Не поеду… Во-первых, не верю, что он умирает, это уже было. Во-вторых, я в общем знаю, что он скажет, это не имеет доказательственной силы… Нет, в таких случаях приглашают священника, а не следователя. Всего доброго.
Разъединившись, оборачивается к Томину:
– Канделаки тоже добыл кое-что в психиатрическом интернате. Янов, он же – как мы установили – Коваль посещает там некоего Хомутова. И даже очень хочет взять его к себе. Фамилия тебе ничего не говорит?
– Н-нет.
– А Любовь Хомутова, у которой сын дурачок?
– Погоди… – начинает вспоминать Томин. – Было дело о наркоторговле…
– И изготовлении наркотиков, – подсказывает Пал Палыч.
Томин вскакивает:
– Хомутова! Они захватили пеньковую фабрику и вместо веревок гнали наркоту?
– Ну да!
– Незабываемое дело! Меня тогда Мордвинов со своими Мордятами собирался расстрелять. О, сладкие воспоминания!.. Но Янов – Коваль? Паша, неужели тот главарь? Не найденный?!
– Думаю, да. Мы знали, что он есть, но его никто не назвал. Только один раз перехватили в тюрьме записку от Хомутовой: «Показания на Олега не давать». Помнишь?
– Точно, на Олега. Выходит, Янов – это Коваль, а Коваль – тот наркоделец? – Томин сцепляет указательные пальцы, словно замыкая цепочку.
– Иначе на кой шут ему сумасшедший Хомутов? – ставит точку Знаменский.
– Слушай, до чего же земля круглая! – радуется Томин. – Как мы тогда бились, а через десять лет сам в руки плывет!
– Это еще не все, Саша, – подливает масла в огонь Знаменский. – Янов ходит грустить к дому Вероники. Подруга явно узнала фотографию и тоже называет его «Олег».
– Олег! – повторяет Томин.
– Если мы примем, что подруга не убивала, но что Веронику задушил кто-то свой, к кому она питала полное доверие. Если сопоставим, что Янов – Коваль на следующий день после убийства выехал за границу. То опять встает вопрос: не сотворил ли он это злодейство? Хотя, похоже, и любил.
– Что-нибудь между ними произошло. Мог убить. Ты вспомни, как тогда жестоко расчищали рынок, как физически истребляли конкурентов. Это персонаж с такими клыками!..
…В церкви народу перед вечерней службой еще немного. Человек в подряснике зажигает лампады на солее.
Коваль покупает и ставит три свечи за упокой. Долго стоит, глядя на дрожащие огоньки.
Идет священник. Кто-то суется к нему: «Батюшка, благословите». Настроение у всех мирное, умиленное.
Коваль делает движение наперерез священнику, и прихожане расступаются, потому что от этого человека ощутимо пахнет бедой, грехом. А может быть, и серой.
– Я хочу исповедаться, – говорит он.
Время неурочное, но батюшка чувствует, что отказать нельзя.
– Идемте.
Они подходят к аналою с Евангелием и крестом. Священник произносит уставные начальные фразы, склоняется к Ковалю и ждет, когда тот заговорит. Через некоторое время пробует ему помочь:
– Расскажите, что на душе.
Коваль не в силах начать. Пытается, но не в силах.
– Не могу. Простите, в следующий раз.
Священник с сожалением смотрит на него и вдруг, будто что-то разглядев скрытое, произносит тревожно:
– У вас мало времени.
Полчаса спустя Коваль входит в гостиницу.
Тут его ждут: один из телохранителей, дежуривший в вестибюле, делает знак другому, а тот докладывает сидящему спиной в стороне Ландышеву. Все трое направляются за Ковалем.
Ландышев, несколько «согревшийся», в последующей встрече нагличает, упивается возможностью постращать Коваля, но при всем том невольно робеет перед сильным и непонятным ему человеком.
Громко стучит он в дверь и вваливается, не дожидаясь приглашения.
– Назрела необходимость поговорить, – объясняет развязно и садится в кресло.
Коваль стоя наблюдает за ним с некоторым любопытством.
– Мне передали, многоуважаемый наш судья, что вы требуете новые документы. О том, видите ли, как мы платим страховку другим клиентам.
– Хочу убедиться, что фирма честно работает. Чтобы понимать контекст спора с Авдеевым.
