– Раза три приезжала мать из Касимова. И еще был любимый человек.
– Тот, что ее содержал?
– И вы туда же. Что за ханжество. Вероника не была содержанкой! Он был фактически мужем. И таких еще поискать!
Пал Палычу невыгодно сердить Марголину.
– Верю, верю. Как вы с Вероникой познакомились? – уходит он на нейтральную тему.
– Вместе в институт поступали и вместе провали­лись…
– А какая она была?
– Очень добрая, немного наивная. Чистая душа. Иног­да скучала без дела, хотела работать. Олег не позволял.
– Вы сказали «Олег», – вкрадчиво говорит Томин, дождавшись наконец толку от допроса. – А дальше?
Марголина спохватывается, что бесконтрольно пре­далась воспоминаниям.
– Не знаю, – решительно врет она.
Томин кладет перед ней фотографию Коваля:
– Он?
– Нет, – отвечает она не глядя, а потом берет фото­графию и рассматривает с интересом. Видно, что человек ей знаком.
– Постарел немного, верно?
– Мы не встречались. А если б и встречались, я опознавать его не стану.
– Теперь его зовут Максим Алексеевич Янов, – на­жимает Томин.
Марголина непроизвольно вскидывает брови – удив­лена, – но стоит на своем:
– Вероника его любила. Хотя бы ради этого я не стану впутывать… И потом, я убедилась: если приносишь лю­дям зло, оно возвращается на тебя. Я зареклась.
Томин снова принимается читать дело, одним ухом слушая допрос.
– А какое же зло вы принесли Веронике, Анна Гри­горьевна? – спрашивает Пал Палыч.
Это для Марголиной больное место, даже голос ме­няется.
– Я перед ней виновата. Конечно, не тем, что хотела ее колечки унести. Это не я взяла – нужда взяла. Я кололась, а денег на зелье не было. Где-нибудь у нее и деньги лежали, но не могла же я рыться… Я виновата чем: что втянула ее в наркотики. Сама сидела без копейки, а она свободно могла покупать нам обеим… Я думаю, мо­жет, она под кайфом была, когда все случилось. Почему она дала себя задушить? Обвинитель на суде изображал из меня подлую убийцу, как я набросилась на подругу, а она не ожидала и так далее. Идиот безмозглый! Она мне живая была нужна! Но вот, может, она была не в себе? И потому не сопротивлялась?
Марголина умолкает, она до слез расстроена, и Пал Палыч дает ей передышку. Томин открывает было рот, Пал Палыч жестом притормаживает его на десяток се­кунд и потом только делает разрешающий знак.
– Из дела непонятно, как получилось, что вас задер­жали. Сколько вы находились в квартире? – спрашивает Томин.
– Минут пятнадцать… Не помню. И вдруг нагрянула милиция.
– Тут сказано: «анонимный телефонный звонок об убийстве».
– Десять лет гадаю, кто позвонил. Кто меня подс­тавил?
– Допустим, убийца, – продолжает Томин. – Зна­чит, он знал, что вы придете к Веронике.
– Невозможно.
– Напротив, только так можно строить какую-то версию.
– Я сейчас объясню. Никто не знал. Я решила к ней поехать вдруг. Позвонила. Она не подошла. Но я все равно поехала, у меня были ключи, я могла без нее зайти и поесть… Стала отпирать, оказалось, дверь открыта. Когда вошла, она уже была мертвая… но не совсем еще холодная… Я не сразу сообразила, что с ней. А когда поняла, как-то очумела. Собрала с подзеркальника коробочки. Села и стала реветь. И тут меня замели.
– Что-нибудь исчезло из квартиры? Не проверяли? – спрашивает Знаменский.
– Кто знает, что у нее было. Рвутся ниточки, не завязываются.
– По наркотикам Вероника поддерживала какие-то контакты? – пытается что-то выудить Знаменский.
– Все шло через меня.
– У вашей подруги наверняка не было других муж­чин? – вступает Томин.
– Абсолютно наверняка.
– А если тем не менее предположить, что ее убил Олег? – подхватывает Знаменский. – По какой-то неве­домой причине?
– Зачем человеку убивать самое дорогое?
– А чем он занимался? – интересуется Томин.
– Не знаю, она не говорила.
– Может быть, все-таки опознаете его?
– Нет.
Тем допрос и кончается, и сразу кто-то набегает со своими проблемами, трезвонят телефоны, друзьям не дают словом перемолвиться, пока они не выходят из министерства.
– Паша, ты ей веришь?
– Что не убивала? Пожалуй, как ни странно… По-моему, пришло время сесть и подумать. На кислороде.
– Давай, – соглашается Томин.
Знаменский звонит по мобильнику:
– Мать, я к тебе еду. И еще тут сыщик из Интерпола просится. Что купить?.. Так. Так. Ясно, – и обращается к Томину: – Шесть пунктов. А говорят, думать надо на пустой желудок.
– Ну-у, зачем так мучиться?
Они садятся в машину и отъезжают – до ближайшего магазина. В машине Томин спрашивает:
– Почему в Москве деревья не поливают? В Париже вода уж, наверно, не дешевле.
– Ох, Саша, тебя удивляет только это? – отзывается Пал Палыч.
Когда делают покупки, подходит бравый преуспеваю­щий человек: бывший следователь Зыков, который ког­да-то работал со Знаменским на Петровке.
– Знаменский! – восклицает он. – Сколько лет, сколько зим! И Томин! Где трудишься? – спрашивает он последнего.
– За рубежом.
– Хвалю. А ты, Пал Палыч?
– В министерстве.
– Да брось! Как ты можешь? Коррупция, развал и прочее. С твоими-то принципами!
– А ты, я слыхал, ушел в охранную структуру. Новых русских друг от друга охраняешь. За большую, надо ду­мать, зарплату. Тоже мне принципиальность! – Знаменс­кий равнодушно отворачивается от собеседника, но тот берет его за локоть:
– Знаменский, не ругайся. Мы друзья.
– Зачем тебе моя дружба?
– Для самоуважения… – как-то не вполне понятно возражает Зыков.
На даче, поужинав, друзья сидят в саду. Из дома доносится стук печатной машинки.
– Маргарита Николаевна стучит?
– Статью куда-то. «Некоторые вопросы теории Бехте­рева о психических эпидемиях на материале финансовых пирамид».
– Ишь ты! По малограмотности я и не выговорю, – прибедняется Томин.
– Ладно, хватит бездельничать. Я еще не знаю твоих кладбищенских похождений.
– Короткая повесть, Паша. В могиле, на которую ходит господин Янов, похоронена его мать. Он сам ска­зал тамошней тетке. В книге регистрации тоже значится, что хоронил сын. Но записан сын как Коваль Олег Ива­нович.
– Очень хорошо. Дальше.
– Дальше я двинул в архив адресного бюро и прове­рил там этого сына. Получил сведения, где он был про­писан. Там имел удовольствие найти старую домовую книгу, и в ней их двое: Майкова и Коваль. Про Коваля есть отметка, что работал на Севере, была броня на площадь. Повесть окончена.
– Ты не копал дальше? – не верит Пал Палыч.
– Копал, да попусту. Дом сломали, жильцов помести­ли в переселенческий фонд. Оттуда они порознь выезжали в новые квартиры. И тут след Коваля исчез, он квартиры не получал.
– Стало быть, Коваль Олег Иванович, – повторяет Знаменский.
Вторгается телефон.
– Мобильник – бич нашего времени, – говорит Пал Палыч. – Слушаю… То есть исповедь умирающего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27