Да и времени всегда было не то что в обрез, а раза в три меньше, чем нужно.
Правда, времени и теперь столько же, но теперь появился «жигуленок». И главное – наверное, появилась тяга на природу. Так что Знаменский частенько навещает мать, проводящую лето за городом.
Дом старый, в старом кооперативном поселке. Строи­ли его родители в годы своей молодости. Низ рубленый, верх дощатый. В бревенчатом срубе три комнаты с печ­кой, и терраска, откуда ведет лесенка в «братскую камор­ку» с маленьким балкончиком. Так было принято строить при социализме.
Зато участок – тридцать соток, не слышно, как сосе­ди чихают. Маргарите Николаевне есть где посадовничать – она любит. Только вот воды нет, вода очень глубо­ко. По углам дома стоят бочки – ждут дождя. А питьевую приходится носить из колодца.
Этим и заняты сейчас Томин со Знаменским: первая забота – натаскать матери воды во все емкости. Часов семь вечера – солнце светит вовсю.
Томин крутит скрипучий ворот, Знаменский прини­мает ведро.
– Как хорошо, Паша, слов нет! – говорит распрямляясь.
Ведро долго-долго опускается в колодезное нутро.
– До чего я рад, что приехал! Поработаем опять вместе, тряхнем стариной.
– Стариной, Саша, – это если бы с Зиночкой. А так не тройка – пара гнедых.
– Да-а, Зинаида, Зинаида, кто мог ожидать… Последнее письмо я от нее получил прошлым летом… Даже не знаю толком, как все случилось.
Пал Палыч взглядывает на друга. Хочет знать подробности? Что ж, я бы на его месте спросил. Казалось бы, достаточно факта. Нет, нам почему-то интересны детали…
– Я тогда ездил на место, – говорит Пал Палыч. – Двадцать шестой километр Минского шоссе. У самосвала сзади отказали тормоза…
Он рассказывает о том, что тогда увидел и запомнил, и вновь – неведомо в какой раз – переживает то горькое утро. И где-то в середине комкает рассказ: хватит уже Саше, вон как он стиснул ручку ворота.
– Зиночка погибла сразу. Муж остался жив. На похоронах я видел его: голова белая.
– Бедный мужик!.. – Томин спохватывается, что ведро утоплено и пора поднимать. – А помнишь их свадьбу? Как мы на него дулись – глупо вспомнить… Ты тогда вел дело по городской свалке.
– Пока не отстранили.
Они несут воду домой – последние четыре ведра – и о чем-то разговаривают, уже постороннем, стараясь отвлечься от чувства невозместимой потери.
На дорожке к дому Томин делает охотничью стойку над грядкой:
– Паша, я вижу огурец!
– Эка невидаль.
– Сто лет не ел огурца с грядки. Там все парниковое… И укроп! Любимейшая травка!
Он жует огурец вприкуску с укропом.
– Равнение направо, – командует Знаменский. – Эти четыре деревца ни о чем тебе не говорят?
– Елки-палки!.. – вскидывается Томин.
– Это не елки-палки, это яблони.
– Ну да, мы же их втроем с Зиночкой сажали! Перед моим отъездом!.. Вот деревья меня дождались.
Стол накрыт на воздухе. Мать Пал Палыча, Маргари­та Николаевна, хлопоча с последними приготовления­ми, окликает:
– Павлик, щипни там петрушечки.
И вот все рассаживаются. Пал Палыч разливает водку, Маргарита Николаевна раскладывает закуску.
– Первую, естественно, за встречу! – провозглашает Пал Палыч.
Только начали закусывать, верещит сотовый телефон. Знаменский берет трубку.
– Слушаю. Ну?.. Ну?.. Да вы что, ребята, очумели? В кои-то веки я сел выпить со старым другом. Это все прекрасно подождет до утра, – он принимается за еду. – Саша, наливай.
– Обязательно. Все сказочно вкусно.
– Вы просто соскучились до русской кухне, – улыба­ется Маргарита Николаевна.
– Вторую за Зиночку, царствие ей небесное, – под­нимает рюмку Пал Палыч.
Пьют не чокаясь.
– Сашенька, как вы там живете? – спрашивает Мар­гарита Николаевна.
– Неплохо, Маргарита Николаевна. Только скучнова­то. Чего-то в людях не хватает. В отношениях. Трудно определить… Дайте мне еще черного хлебушка, – он с наслаждением нюхает ломоть.
– Как вам мама показалась?
– Для своего возраста отлично.
– А как Аня? Прижилась во Франции?
– Нормально. Вот за что я Интерполу благодарен – это за нее. Мне перед назначением велено было жениться. Я взял под козырек и женился. И до того удачно – не нарадуюсь!
– Разве вы не были давно знакомы?
– Были знакомы. Был роман, такой вялотекущий, с перерывами. Только Бог меня надоумил сделать предложение именно ей. Грешным делом, были варианты.
– Сыну сколько уже?
– Четыре. Сейчас фотографии покажу, – Томин лезет в карман пиджака, висящего на спинке стула, пускает по рукам фотографии жены и сына.
– У всех ребятишки, один Павлик бобылем. Я уже не жду, – сетует Маргарита Николаевна.
– Почему это, мать, ты не ждешь? А я, может, намерен. Седина в бороду – бес в ребро.
– Вы выпейте за беса в ребро, – говорит Маргарита Николаевна. – А я пойду запускать пельмени.
– Пельмени! – стонет Томин. – Паша, я заночую?
– Конечно.
– Тогда можно расслабиться, – Томин доливает себе и Пал Палычу.
– Положим тебя на Колькиной койке.
– Я его рассчитывал увидеть.
– В отпуске. Усвистал в Карелию. Говорит, это един­ственное, что осталось от Советского Союза.
– Да, ветер перемен много чего натворил… Я адапти­руюсь к переменам с помощью юмора. А ты как?
– Не забудь, мать – психиатр высокого класса. За счет постоянного врачебного наблюдения я сохраняю вменяемость.
– Психиатры нужны, психиатры важны. Для нашего брата особенно. С таким подчас кошмаром имеешь дело, что нелегко сохранять трезвость подхода.
– Давай за трезвость, Саша.
– Если за трезвость, надо пополней.
Маргарита Николаевна между тем что-то со стола убирает и приносит супницу с пельменями.
– Запа-ах! – Это Томин предвкушает удовольствие.
На некоторое время разговор прекращается, раздают­ся лишь гастрономические реплики.
– Саша, а что вы делаете в Интерполе? – любопыт­ствует Маргарита Николаевна.
– Да, собственно, почти то, что и в МУРе. Я и там с нашей публикой дело имею.
– Но зачем тогда?.. – недоумевает она.
– В смысле зачем я там нужен? Не умеют они сами наших ловить. Фантазии не хватает. У нас мозги по-другому повернуты… В криминальной области такие сей­час штуки появляются… – он понижает голос и начина­ет повествовать о русской мафии за границей.
Порассказать есть что. Сидят допоздна.
Рано утром Пал Палыч обливается водой из ведра и идет будить друга.
– Лассэ муа… Киа тиль… – бормочет Томин, натяги­вая на голову одеяло. Но через три минуты он уже на ногах.
А через полчаса Пал Палыч выводит «жигуленка».
– Ты со мной в контору?
– У тебя буду к обеду. Забрось меня в бюро ихнего Интерпола.
Маргарита Николаевна вышла проводить:
– Саша, как спалось?
– Как в раю.
Коваль отказался от машины банкира – так ему свободнее. Он любит ходить пешком, и у него хватает дел, не связанных с бизнесом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27