Этот неожиданный удар сразил Карла Ангулемского наповал. Он сразу понял, что жена и дочь услышали от Пардальяна немало интересного… И герцогу немедленно захотелось выяснить, насколько они были посвящены в суть дела. Он поднял на них подозрительный взгляд.
Но рядом с герцогом была только Жизель. Виолетта отошла в сторону с Пардальяном, который в это самое время церемонно представлял ей графа Одэ де Вальвера. Казалось, они не обращали ни малейшего внимания на отца с дочерью. Герцог знал, что на самом деле это не так, но все же сразу почувствовал облегчение при мысли о том, что этот неожиданный и неприятный для него разговор останется между ним и Жизелью.
Однако Карл Ангулемский понимал и то, что дочь — он не сомневался, что герцогиня и шевалье ее должным образом настроили — окажется сейчас противником отца. Более того: его строгим судьей. И этот судья был вдвойне страшен гордому вельможе. Во-первых, судья этот был достаточно осведомлен, а, во-вторых, отцовская любовь герцога граничила со слабостью, и Карл Ангулемский боялся, что дочь расплачется — и тогда он не сумеет ей отказать.
И герцог подумал, что лучше сразу покончить с делом, в котором он имел весьма шаткие позиции. Карл Ангулемский еще больше насупился и воскликнул:
— Всего лишь отказаться! Всего лишь! Ну и выражение вы выбрали! Неужели вы полагаете, что можно «всего лишь» отказаться от короны, чтобы не потерять дружбу простого смертного?
— Да, отец, если этот смертный господин де Пардальян, — убежденно проговорила Жизель.
— Что за бред! — рявкнул Карл Ангулемский.
— А раньше вы говорили, что все короны христианского мира не стоят его дружбы, — заметила девушка.
У нее была хорошая память. На это нечего было возразить. И герцог взорвался:
— Чушь!.. Слова!.. Пустые слова!.. Нет в мире дружбы, ради которой можно пожертвовать королевством!
— Я часто слышала от вас обратное, — возразила Жизель с кротким упрямством.
— Боже праведный, да что вы себе позволяете?! — зарычал герцог в бессильном гневе.
— Отец!.. — воскликнула девушка.
— Довольно, — резко оборвал ее вельможа. — Ступайте в свою комнату, мадемуазель, и никуда не выходите без моего разрешения.
Жизель склонилась перед ним с глубочайшим почтением и проговорила:
— Повинуюсь, монсеньор.
Выпрямившись, она добавила:
— Но позвольте вам заметить, что в ваших интересах отказаться от короны, как требует от вас господин де Пардальян, и я тоже молю вас об этом.
Это было сказано таким странным тоном, что герцог пришел в волнение и невольно спросил:
— Почему?
— Потому что всегда лучше отказаться от дела, которое заранее проиграно.
Юная красавица произнесла эти слова пророческим голосом, с непоколебимой уверенностью в своей правоте. И было видно, что это не притворство. Нет, Жизель сказала то, что думала. Хоть герцог и научился многому у Пардальяна, он был суеверен, как все игроки. А ведь в рискованной партии, которая ему предстояла, он ставил на кон собственную голову. И Карл Ангулемский решил, что невинное дитя предсказало ему мрачную правду. Смертельно обеспокоенный, он нервно спросил:
— А почему ты решила, что мое дело заранее проиграно?..
— Потому что в таком случае вашим противником будет господин де Пардальян, — уверенно ответила Жизель.
Охваченный мистическим ужасом, герцог ждал, что дочь назовет какую-то сверхъестественную причину его поражения. Будь слова девушки туманными и непонятными, они потрясли бы Карла Ангулемского до глубины души. Однако предложенное ему объяснение было самого естественного свойства. И хотя тут было от чего обеспокоиться, герцог почувствовал себя уверенней. Не замечая, что сам возобновляет спор, он ответил:
— Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, сколь грозен этот противник. Но и его можно победить.
— Вероятно, — пожала плечами Жизель. — Я лишь хотела сказать, что раз уж господин де Пардальян пошел против вас — и это несмотря на всю его привязанность к нам, — значит, ваши замыслы представляются ему неблаговидными, а ведь шевалье — само воплощение чести. Конечно, у меня нет ни знаний, ни опыта, но мне известно, что негодное дело проиграно заранее.
— Это мы еще посмотрим! — воскликнул герцог.
Его отцовские чувства были уязвлены. И он горько спросил:
— Значит, если Пардальян против меня, вы уже считаете, что замыслы мои неблаговидны? Значит, вам все равно, что сам я думаю по этому поводу? Его мнение вам дороже… я не ожидал от вас такого отношения… и мне больно, очень больно.
Карл Ангулемский казался глубоко опечаленным. Жизель опустила голову, скрывая повисшие на ресницах слезы. Потом она посмотрела герцогу прямо в глаза и проговорила:
— Умоляю, отец, выслушайте вашу дочь, которая безмерно уважает и почитает вас и скорее умрет, чем позволит себе хоть одно оскорбительное слово. Если я думаю, что ваши замыслы неблаговидны, то это не только потому, что так считает господин де Пардалъян. который выступил против вас. Ведь вы заключили союз с женщиной, которая была самым заклятым врагом нашей семьи. С женщиной, которая причинила столько мук моей нежной, кроткой матери. Вам не следовало забывать об этом!
Но вы надеетесь на испанскую поддержку: на испанское золото и испанские войска. А ведь испанский король — давний недруг нашей страны, и он снова придет сюда убивать и грабить, придет по вашему зову, отец.
— Жизель! — с трудом прохрипел герцог.
Но девушка ничего не слышала. Теперь ее невозможно было остановить. Она с жаром продолжала:
— Об этом тоже не следует забывать. Итак, отец, вам помогает враг нашей семьи, а поддерживает вас враг нашей страны! И вы хотите, чтобы я сочла правым дело, которое само по себе, может, и законно, но стало низким из-за этого ужасного союза?!
— Ты жестока, дочка, — потерянно пробормотал герцог.
— Нет, — живо возразила Жизель, — указывая вам на вашу страшную ошибку, я вас спасу, мой добрый батюшка. Слава Богу, еще не поздно все исправить. Кстати, монсеньор: вы упрекнули меня в том, что я вам не доверяю. Но от кого я все это узнала? От господина де Пардальяна, самого честного человека на земле, который ни разу в жизни не унизил себя ложью. Так вот, отец, испытайте меня: лишь намекните, что шевалье ошибается, и, клянусь вам вечным спасением, я ни на минуту не усомнюсь ни в одном вашем слове и на коленях буду вымаливать прощение за свою дерзость… Говорите же, монсеньор…
Девушка не сводила с отца сверкающих глаз, и он не смог выдержать этого взгляда. Опустив голову, герцог принялся нервно крутить усы и наконец тихо, словно извиняясь, произнес пристыженным голосом:
— Я старался для тебя… И, по справедливости, корона должна быть моей.
Эти слова как громом поразили его дочь. Ей показалось, что железные пальцы сдавили ей сердце и что она сейчас рухнет как подкошенная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103