Глаза скользнули выше, к надписи на стене, сработанной обыкновенной
шариковой ручкой: "Что тебе необходимо для того, чтобы быть добрым?..
Хотеть быть добрым..." По всей видимости, хозяин кабинета пытался стирать
надпись ластиком, но терпения хватило лишь на нижнюю подпись, где ранее
значилось: "Сенека Маркус Аннус". Бунтари водились и в институте. Но
действовали они по-хулигански. Как партизаны.
Покинув кабинет, первым делом Евгений захарович прошел в курилку и,
привычно стрельнув папироску, пристроился на подоконнике. Народу как
всегда хватало, говорили густо и рассыпчато.
- ...значит, ноготком ей по шарабану - раз! Селедке, значит. Что,
мол, будем и дальше глазки строить?
- Ха, ха!..
- ...и тоже ничего. Крепкий такой парнишка. Вроде Стивенсона. Врежет,
будь здоров! Наверняка на тренажерах качается. Боксеры такими не бывают...
Из никотинного облака выплыл лаборант-очкарик, костлявый, с
отрешенным лицом гения. Кому-то из завлабов он чинил видеоприставку. Чинил
уже вторую неделю, и ничего не выходило. Сходу чиркнув по стене спичкой,
очкарик окутался клубами дыма.
- Не запускается, гнида! - пожаловался он. - Никак синхрона не могу
добиться.
Кто-то тут же радостно откликнулся.
- А я тебе сразу говорил, что не пойдет. Схема-то наша! Еще на той
неделе говорил!
- Элементарно! Впаять пару емкостишек - и заработает.
- Да впаивали уже!
- Значит, мало впаивали. Это ж барахло, не схема! С ней только так и
надо. От пикушек к нанам и далее.
- ...и тоже крепышок такой. Растяжечка, как у гимнасточки! Интересно
бы столкнуть его со Шварцнеггером. Машутся-то оба, будь здоров...
- Нет, серьезно! Чего смеешься? Я их так и делю:
ленинградки-аристократочки, ростовские девочки и, значит, амурские
красавицы. Так сказать, три совершенно различных генотипа.
- Гено - что?
- Да ерунда это все! Вы лучше на усы глядите. Я вам точно говорю,
если попадется какая усатая, так наперед и знайте - если не задушит, так
замучит до посинения!
- ...неприметный такой, а резкий. Главный удар, как у Чака, -
стопроцентная вертушка...
Швырнув папиросу в набитую с бугром урну, Евгений Захарович
проследовал в родную лабораторию. Кабинет начальника ему выделили только
на время работы с проспектом. Работа затягивалась, и, заглядывая в
лабораторию, он все чаще начинал ощущать себя гостем.
Играло радио, в отгороженном тумбочками углу - маленьком женском
государстве, дамы пили чай с пряниками. На мужской территории, на столах,
обугленными окурками дымили брошенные паяльники, угрюмо стояли
полуразобранные приемники и телевизоры. Телевизоры были какие-то до
мелочей одинаковые, кряжистые, больше похожие на серванты и шкафы. В
скучном одиночестве очкарик щелкал рукоятками осциллографа, сосредоточенно
тычась в лохматую от проводов схему. Хрупкая спина его нервно подрагивала,
лицо выразительно морщилось. Евгений Захарович поймал себя на мысли, что
стоять и смотреть на работающего человека удивительно приятно. Еще бы
прилечь, да подпереть голову ладошкой...
По институту разнеслись далекие удары. Кто-то опять ремонтировал
мебель. Сколько помнил себя Евгений Захарович, в институте постоянно
чинили мебель. Гвоздями, шурупами, казеином, эпоксидной смолой и
обыкновенной проволокой. Свинченные и склеенные столы и стулья держались
неделю или две, а затем начинали потихоньку чахнуть. Раскачиваясь на
ревматических ногах, они теряли с грохотом одну за другой составные части
и в конце концов бессовестно разваливались, оставляя хозяев с носом. Такая
уж это была мебель, и сбей ее хоть стальными листами, Евгений Захарович не
сомневался, - все повторилось бы в точности.
Посмеивась, в лабораторию грузно вошел Васильич, любитель чешского и
жигулевского пива, отец троих детей, заядлый горе-рыболов. Продолжая
начатый в коридоре разговор, он почему-то обратился к ним.
- Так что не надо, ребятки! Фортран, Ассемблер - все это чепуха!
Десять-пятнадцать лет, и всем вашим языкам придет форменная хана. Как и
этой опилочной мебели.
В ответ Евгений Захарович пожал плечами. Ему было все равно. Очкарик
же глубокомысленно потер лоб.
- Ну, положим, мебель испустит дух раньше.
- Согласен, - Васильич с готовностью хохотнул.
- О чем говорим? Чему хохочем? - в лабораторию гуртом возвращались
курильщики. Дверь со скрипом заходила туда-сюда, пропуская степенных и
кряжистых лаборантов. Евгению Захаровичу показалось, что она устало
зевает.
- Спорим, кто проживет дольше - машинные языки или мебель.
- Кто пива не пьет, долго не живет, - многозначительно произнес
некто.
- Вот и я говорю: пивка бы! - шаркающим шагом, последним обеспокоив
дверь, в лабораторию вошел длинный, как жердь, Паша.
- Кто за пивко, пра-ашу поднять и опустить!
- Пивко - это неплохо, - подтвердил Васильич.
- Вот и проголосовали! - Паша крутанулся на месте и, отыскав зорким
глазом укрывшегося за телевизорами студента-практиканта, по-сержантски
гаркнул: - Слышал Лешик?.. А если слышал, сумку в зубы - и в центр!
- Ящичек! - заорали из коридора.
- Ага, может, два?..
- Не рассуждать, курсант!
Лешик красноречиво похлопал себя по карманам.
- Тогда, мены, гоните бабки. И лучше в долларах.
- Ничего, карбованцами возьмешь.
"Мены" послушно зашарили по кошелькам. Из коридора потянулись
измученные жарой курильщики. В числе прочих Евгений Захарович сунул в
исчерканную чернилами ладонь зажеванную трешку. Поучаствовав в важном,
поплелся обратно в кабинет. Сенека уверял, что быть добрым - просто. Надо
только этого захотеть. Выпивший пиво добреет на глазах. Значит... Значит,
хотеть пива - все равно что хотеть быть добрым. Стало быть, через час или
два все они тут станут добрыми. Целый отдел добряков...
Прежде чем сесть за стол, он придвинул к себе телефонный аппарат и
набрал номер особой засекреченной лаборатории института. Откликнулся
знакомый голос, и не называя имен, Евгений Захарович рассеянным тоном
поинтересовался ходом эксперимента. Ответили уклончиво, осторожно и
туманно. Таких ответов Евгений Захарович не любил. Сказав: "Эх, ты, а еще
друг!..", он положил трубку. Рассеянным щелчком сбил со стола проволочную
скрепку.
Пожалуй, из всего творящегося в здешних стенах эксперимент
принадлежал к числу того немногого, что его по-настоящему волновало. Плюс
окошечко кассы, из которого манной небесной вытекали выдаваемые неизвестно
за что дензнаки, плюс зеленоглазая буфетчица из столовой с ароматной
грудью и точеной фигуркой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33