А зачем? Что он хочет доказать? Кому? Вероятно, себе. Но Коваль не задается таким вопросом – ему несвойственно копаться в своих эмоциях.
– Кон-текст… Какие слова нам доступны! – начинает куражиться Ландышев. – Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция…
Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в бытность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.
– Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездоровы. Зачем вы пришли?
– Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И признал, что Авдеев не имеет права на страховку!
Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка «взять на горло», наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотрительность, Коваль реагирует довольно сдержанно:
– Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.
– Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться – как сказал великий баснописец. – Ты-то какой есть на самом деле?
– Какой же? Договаривайте.
Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще «заводят» Ландышева.
– Ты еще ничего не понял, – говорит он. – Думаешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.
Конечно, отправляясь на родину, Коваль просчитывал возможность встречи с кем-то из прошлого. Встреча такая весьма неприятна, однако не фатальна.
– Я под любым именем не привык, чтобы мне хамили. Я этого не разрешаю, – раздельно произносит он.
– Ах, ты не разрешаешь! Хочешь быть весь в белом! А я тебя спрошу: ты когда ее подушкой душил, ты ее при этом трахал?
Понимая, что Коваль сейчас на него бросится, Ландышев кричит телохранителям:
– Эй, ребята!
В дверь всовывается голова:
– Мы нужны?
Ландышев, чуть помедлив, жестом показывает, что нет, не нужны. Этой заминки хватает Ковалю, чтобы овладеть собой.
– И какое у нее было имя в этой сказке? – спрашивает он.
– Ха, проверочка. Галина не Галина, Марина не Марина… – наслаждается Ландышев. – А была она, пожалуй, Вероника. Так ведь?
Коваль молчит. Ландышев обнаружил знание того, что Коваль считал надежно скрытым. Что еще ему известно? А тот продолжает свою линию:
– Говорят, красивая была девочка. Небось и цветочка на могилку не снес?
Он повторяется и слово «наркотики» не произносит. Странно, но, похоже, выложил все, что знал, – догадывается Коваль и задает контрольный вопрос:
– Больше за мной грехов нет?
Ландышев озадачен ироническим его тоном.
– Мало, что ли? Убийство же. Мокрятины наделал!
Откуда он знает? Откуда?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Разъединившись, оборачивается к Томину:
– Канделаки тоже добыл кое-что в психиатрическом интернате. Янов, он же – как мы установили – Коваль посещает там некоего Хомутова. И даже очень хочет взять его к себе. Фамилия тебе ничего не говорит?
– Н-нет.
– А Любовь Хомутова, у которой сын дурачок?
– Погоди… – начинает вспоминать Томин. – Было дело о наркоторговле…
– И изготовлении наркотиков, – подсказывает Пал Палыч.
Томин вскакивает:
– Хомутова! Они захватили пеньковую фабрику и вместо веревок гнали наркоту?
– Ну да!
– Незабываемое дело! Меня тогда Мордвинов со своими Мордятами собирался расстрелять. О, сладкие воспоминания!.. Но Янов – Коваль? Паша, неужели тот главарь? Не найденный?!
– Думаю, да. Мы знали, что он есть, но его никто не назвал. Только один раз перехватили в тюрьме записку от Хомутовой: «Показания на Олега не давать». Помнишь?
– Точно, на Олега. Выходит, Янов – это Коваль, а Коваль – тот наркоделец? – Томин сцепляет указательные пальцы, словно замыкая цепочку.
– Иначе на кой шут ему сумасшедший Хомутов? – ставит точку Знаменский.
– Слушай, до чего же земля круглая! – радуется Томин. – Как мы тогда бились, а через десять лет сам в руки плывет!
– Это еще не все, Саша, – подливает масла в огонь Знаменский. – Янов ходит грустить к дому Вероники. Подруга явно узнала фотографию и тоже называет его «Олег».
– Олег! – повторяет Томин.
– Если мы примем, что подруга не убивала, но что Веронику задушил кто-то свой, к кому она питала полное доверие. Если сопоставим, что Янов – Коваль на следующий день после убийства выехал за границу. То опять встает вопрос: не сотворил ли он это злодейство? Хотя, похоже, и любил.
