до корней волос русским и
все же в очередной раз поразился, с какой быстротой и легкостью он отыскал
в этом мире друзей. Милые и добрые, они сходу поняли его душу, как не
понял бы ни один психотерапевт, позволив выговориться и всласть
поругаться. Их мужественное сочувствие как бы вторило его бранным словам,
их багровые лица выражали бесконечную поддержку его бесплодным исканиям. И
когда в свою очередь они излили свое накипевшее и наболевшее, он,
озаренный, вдруг понял, что в сущности они одной крови - сирые братья
сирых времен, что жить им всем на одной планете и дышать одним воздухом...
Уже далеко заполночь один из гостей, выйдя на минутку, вернулся через
час, сумев раздобыть пару ядовитого цвета бутылок, а впридачу к ним
беззубую, громко и весело сквернословящую старуху. Заседание продолжалось
на той же маленькой кухоньке, и вместе враз они вдумчиво и возбужденно
говорили о разном, тем не менее все понимая, ласково и часто кивая, не
забывая чокаться и произносить тосты. Понимали даже мужичка Исаакия, очень
похожего на гнома, шагнувшего на кухню, казалось, прямо из сказки, из
дремучих болот и лесов, вывалянного в мусорной шелухе, помятого и
улыбчивого. Слушая его грустную тарабарщину на птичьем языке, застольщики
почтительно умолкали, и вместе со всеми умолкал Евгений Захарович, внимая
голосу гнома, словно мелодии неизвестного инструмента. Речь говорящего
состояла в основном из звуков и междометий. Смысл заключался в интонации,
слова служили лишь декоративным фоном. Как только гномик доигрывал
тревожащую его мысль до конца, общая беседа возобновлялась.
В основном жаловались на жизнь и на судьбу. И это не было нытьем, -
количество бед и несчастий представляло собой предмет особой гордости.
Повествуя о жизненных тяготах, рассказчик тем самым демонстрировал
собственную стойкость. С таким же успехом можно было бы живописать марку
купленной машины или метраж четырехкомнатной квартиры. Не смог удержаться
от жалоб и Евгений Захарович. А больше ему и нечем было похвастать перед
своими новоиспеченными друзьями. Врать он умел, но не любил, - и потому
рассказывал о проспекте и черных шарах, уничтожаемых еженедельно на
чердаке, о мрачных институтских коридорах и тоске, окутавшей планету
Земля, о своем желании убежать в глушь, чтобы жить с медведями и
росомахами, питаясь кедровыми шишками и лесными ягодами.
Вполне возможно, что рассказывал об этом не он, а кто-то другой, но
все в этом застолье удивительно перемешалось, страдания одного складным
образом переплелись с надеждами другого, радость рождала ответную печаль -
и это воспринималось, как должное. Разум Евгения Захаровича существовал
отстраненно, тело умерло или почти умерло, - жил только язык,
заплетающийся и уставший, изнемогающий от неутолимого дружелюбия.
- Жатвы много, братцы! Ой, много! Делателей мало, - время от времени
горестно восклицал детина. - Автомобиль, братцы, прет в наступление... Вот
оно, значит, как, на фиг...
Гномик Исаакий лучезарно щурился и кивал. Нежно-салатная сопля
поблескивала над его губой, и каждый раз, глядя на него, Евгений Захарович
машинально тянулся за платком, но почему-то не находил карманов и
удрученно сникал.
- Скоро до Луны пустят лифт, а на Марс протянут канатную дорогу, -
плакался детина. - Думаете, в правительстве не знают? Знают, братики мои,
все знают! И помалкивают... Потому как солнце для них шестеренка, а
галактика - коробка передач...
Безымянный человек с опухшим лицом, предположительно, рядовой
труженик села, печально и многотрудно кивал. Он сидел справа от детины и
двумя руками изо всех сил держался за стол. Когда голова у человека
превышает шестидесятый размер, да еще распухает, ужиться ей на плечах
становится непросто. Она валится то вправо, то влево, и надо обладать
изрядной силой воли, чтобы не дать ей скатиться на стол, а того хуже - на
пол. Подобной силой воли труженик села обладал. Более того он участвовал в
разговоре, по-простецки называя Евгения Захаровича Колькой, а всех прочих
Николаями. Дважды Евгений Захарович протягивал ему через стол руку и
дважды с чувством пожимал мозолистую ладонь. Он просто терялся, не зная
как выразить уважение этому необыкновенному человеку - скромному и
незаметному, в веках обреченному на несправедливое забвение, и искренне
страдал от собственного бессилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33