кабина лесовоза, в которой сидят только ноги и тело до пояса. Все, что выше, смел вал бревен, двадцать или тридцать тонн, прошедшие над кабиной. И как едет водитель лесовоза, открыв дверцу со своей стороны, тоже видел. А водитель, сияя зубами, дает свои пояснения:
– Мужик, а мужик, ты бы со своей стороны тоже открыл… А то как хлысты в нашу сторону пойдут, так у меня времени не будет тебя вытаскивать. Ты на меня смотри и, как я прыгать начну, сразу сам прыгай, не тяни.
Тут любой пассажир невольно начинает вести себя несколько нервно, к радости водителя. Как герои Джека Лондона показали кое-кому «страшные Соломоновы острова», он показал вам «страшную Сибирь», и чем сильнее вы испугаетесь, тем больше удовольствия он получит.
Вообще-то, сажать в кабину лесовозов пассажиров запрещено, но, разумеется, никто не обращал внимания на эти правила, и лесовозы постоянно возили людей. Уже потому, что во многие места по-другому и добраться не было никакой возможности…
Лихие они были ребята, шоферы лесовозов! Как и везде, где денег платят много, но платят за ответственность и риск, подбирался контингент людей психологически устойчивых, физически сильных и смелых. Слабак и трус попросту не выжил бы.
В те годы среди работников леспромхозов полным-полно было вербованных, то есть людей, попавших на лесоразработки буквально из ворот лагеря. А что? Вольнонаемные даже за большие деньги не очень рвались работать в таких условиях: зимой по колено в снегу, летом размазывая по физиономии мошкару. И в любое время года – с увесистой бензопилой.
А тут является вербовщик прямо в лагерь, выясняет у начальства, кто освобождается в ближайшие недели и месяцы, и рисует лучезарную картину получения места в общежитии, а то и квартиры (тем, кто женится – сразу квартира, только не все хотели жениться), высоких заработков и вольной, веселой жизни в таежном поселке. Желающих было много, и не все они оказывались такими уж гнилыми типами. Большинство на поверку оказывались вовсе не какими-то страшными уркаганами, а просто довольно примитивными мужиками, которые в молодости наделали глупостей и расплатились за них, прямо скажем, сполна. Большинство из них работали неплохо, а некоторые даже сделали карьеру. А что? Работает мужик и пять, и десять лет на лесосеке. Узнает производство и технику, вплоть до сложнейшей чокеровочной машины, назубок. Поступить заочно в технический институт можно было и с судимостью, и глядишь – вышел человек из лагеря в тридцать лет, отсидев лет восемь или десять за что-то довольно гнусное, типа группового ограбления с причинением тяжких телесных повреждений. А к сорока он уже благообразный, приличный инженер, и когда он выступает на совещаниях в главке или в тресте – заслушаешься. Судимость давно сняли, образование высшее, жена – учительница в местной школе, а сынок пошел в школу, где преподает мама… Идиллия, да и только!
Оговорюсь, что блатных не люблю и не уважаю: за подловатость, за трусость, за патологический эгоизм, за способность причинить любое зло кому угодно, чтобы получить самому себе хотя бы микроскопическое добро. Сейчас принято восхищаться всевозможными «паханами» и «буграми», сюсюкать по поводу «бедняжек», которые всего-навсего перебили кому-то хребет, забрали денежки и пропили сбережения, которые человек копил несколько лет. А их, несчастненьких, из-за такой малости запирают в душные камеры, гонят на лесоповал, охраняют с овчарками да еще и кормят не так, как в ресторане «Прага»! Вот чудовища какие они, эти менты…
Ну так вот, преступников я не люблю и не уважаю, какие бы сопли и слюни не пускали по их адресу иные журналисты и писатели.
Но и мазать сотни тысяч людей одной, и притом черной краской – не лучшая политика. Попадали в лагеря очень разные люди, и система вербовки на лесоповал была для многих неплохим способом подняться. То есть мир тайги, хриплой сибирской кукушки, холодных желтых рассветов над зубчатой стеной хвойного леска, тяжелого непрестижного труда – это мир на любителя. Но если кому-то жизнь в этом мире казалась наказанием, растянувшимся на всю жизнь, то ведь кому-то и нравилось.
Вообще-то, в леспромхозах контингент бывших заключенных был все-таки лучше, чем на золотых приисках: там, у «золотишников», всегда была вероятность фарта – внезапного везения, не зависящего ни от чего. Просто вот промыл мужик лоток – а там самородок на килограмм!
