Девочка была красивая, но очень худенькая. Она рассказала мне, что ее бодал бык и после этого она стала калекой. Ей было тогда семь лет. Раны и переломы вылечили, но ходить она так и не смогла. Без малейшего стеснения девочка показала мне шрамы, оставшиеся на бедрах от рогов быка, и испуганно прошептала:
— Ты такой добрый и красивый, раздатчик даров. Пожалуйста, разотри мне ноги. Едва ты подошел ко мне, как они заболели.
Я не умел разминать мускулы так, как это делают лекари и банщики, но мне приходилось в молодости помогать тем, кто много занимался борьбой или бегом, — после долгих упражнений мышцы у них всегда сильно болели. Да и меня самого частенько растирали после боев и состязаний, так что я знал, как это делается. Мне казалось, я лишь слегка прикасался к ногам больной, однако она непрерывно стонала. Я хотел было подняться и уйти, но она сказала:
— Нет-нет, прошу тебя, не уходи, мне совсем не больно.
А у меня все больше кружилась голова. Наконец появился старый лукумон и спросил:
— Что ты делаешь, Турмс? Зачем мучаешь бедную девочку?
Я ответил:
— Она сама меня об этом попросила.
— А разве ты помогаешь всем, кто просит? И подаешь каждому просящему милостыню? Или ты не знаешь, что есть хорошие и дурные нищие? Есть люди, которые страдают по своей вине, и есть те, которые страдают безвинно. Может, ты умеешь различать их?
Я подумал и ответил:
— Девочка страдает не по своей вине, но дело вовсе не в этом. Когда я вижу, что человеку плохо, мне не важно, добрый он или злой, виноват он или невиновен; в меру своих сил и умения я помогаю каждому. Не нужно быть особенно мудрым, чтобы понять это.
Лукумон кивнул, собрался мне возразить, однако передумал, ударил в бронзовый гонг и велел принести вина. Потом он сказал:
— Ты очень бледный. Тебе плохо?
Голова у меня шла кругом, а руки и ноги дрожали от переутомления, но я ответил, что чувствую себя превосходно. Мне оказали великую честь, когда пригласили войти в дом лукумона, так что я не имел права стенать и жаловаться, портя старому человеку настроение.
Мы выпили вина, и мне стало лучше. Время от времени лукумон внимательно смотрел на девочку, а та вообще не спускала с него глаз, как будто ожидая чего-то. Потом в покои вошел лукумон из Вольтерры и поздоровался с нами. Старик собственноручно налил ему вина в черную глиняную чашу, опять взглянул на девочку и сказал ей:
— Встань, дитя мое, и иди!
К моему великому удивлению, девочка улыбнулась в ответ и стала шевелить ступнями; потом она села опираясь обеими руками о ложе, и наконец, покачиваясь, встала на ноги. Я хотел подойти поддержать ее, но старец жестом остановил меня; мы втроем сидели, затаив дыхание, и смотрели на девочку. Она сделала неуверенный шаг, потом еще один и осторожно пошла вдоль деревянной крашеной стены. Смеясь и плача, она кричала:
— Я могу ходить, вы видите, я могу ходить! — Потом она протянула ко мне руки и неуверенно двинулась, через всю комнату. Приблизившись, девочка опустилась на пол и стала целовать мои колени. — Лукумон, — прошептала она, задыхаясь, — ты лукумон!
Так же, как и она, я был удивлен этим неожиданным выздоровлением; не слишком веря в то, что произошло, я дотронулся до иссохших мышц на ее ногах и сказал, качая головой:
— Это чудо!
Старый лукумон добродушно засмеялся:
— Ты его совершил, сила идет от тебя, лукумон.
Я закрыл лицо руками:
— Нет-нет, не смейся надо мной.
Старец кивнул лукумону из Вольтерры. Тот шагнул к двери и позвал:
— Войди и покажи свои глаза, ты, который веришь! Мужчина, сидевший прежде в прихожей, вошел, прижимая к глазам ладони. Время от времени он отнимал их, оглядывался вокруг и снова поднимал руки к лицу.
— Я вижу! — сказал он наконец. Покорно склонившись передо мной, недавний слепой воздел руку для божественного приветствия. — Ты сделал это, лукумон! — воскликнул он. — Я могу видеть! Я вижу тебя и сияние вокруг твоей головы.
