Уже два часа ночи.
– Да нет, Николай, я хочу объяснить кое-что, это очень важно для тебя…
Голос у Эсстерлиса был ласковый, даже умоляющий. Он продолжал говорить, и я, слушая его через дверь, почему-то начинал верить в важность этого разговора. В голосе его ощущалась располагающая к доверию сила, которой я не мог противостоять.
– Только недолго… – наконец, согласился я. – Я спать хочу…
– Конечно. Верь мне, Николай. Но это важно, очень важный разговор, – обрадованно бормотал Эсстерлис.
Все еще сжимая на всякий случай палку швабры, я подошел к двери и открыл замок. Дверь раскрылась на всю ширину, и Эсстерлис быстрыми шагами вошел в комнату. Увидев его, я тут же пожалел, что поддался уговорам.
Он был в майке, волосы взъерошены, глаза горели, он очень напоминал безумца. Невозможно было представить, что несколько мгновений назад он так ласково говорил со мной через дверь.
– Чего ты боишься? – увидев, что я закрыл дверь на замок, спросил Казимир Платоныч. – Кого здесь можно бояться, а?!.. Ну ладно, твое дело. Видишь ли, мне нужно с тобой поговорить, – Казимир Платоныч, держа за спиной свою бамбуковую палку, не тая, скорее, для удобства, заходил по комнате, на меня не глядя. – Да ты сядь, сядь! – властно и громко скомандовал он.
Испугавшись его вида в первую минуту, я уже слегка успокоился и, незаметно поставив швабру в угол, сел на диван.
Некоторое время Эссерлис ходил мимо меня молча, я не нарушал его молчания. Я знал, что он сам начнет говорить, когда придет время.
– Видишь ли… – медленно заговорил он, ни на мгновение не прекращая и не замедляя свой шаг. – Я оживляю покойников…
– Что?! – заорал я, в ужасе вскочив. – Каких покойников?! Что вы говорите?!!
– Тихо!! Сидеть!! – еще громче моего заорал Эсстерлис, выпучив на меня свои страшные глаза и грозя бамбуковой палкой. – Сидеть!! – Я, снова потеряв волю, опустился на стул. – Зачем же так орать? – проговорил он уже спокойнее. – Не знал я, что ты орать, как умалишенный, будешь. Даже меня напугал. Что же тут страшного?.. Подумаешь, покойников оживляю…
– Что вы такое говорите?! – воскликнул я снова. – Вы в своем уме?!
Эсстерлис, опять начавший взад-вперед маячить по комнате, вдруг резко остановился, сделал крутой поворот на каблуках и уставился мне в глаза.
– Ты мне про ум не говори… – с ненавистью проговорил он. – Ты сам сумасшедший. Понял?!
– Да я не в этом смысле… Я же не говорю, что вы сумасшедший, – заоправдывался я.
– Да ладно, не в этом дело, – примирительно махнул он рукой и продолжил свой путь по комнате. – Тут в другом, в другом дело… Если бы я их не оживлял, тогда кто же?! Кто же их оживлять будет, а?! Вот ответь.
– Да я не знаю. А зачем их оживлять-то? – слегка успокоившись, сказал я. – Умер человек и умер себе… Зачем оживлять-то?
– Это если сам умер – если сам, тогда понятно. А если не сам?! Если помогли ему, а?! – Эсстерлис остановился у окна, улыбнулся, и мне опять сделалось не по себе. – Если не сам? Как тут тогда быть? В том-то и дело, – остановившись, было, он опять заходил от окна к двери, от окна к двери… – Если не я, то кто другой? Да и потом дар, ведь от него никуда не денешься. Иначе жить уже не можешь. Вот я тебя и притянул. Помощник мне нужен.
Я следил за тем, как Казимир Платоныч ходит по комнате, и не мог понять, что он такое говорит. Верить ему или… все это бред его?.. Или мой? Я находился в том состоянии, когда реальность теряет четкие контуры и вот-вот сольется с бредом или сном, как вдруг взгляд мой упал на окно. Я закричал и вскочил на ноги.
С улицы в комнату глядела старуха в мотоциклетной каске. Она почти касалась стекла, ее бледное, словно мертвое, лицо было освещено светом направленной в ее сторону настольной лампы. Глаза не моргая смотрели в комнату, но будто бы не видели ничего, да, наверное, и не видели; я был уверен в том, что меня старуха не видит, что она слепа.
Остановившийся от моего вопля Эсстерлис проследил за моим взглядом, решительно подошел к окну, задернул занавеску, устранив с глаз старуху.
– Когда я тебя увидел, то подумал сразу, что ты и есть тот человек… – Как ни в чем не бывало, он опять заходил по комнате, продолжая свою мысль.
– Там!! – Указал я пальцем на окно. – Там стоит кто-то!..
Эсстерлис остановился.
– Где стоит?! – Он недоуменно вскинул брови.
– Там, за окном. Стоит же кто-то.
Эсстерлис подошел к окну и отогнул края занавески концом бамбуковой палки.