Такого фарта нет на лесоповале, а есть тяжелый труд, и с ним вместе устойчивый и притом довольно высокий заработок, – потому и контингент весьма и весьма отличается.
Ну, а шоферы лесовозов – это вообще особая категория жителей северных леспромхозов. Эти шоферы лесовозов, независимо от своего прошлого, неизменно вызывали во мне острые приступы уважения. В них-то как раз присутствовала та сторона блатной жизни, которую воспел В. Высоцкий, – способность жить на пределе, и жить ярко, сильно и красиво.
Помню мужика, который демонстративно носил на телогрейке ромбик – значок высшего образования.
– Простите… А что вы кончали?
– Томский университет.
– Почему же вы крутите баранку?! У вас же такие… такие возможности!
– Возможности на сколько рублей?
Собеседник обалдело молчит, и шофер, окончивший Томский университет, веско разъясняет:
– Я в конторе получу сто пятьдесят… А здесь я имею семьсот. А у меня четверо детей, понял?
Другой шофер леспромхоза был не прочь поухаживать за моей мамой, и когда на крутом повороте хлысты занесло слишком далеко, машина чуть не слетела с дороги, он повернул к маме ни на миг не дрогнувшее лицо (а машина все еще виляла, как пьяная ласточка, металась между обочин) и задумчиво произнес:
– Вот так и ходишь бок о бок со смертью.
Картинщик? Трепло, не пожалевшее красного словца, чтобы обратить на себя внимание? Да, несомненно! Но свидетельствую – у него и правда было очень спокойное лицо в этот момент. Тогда как мама, далеко не трусиха, страшно побледнела – лесовоз и правда легче легкого мог слететь с дороги, и тогда после первого же удара о стволы деревьев хлысты пошли бы через кабину.
Нашу экспедицию, вернее, экспедицию моей мамы, забрасывали на старую вырубку лесовозами, так что познакомиться с этими колоритными ребятами было нетрудно. Утром нас завозили сюда, а вечером, разморенные жарой и полчищами гнуса, мы выходили к тому же повороту дороги и опять ждали полные хлыстов лесовозы.
Леспромхозовские рабочие, в том числе даже и водители лесовозов, относились к нашей работе сложно: ездят люди, вроде что-то делают, а зачем? Наука? А пес ее поймет, что это такое, наука… Впрочем, пренебрежение к науке, характерное для всех вообще примитивных людей, не мешало им все-таки относиться к экспедиции хорошо, даже немного покровительственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
– Мужик, а мужик, ты бы со своей стороны тоже открыл… А то как хлысты в нашу сторону пойдут, так у меня времени не будет тебя вытаскивать. Ты на меня смотри и, как я прыгать начну, сразу сам прыгай, не тяни.
Тут любой пассажир невольно начинает вести себя несколько нервно, к радости водителя. Как герои Джека Лондона показали кое-кому «страшные Соломоновы острова», он показал вам «страшную Сибирь», и чем сильнее вы испугаетесь, тем больше удовольствия он получит.
Вообще-то, сажать в кабину лесовозов пассажиров запрещено, но, разумеется, никто не обращал внимания на эти правила, и лесовозы постоянно возили людей. Уже потому, что во многие места по-другому и добраться не было никакой возможности…
Лихие они были ребята, шоферы лесовозов! Как и везде, где денег платят много, но платят за ответственность и риск, подбирался контингент людей психологически устойчивых, физически сильных и смелых. Слабак и трус попросту не выжил бы.
В те годы среди работников леспромхозов полным-полно было вербованных, то есть людей, попавших на лесоразработки буквально из ворот лагеря. А что? Вольнонаемные даже за большие деньги не очень рвались работать в таких условиях: зимой по колено в снегу, летом размазывая по физиономии мошкару. И в любое время года – с увесистой бензопилой.
А тут является вербовщик прямо в лагерь, выясняет у начальства, кто освобождается в ближайшие недели и месяцы, и рисует лучезарную картину получения места в общежитии, а то и квартиры (тем, кто женится – сразу квартира, только не все хотели жениться), высоких заработков и вольной, веселой жизни в таежном поселке. Желающих было много, и не все они оказывались такими уж гнилыми типами. Большинство на поверку оказывались вовсе не какими-то страшными уркаганами, а просто довольно примитивными мужиками, которые в молодости наделали глупостей и расплатились за них, прямо скажем, сполна. Большинство из них работали неплохо, а некоторые даже сделали карьеру. А что? Работает мужик и пять, и десять лет на лесосеке. Узнает производство и технику, вплоть до сложнейшей чокеровочной машины, назубок. Поступить заочно в технический институт можно было и с судимостью, и глядишь – вышел человек из лагеря в тридцать лет, отсидев лет восемь или десять за что-то довольно гнусное, типа группового ограбления с причинением тяжких телесных повреждений. А к сорока он уже благообразный, приличный инженер, и когда он выступает на совещаниях в главке или в тресте – заслушаешься. Судимость давно сняли, образование высшее, жена – учительница в местной школе, а сынок пошел в школу, где преподает мама… Идиллия, да и только!