Старый лукумон сказал:
— Этот человек был слепым четыре года. Он защищал свой корабль от пиратов, и один бородатый великан ударил его по голове. Борода затмила все небо. С тех пор он перестал видеть.
Я огляделся вокруг и почувствовал, что выпил слишком много вина.
— Вы смеетесь надо мной, — сказал я с упреком. — Я ничего не сделал, ибо я ничего не умею.
Оба лукумона одновременно проговорили:
— Могучая сила живет в тебе, и ты можешь воспользоваться ею… если, конечно, захочешь. Пора тебе самому осознать то, что ты рожден лукумоном, а мы давно уже в этом не сомневаемся.
Я смотрел на восторженное лицо девочки, на старика, который еще совсем недавно не мог видеть, и не верил, что помог им именно я.
— Не надо! — упирался я. — Не надо мне такой силы! Я боюсь ее. Я всего лишь человек.
Старец сказал, обращаясь к исцеленным:
— Идите и принесите богам благодарственные жертвы. И помните: давайте другим — и тогда обретете сами.
Он протянул руку и благословил их. Они ушли; девочка все еще нетвердо стояла на ногах, и ее спутник поддерживал ее.
Лукумон вновь обратился ко мне.
— Ты рожден в образе человека, — сказал он, — поэтому ты человек. Но не забывай, что ты еще и лукумон. Только сумей же наконец признаться себе в этом! Время пришло. Не упорствуй, не обманывай себя, ибо это бесполезно и бессмысленно. Твои странствия закончены.
Младший лукумон добавил:
— Рана постепенно затягивается, и кровь уже не течет, когда ты касаешься больного места, о Турмс, который вернулся и который вернется когда-нибудь еще раз! Познай же самого себя, поверь судьбе, назовись тем, кто ты есть.
Старец сказал:
— Лукумон умеет ненадолго или даже на целый день возвращать к жизни умершего, но для этого ему нужно сосредоточиться и ни на мгновение не сомневаться в себе. Однако надо помнить, что такое напряжение сокращает жизнь самого лукумона, а умерший, ожив, страшится возвращения в небытие. Так что лучше не делай этого. Впрочем, ты можешь вызывать духов и даже придавать им человеческое или звериное обличье, чтобы было легче разговаривать с ними. Правда, для духов это весьма мучительно, и не стоит звать их без крайней нужды. Не надо мучить их — иначе потом придется страдать самому.
Лукумоны говорили со мной ласково и доверительно, а я слушал их, как во сне. Мне вспомнилось, как когда-то давным-давно я помогал Микону перевязывать раненых. От моего прикосновения раны быстро заживали, а из поврежденных артерий переставала толчками бить кровь. Но всех тех людей лечил Микон, и мне не приходило в голову, что я своим вмешательством тоже исцелял их.
Старый лукумон понял мои сомнения и сказал:
— Ты, наверное, не знаешь, что я имею в виду, говоря о «придании обличья»? — Он взял кусок дерева, поднес его к глазам и проговорил: — Посмотри на это. — Потом бросил деревяшку на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
— Ты такой добрый и красивый, раздатчик даров. Пожалуйста, разотри мне ноги. Едва ты подошел ко мне, как они заболели.
Я не умел разминать мускулы так, как это делают лекари и банщики, но мне приходилось в молодости помогать тем, кто много занимался борьбой или бегом, — после долгих упражнений мышцы у них всегда сильно болели. Да и меня самого частенько растирали после боев и состязаний, так что я знал, как это делается. Мне казалось, я лишь слегка прикасался к ногам больной, однако она непрерывно стонала. Я хотел было подняться и уйти, но она сказала:
— Нет-нет, прошу тебя, не уходи, мне совсем не больно.
А у меня все больше кружилась голова. Наконец появился старый лукумон и спросил:
— Что ты делаешь, Турмс? Зачем мучаешь бедную девочку?
Я ответил:
— Она сама меня об этом попросила.
— А разве ты помогаешь всем, кто просит? И подаешь каждому просящему милостыню? Или ты не знаешь, что есть хорошие и дурные нищие? Есть люди, которые страдают по своей вине, и есть те, которые страдают безвинно. Может, ты умеешь различать их?