– А! Это Марфа Семеновна. Она же сомнамбул. Ты что, не знал? Она каждую ночь по карнизам ходит и в окна заглядывает. Она же спит. Неужто ты лунатиков никогда не видел?
– Что же она?.. Упасть ведь может… – пробормотал я растерянно.
– Это правда, может. Она каску и носит. Это ей врач один умный прописал, вылечить не смог, а каску вот прописал в целях техники безопасности. Не ходить по карнизам не может, так хоть технику безопасности пусть соблюдает. Верно? А ты не бойся. Она так каждую ночь… Неужто не замечал никогда?
Я опустился на диван, мне было дурно: кружилась голова, подташнивало.
– Бабуля тоже пострадала сильно. Ну да не в этом дело. Помощник мне нужен – покойников оживлять.
– Господи! Опять покойников. Опять вы о покойниках! Да как это возможно?! – воскликнул я.
– Как возможно?! – Он оперся локтем о пианино. – А вот слушай…
И стал Эсстерлис рассказывать мне вещи чудные, в которые поверить было невозможно. Но я верил. Рассказывал он о разбойниках "посвященных". Все это я уже оказывается знал сам и даже описал в своем романе. И я уже верил, что никакая это не придумка, а чистая правда. И об убийцах лютых, и о книгах Фильки Чернухи, кострами разбойничьими пожранных, и о смертях многочисленных, с нею связанных…
***
И хотя хранилась тайна отключения жизни "посвященными" пуще ока, но была еще одна тайна, о которой не ведали даже они. Тайна сия имела хождение среди люда беззлобного. Получал тайну особый человеколюб – тот, кто зарекомендовал себя делами добрыми. Хаживал он с посохом да с сумой по Руси и ничего не имел. Но в каждом доме ему, как родному радовались – и накормят, и спать уложат… А он и не даст ничего взамен, слово Божье скажет да перекрестит; иному руку больную погладит – и легче руке, а скоро и совсем выздоровеет. Или отвар травяной испить расслабленному даст, заодно надавит в места только ему ведомые, и встанет, глядишь, через день расслабленный и уж в пляс рвется…
В тайне содержалось знание мест включения жизни, в такой глубокой, что разбойничий люд, упиваясь чувством могущества своего, даже и не подозревал об этом. Иначе поистребили бы всех лекарей да знахарей, и памяти о них на земле русской не осталось бы. Ан, не могло статься того, чтоб зло на земле преспокойно гуляло и за преступлением наказание не последовало.
Покойника, по обычаю православному, три дня в землю не зарывали, а в последний день в церковь несли – отпевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– Да нет, Николай, я хочу объяснить кое-что, это очень важно для тебя…
Голос у Эсстерлиса был ласковый, даже умоляющий. Он продолжал говорить, и я, слушая его через дверь, почему-то начинал верить в важность этого разговора. В голосе его ощущалась располагающая к доверию сила, которой я не мог противостоять.
– Только недолго… – наконец, согласился я. – Я спать хочу…
– Конечно. Верь мне, Николай. Но это важно, очень важный разговор, – обрадованно бормотал Эсстерлис.
Все еще сжимая на всякий случай палку швабры, я подошел к двери и открыл замок. Дверь раскрылась на всю ширину, и Эсстерлис быстрыми шагами вошел в комнату. Увидев его, я тут же пожалел, что поддался уговорам.
Он был в майке, волосы взъерошены, глаза горели, он очень напоминал безумца. Невозможно было представить, что несколько мгновений назад он так ласково говорил со мной через дверь.
– Чего ты боишься? – увидев, что я закрыл дверь на замок, спросил Казимир Платоныч. – Кого здесь можно бояться, а?!.. Ну ладно, твое дело. Видишь ли, мне нужно с тобой поговорить, – Казимир Платоныч, держа за спиной свою бамбуковую палку, не тая, скорее, для удобства, заходил по комнате, на меня не глядя. – Да ты сядь, сядь! – властно и громко скомандовал он.
Испугавшись его вида в первую минуту, я уже слегка успокоился и, незаметно поставив швабру в угол, сел на диван.
Некоторое время Эссерлис ходил мимо меня молча, я не нарушал его молчания. Я знал, что он сам начнет говорить, когда придет время.
– Видишь ли… – медленно заговорил он, ни на мгновение не прекращая и не замедляя свой шаг. – Я оживляю покойников…
– Что?! – заорал я, в ужасе вскочив. – Каких покойников?! Что вы говорите?!!
– Тихо!! Сидеть!! – еще громче моего заорал Эсстерлис, выпучив на меня свои страшные глаза и грозя бамбуковой палкой. – Сидеть!! – Я, снова потеряв волю, опустился на стул. – Зачем же так орать? – проговорил он уже спокойнее. – Не знал я, что ты орать, как умалишенный, будешь. Даже меня напугал. Что же тут страшного?.. Подумаешь, покойников оживляю…
– Что вы такое говорите?! – воскликнул я снова. – Вы в своем уме?!
Эсстерлис, опять начавший взад-вперед маячить по комнате, вдруг резко остановился, сделал крутой поворот на каблуках и уставился мне в глаза.