Оговорюсь, что блатных не люблю и не уважаю: за подловатость, за трусость, за патологический эгоизм, за способность причинить любое зло кому угодно, чтобы получить самому себе хотя бы микроскопическое добро. Сейчас принято восхищаться всевозможными «паханами» и «буграми», сюсюкать по поводу «бедняжек», которые всего-навсего перебили кому-то хребет, забрали денежки и пропили сбережения, которые человек копил несколько лет. А их, несчастненьких, из-за такой малости запирают в душные камеры, гонят на лесоповал, охраняют с овчарками да еще и кормят не так, как в ресторане «Прага»! Вот чудовища какие они, эти менты…
Ну так вот, преступников я не люблю и не уважаю, какие бы сопли и слюни не пускали по их адресу иные журналисты и писатели.
Но и мазать сотни тысяч людей одной, и притом черной краской – не лучшая политика. Попадали в лагеря очень разные люди, и система вербовки на лесоповал была для многих неплохим способом подняться. То есть мир тайги, хриплой сибирской кукушки, холодных желтых рассветов над зубчатой стеной хвойного леска, тяжелого непрестижного труда – это мир на любителя. Но если кому-то жизнь в этом мире казалась наказанием, растянувшимся на всю жизнь, то ведь кому-то и нравилось.
Вообще-то, в леспромхозах контингент бывших заключенных был все-таки лучше, чем на золотых приисках: там, у «золотишников», всегда была вероятность фарта – внезапного везения, не зависящего ни от чего. Просто вот промыл мужик лоток – а там самородок на килограмм!
Такого фарта нет на лесоповале, а есть тяжелый труд, и с ним вместе устойчивый и притом довольно высокий заработок, – потому и контингент весьма и весьма отличается.
Ну, а шоферы лесовозов – это вообще особая категория жителей северных леспромхозов. Эти шоферы лесовозов, независимо от своего прошлого, неизменно вызывали во мне острые приступы уважения. В них-то как раз присутствовала та сторона блатной жизни, которую воспел В. Высоцкий, – способность жить на пределе, и жить ярко, сильно и красиво.
Помню мужика, который демонстративно носил на телогрейке ромбик – значок высшего образования.
– Простите… А что вы кончали?
– Томский университет.
– Почему же вы крутите баранку?! У вас же такие… такие возможности!
– Возможности на сколько рублей?
Собеседник обалдело молчит, и шофер, окончивший Томский университет, веско разъясняет:
– Я в конторе получу сто пятьдесят… А здесь я имею семьсот. А у меня четверо детей, понял?
Другой шофер леспромхоза был не прочь поухаживать за моей мамой, и когда на крутом повороте хлысты занесло слишком далеко, машина чуть не слетела с дороги, он повернул к маме ни на миг не дрогнувшее лицо (а машина все еще виляла, как пьяная ласточка, металась между обочин) и задумчиво произнес:
– Вот так и ходишь бок о бок со смертью.
Картинщик? Трепло, не пожалевшее красного словца, чтобы обратить на себя внимание? Да, несомненно! Но свидетельствую – у него и правда было очень спокойное лицо в этот момент. Тогда как мама, далеко не трусиха, страшно побледнела – лесовоз и правда легче легкого мог слететь с дороги, и тогда после первого же удара о стволы деревьев хлысты пошли бы через кабину.
Нашу экспедицию, вернее, экспедицию моей мамы, забрасывали на старую вырубку лесовозами, так что познакомиться с этими колоритными ребятами было нетрудно. Утром нас завозили сюда, а вечером, разморенные жарой и полчищами гнуса, мы выходили к тому же повороту дороги и опять ждали полные хлыстов лесовозы.
Леспромхозовские рабочие, в том числе даже и водители лесовозов, относились к нашей работе сложно: ездят люди, вроде что-то делают, а зачем? Наука? А пес ее поймет, что это такое, наука… Впрочем, пренебрежение к науке, характерное для всех вообще примитивных людей, не мешало им все-таки относиться к экспедиции хорошо, даже немного покровительственно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113