– Что-нибудь между ними произошло. Мог убить. Ты вспомни, как тогда жестоко расчищали рынок, как физически истребляли конкурентов. Это персонаж с такими клыками!..
…В церкви народу перед вечерней службой еще немного. Человек в подряснике зажигает лампады на солее.
Коваль покупает и ставит три свечи за упокой. Долго стоит, глядя на дрожащие огоньки.
Идет священник. Кто-то суется к нему: «Батюшка, благословите». Настроение у всех мирное, умиленное.
Коваль делает движение наперерез священнику, и прихожане расступаются, потому что от этого человека ощутимо пахнет бедой, грехом. А может быть, и серой.
– Я хочу исповедаться, – говорит он.
Время неурочное, но батюшка чувствует, что отказать нельзя.
– Идемте.
Они подходят к аналою с Евангелием и крестом. Священник произносит уставные начальные фразы, склоняется к Ковалю и ждет, когда тот заговорит. Через некоторое время пробует ему помочь:
– Расскажите, что на душе.
Коваль не в силах начать. Пытается, но не в силах.
– Не могу. Простите, в следующий раз.
Священник с сожалением смотрит на него и вдруг, будто что-то разглядев скрытое, произносит тревожно:
– У вас мало времени.
Полчаса спустя Коваль входит в гостиницу.
Тут его ждут: один из телохранителей, дежуривший в вестибюле, делает знак другому, а тот докладывает сидящему спиной в стороне Ландышеву. Все трое направляются за Ковалем.
Ландышев, несколько «согревшийся», в последующей встрече нагличает, упивается возможностью постращать Коваля, но при всем том невольно робеет перед сильным и непонятным ему человеком.
Громко стучит он в дверь и вваливается, не дожидаясь приглашения.
– Назрела необходимость поговорить, – объясняет развязно и садится в кресло.
Коваль стоя наблюдает за ним с некоторым любопытством.
– Мне передали, многоуважаемый наш судья, что вы требуете новые документы. О том, видите ли, как мы платим страховку другим клиентам.
– Хочу убедиться, что фирма честно работает. Чтобы понимать контекст спора с Авдеевым.
А зачем? Что он хочет доказать? Кому? Вероятно, себе. Но Коваль не задается таким вопросом – ему несвойственно копаться в своих эмоциях.
– Кон-текст… Какие слова нам доступны! – начинает куражиться Ландышев. – Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция…
Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в бытность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.
– Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездоровы. Зачем вы пришли?
– Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И признал, что Авдеев не имеет права на страховку!
Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка «взять на горло», наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотрительность, Коваль реагирует довольно сдержанно:
– Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.
– Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться – как сказал великий баснописец. – Ты-то какой есть на самом деле?
– Какой же? Договаривайте.
Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще «заводят» Ландышева.
– Ты еще ничего не понял, – говорит он. – Думаешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.
Конечно, отправляясь на родину, Коваль просчитывал возможность встречи с кем-то из прошлого. Встреча такая весьма неприятна, однако не фатальна.
– Я под любым именем не привык, чтобы мне хамили. Я этого не разрешаю, – раздельно произносит он.
– Ах, ты не разрешаешь! Хочешь быть весь в белом! А я тебя спрошу: ты когда ее подушкой душил, ты ее при этом трахал?
Понимая, что Коваль сейчас на него бросится, Ландышев кричит телохранителям:
– Эй, ребята!
В дверь всовывается голова:
– Мы нужны?
Ландышев, чуть помедлив, жестом показывает, что нет, не нужны. Этой заминки хватает Ковалю, чтобы овладеть собой.
– И какое у нее было имя в этой сказке? – спрашивает он.
– Ха, проверочка. Галина не Галина, Марина не Марина… – наслаждается Ландышев. – А была она, пожалуй, Вероника. Так ведь?
Коваль молчит. Ландышев обнаружил знание того, что Коваль считал надежно скрытым. Что еще ему известно? А тот продолжает свою линию:
– Говорят, красивая была девочка. Небось и цветочка на могилку не снес?
Он повторяется и слово «наркотики» не произносит. Странно, но, похоже, выложил все, что знал, – догадывается Коваль и задает контрольный вопрос:
– Больше за мной грехов нет?
Ландышев озадачен ироническим его тоном.
– Мало, что ли? Убийство же. Мокрятины наделал!
Откуда он знает? Откуда?!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27