— Да нет, моя крошка, оставь свои денежки при себе… они нелегко тебе достаются… Благодарение Богу, я получила небольшое наследство, так что… разумеется, я не богата… но ни в чем не нуждаюсь.
Выдавливая из себя эти слова, старуха даже вспотела от усилий, коих ей стоил вынужденный отказ от денег Мюгетты. Ей казалось, что каждая предложенная ей, но не полученная ею монетка — это кусок ее собственной плоти, который она отрывает от себя. Хорошо зная жадность Ла Горель, юная цветочница была так поражена ее отказом, что только и сумела вымолвить:
— Тогда чего же вы хотите?
— Всего-навсего расспросить тебя кое о чем, — живо ответила старуха, стараясь, чтобы ее слова прозвучали ласково.
Любопытные, столпившиеся было вокруг обеих женщин, постепенно разошлись, убедившись, что старуха не собирается причинять вреда девушке. Даже влюбленный, видя, что встреча, начавшаяся столь бурно, не будет иметь дурных последствий для предмета его поклонения, медленно удалился. Однако он ушел недалеко и принялся продолжать свои наблюдения.
Мюгетта осталась один на один с Ла Горель. Они стояли на перекрестке, как раз в том месте, где улицу Сент-Оноре пересекают улицы Гренель и дю Кок. Их было прекрасно видно со всех сторон, и если нельзя было подслушать их разговор, то по выражению лиц вполне можно было определить, каково настроение обеих собеседниц. Чем меньше становилось вокруг прохожих, тем меньше оставалось помех для наблюдения, так что дама в портшезе, надежно скрытая от любопытных взоров плотными шторами, могла внимательно смотреть на старуху и девушку.
Мюгетта стояла спиной к воротам Сент-Оноре. В нескольких шагах от ворот высился позорный столб. Он стоял почти на том самом месте, где улица Пти-Шан, ставшая позднее улицей Круа-де-Пти-Шан, выходила на улицу Сент-Оноре, то есть возле церкви Сент-Оноре. Влюбленный занял свой наблюдательный пост как раз между своей возлюбленной и позорным столбом, укрывшись за колонной портала одного из домов.
В этот час по улице дю Кок (именуемой теперь улицей Маренго) в сторону улицы Сент-Оноре ехал многочисленный отряд. Он направлялся именно туда, где стояли Ла Горель и Мюгетта-Ландыш; поглощенные разговором, женщины не замечали приближавшихся к ним всадников.
Одновременно двое дворян, пройдя через ворота Сент-Оноре, шагали в том же направлении. Трудно представить себе более благородные лица, нежели лица двух этих мужчин. Однако одежда обоих отличалась необычайной скромностью, а костюм одного из них был и вовсе изрядно потерт. Этот последний был человек лет шестидесяти, но с виду он казался крепким, как скала, и был строен, словно молодой дуб. Его отличала особая манера высоко держать голову, а его ясные глаза гордо смотрели прямо перед собой, их пронизывающий взор сразу выдавал в нем знатного сеньора, привыкшего повелевать. Так что несмотря на скромность, и мы бы даже сказали, почти что бедность его костюма, каждый встречный немедленно проникался к нему почтением. Спутнику его недавно сравнялось двадцать пять лет, и он являлся зеркальным отражением своего старшего товарища, только значительно помолодевшим. Короче говоря, с первого взгляда становилось ясно, что это были отец и сын.
Оба дворянина направлялись к Мюгетте; девушка не замечала их, ибо стояла к ним спиной. Однако наш влюбленный сразу же увидел их и покраснел, словно набедокуривший школьник. Быстро прикрыв лицо полою плаща, он прошептал со смешанным чувством досады и восторга:
— О, черт!.. Мой кузен Жеан де Пардальян и его отец!.. О, черт!..
Оба Пардальяна — а это были именно они — миновали молодого человека, даже не глянув в его сторону, и тот с облегчением вздохнул. Однако спустя минуту юноша, известный нашим читателям как Жеан Храбрый, наклонился к отцу и с улыбкой шепнул ему на ухо:
— Мой кузен Одэ де Вальвер!.. Он наблюдает… издалека… за своей возлюбленной, прекрасной Мюгеттой, вон той девушкой, что стоит впереди нас.
Шевалье де Пардальян устремил свой проницательный взор на указанную ему юную особу. Похоже, время было не властно над Пардальяном: глаза не утратили своей живости, взгляд был по-прежнему уверен и остр, а возможно, даже сделался еще увереннее и острее. Ласково улыбнувшись, он пожал плечами и проворчал:
— Если он влюбился в нее до беспамятства, так чего же он тогда на ней не женится?
— Как вы можете так говорить, сударь! — со смехом воскликнул Жеан. — Держу пари, что бедняга Вальвер даже не осмелился признаться ей в любви. К тому же, прежде чем жениться, ему необходимо разбогатеть, и именно для этого он и приехал в Париж.
— Твоя правда: парнишка нищ как библейский Иов, но если он и дальше будет подобным образом искать себе состояние, то он гораздо быстрее растратит свои последние экю, нежели заработает новые, — буркнул Пардальян.
И улыбнувшись так, как умел улыбаться только он один: насмешливо и одновременно нежно, добавил:
— Держу пари, что в скором времени мне придется вызволять его из всяческих передряг.
Наконец оба Пардальяна поравнялись с Мюгеттой-Ландыш и ее собеседницей. Как раз в этот момент Ла Горель, не обратив на них внимания, вплотную приблизилась к Мюгетте и громко зашептала ей на ухо:
— Послушай, когда ты убежала от меня, ты прихватила с собой крошку Лоизу…
Имя Лоиза донеслось до ушей обоих Пардальянов. Жеан мгновенно страшно побледнел и, сжав руку отца, прошептал:
— Лоиза!.. Во имя Господа, сударь, давайте послушаем, о чем говорят эти женщины.
И оба они остановились и обратились в слух.
Мюгетта-Ландыш перебила старуху:
— Да, я взяла ее с собой!.. Я полюбила маленькую Лоизу и прекрасно знала, что если она останется с вами, то вы уморите ее, как хотели уморить меня. Оставить ее с вами означало обречь ее на верную гибель!.. И я забрала ее с собой, вырвала из ваших лап… Что вам еще хочется узнать?
— Да ничего, ничего, — заквохтала Ла Горель, — ты правильно сделала… Я тебя ни в чем не упрекаю… Но времена изменились… Я уже не та, что была когда-то… Ты же знаешь, что только от бедности я заставляла тебя работать… у меня не было ни гроша, а надо было кормить вас всех. Сама видишь, что сейчас мне от тебя ничего не нужно, и я так рада за тебя… да благословит тебя Господь! И про малышку Лоизу я спросила только потому, что надеялась услышать, что и у нее все хорошо, что и она здорова и счастлива!
— Если вам было нужно только это, то радуйтесь: она действительно здорова и счастлива.
— И куда же ты ее дела, нашего маленького ангелочка?
— А этого, Ла Горель, я вам не скажу.
Ответ бы дан таким решительным тоном, что настаивать дальше было просто бессмысленно. Старуха это почувствовала, и глаза ее снова зажглись коварным блеском. Она была не из тех, кто легко отказывается от своих замыслов, и поэтому, даже потерпев поражение, она все же не оставляла надежды выведать у Мюгетты интересующие ее сведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122