– Ты мне про ум не говори… – с ненавистью проговорил он. – Ты сам сумасшедший. Понял?!
– Да я не в этом смысле… Я же не говорю, что вы сумасшедший, – заоправдывался я.
– Да ладно, не в этом дело, – примирительно махнул он рукой и продолжил свой путь по комнате. – Тут в другом, в другом дело… Если бы я их не оживлял, тогда кто же?! Кто же их оживлять будет, а?! Вот ответь.
– Да я не знаю. А зачем их оживлять-то? – слегка успокоившись, сказал я. – Умер человек и умер себе… Зачем оживлять-то?
– Это если сам умер – если сам, тогда понятно. А если не сам?! Если помогли ему, а?! – Эсстерлис остановился у окна, улыбнулся, и мне опять сделалось не по себе. – Если не сам? Как тут тогда быть? В том-то и дело, – остановившись, было, он опять заходил от окна к двери, от окна к двери… – Если не я, то кто другой? Да и потом дар, ведь от него никуда не денешься. Иначе жить уже не можешь. Вот я тебя и притянул. Помощник мне нужен.
Я следил за тем, как Казимир Платоныч ходит по комнате, и не мог понять, что он такое говорит. Верить ему или… все это бред его?.. Или мой? Я находился в том состоянии, когда реальность теряет четкие контуры и вот-вот сольется с бредом или сном, как вдруг взгляд мой упал на окно. Я закричал и вскочил на ноги.
С улицы в комнату глядела старуха в мотоциклетной каске. Она почти касалась стекла, ее бледное, словно мертвое, лицо было освещено светом направленной в ее сторону настольной лампы. Глаза не моргая смотрели в комнату, но будто бы не видели ничего, да, наверное, и не видели; я был уверен в том, что меня старуха не видит, что она слепа.
Остановившийся от моего вопля Эсстерлис проследил за моим взглядом, решительно подошел к окну, задернул занавеску, устранив с глаз старуху.
– Когда я тебя увидел, то подумал сразу, что ты и есть тот человек… – Как ни в чем не бывало, он опять заходил по комнате, продолжая свою мысль.
– Там!! – Указал я пальцем на окно. – Там стоит кто-то!..
Эсстерлис остановился.
– Где стоит?! – Он недоуменно вскинул брови.
– Там, за окном. Стоит же кто-то.
Эсстерлис подошел к окну и отогнул края занавески концом бамбуковой палки.
– А! Это Марфа Семеновна. Она же сомнамбул. Ты что, не знал? Она каждую ночь по карнизам ходит и в окна заглядывает. Она же спит. Неужто ты лунатиков никогда не видел?
– Что же она?.. Упасть ведь может… – пробормотал я растерянно.
– Это правда, может. Она каску и носит. Это ей врач один умный прописал, вылечить не смог, а каску вот прописал в целях техники безопасности. Не ходить по карнизам не может, так хоть технику безопасности пусть соблюдает. Верно? А ты не бойся. Она так каждую ночь… Неужто не замечал никогда?
Я опустился на диван, мне было дурно: кружилась голова, подташнивало.
– Бабуля тоже пострадала сильно. Ну да не в этом дело. Помощник мне нужен – покойников оживлять.
– Господи! Опять покойников. Опять вы о покойниках! Да как это возможно?! – воскликнул я.
– Как возможно?! – Он оперся локтем о пианино. – А вот слушай…
И стал Эсстерлис рассказывать мне вещи чудные, в которые поверить было невозможно. Но я верил. Рассказывал он о разбойниках "посвященных". Все это я уже оказывается знал сам и даже описал в своем романе. И я уже верил, что никакая это не придумка, а чистая правда. И об убийцах лютых, и о книгах Фильки Чернухи, кострами разбойничьими пожранных, и о смертях многочисленных, с нею связанных…
***
И хотя хранилась тайна отключения жизни "посвященными" пуще ока, но была еще одна тайна, о которой не ведали даже они. Тайна сия имела хождение среди люда беззлобного. Получал тайну особый человеколюб – тот, кто зарекомендовал себя делами добрыми. Хаживал он с посохом да с сумой по Руси и ничего не имел. Но в каждом доме ему, как родному радовались – и накормят, и спать уложат… А он и не даст ничего взамен, слово Божье скажет да перекрестит; иному руку больную погладит – и легче руке, а скоро и совсем выздоровеет. Или отвар травяной испить расслабленному даст, заодно надавит в места только ему ведомые, и встанет, глядишь, через день расслабленный и уж в пляс рвется…
В тайне содержалось знание мест включения жизни, в такой глубокой, что разбойничий люд, упиваясь чувством могущества своего, даже и не подозревал об этом. Иначе поистребили бы всех лекарей да знахарей, и памяти о них на земле русской не осталось бы. Ан, не могло статься того, чтоб зло на земле преспокойно гуляло и за преступлением наказание не последовало.
Покойника, по обычаю православному, три дня в землю не зарывали, а в последний день в церковь несли – отпевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78