Я подумал и ответил:
— Девочка страдает не по своей вине, но дело вовсе не в этом. Когда я вижу, что человеку плохо, мне не важно, добрый он или злой, виноват он или невиновен; в меру своих сил и умения я помогаю каждому. Не нужно быть особенно мудрым, чтобы понять это.
Лукумон кивнул, собрался мне возразить, однако передумал, ударил в бронзовый гонг и велел принести вина. Потом он сказал:
— Ты очень бледный. Тебе плохо?
Голова у меня шла кругом, а руки и ноги дрожали от переутомления, но я ответил, что чувствую себя превосходно. Мне оказали великую честь, когда пригласили войти в дом лукумона, так что я не имел права стенать и жаловаться, портя старому человеку настроение.
Мы выпили вина, и мне стало лучше. Время от времени лукумон внимательно смотрел на девочку, а та вообще не спускала с него глаз, как будто ожидая чего-то. Потом в покои вошел лукумон из Вольтерры и поздоровался с нами. Старик собственноручно налил ему вина в черную глиняную чашу, опять взглянул на девочку и сказал ей:
— Встань, дитя мое, и иди!
К моему великому удивлению, девочка улыбнулась в ответ и стала шевелить ступнями; потом она села опираясь обеими руками о ложе, и наконец, покачиваясь, встала на ноги. Я хотел подойти поддержать ее, но старец жестом остановил меня; мы втроем сидели, затаив дыхание, и смотрели на девочку. Она сделала неуверенный шаг, потом еще один и осторожно пошла вдоль деревянной крашеной стены. Смеясь и плача, она кричала:
— Я могу ходить, вы видите, я могу ходить! — Потом она протянула ко мне руки и неуверенно двинулась, через всю комнату. Приблизившись, девочка опустилась на пол и стала целовать мои колени. — Лукумон, — прошептала она, задыхаясь, — ты лукумон!
Так же, как и она, я был удивлен этим неожиданным выздоровлением; не слишком веря в то, что произошло, я дотронулся до иссохших мышц на ее ногах и сказал, качая головой:
— Это чудо!
Старый лукумон добродушно засмеялся:
— Ты его совершил, сила идет от тебя, лукумон.
Я закрыл лицо руками:
— Нет-нет, не смейся надо мной.
Старец кивнул лукумону из Вольтерры. Тот шагнул к двери и позвал:
— Войди и покажи свои глаза, ты, который веришь! Мужчина, сидевший прежде в прихожей, вошел, прижимая к глазам ладони. Время от времени он отнимал их, оглядывался вокруг и снова поднимал руки к лицу.
— Я вижу! — сказал он наконец. Покорно склонившись передо мной, недавний слепой воздел руку для божественного приветствия. — Ты сделал это, лукумон! — воскликнул он. — Я могу видеть! Я вижу тебя и сияние вокруг твоей головы.
Старый лукумон сказал:
— Этот человек был слепым четыре года. Он защищал свой корабль от пиратов, и один бородатый великан ударил его по голове. Борода затмила все небо. С тех пор он перестал видеть.
Я огляделся вокруг и почувствовал, что выпил слишком много вина.
— Вы смеетесь надо мной, — сказал я с упреком. — Я ничего не сделал, ибо я ничего не умею.
Оба лукумона одновременно проговорили:
— Могучая сила живет в тебе, и ты можешь воспользоваться ею… если, конечно, захочешь. Пора тебе самому осознать то, что ты рожден лукумоном, а мы давно уже в этом не сомневаемся.
Я смотрел на восторженное лицо девочки, на старика, который еще совсем недавно не мог видеть, и не верил, что помог им именно я.
— Не надо! — упирался я. — Не надо мне такой силы! Я боюсь ее. Я всего лишь человек.
Старец сказал, обращаясь к исцеленным:
— Идите и принесите богам благодарственные жертвы. И помните: давайте другим — и тогда обретете сами.
Он протянул руку и благословил их. Они ушли; девочка все еще нетвердо стояла на ногах, и ее спутник поддерживал ее.
Лукумон вновь обратился ко мне.
— Ты рожден в образе человека, — сказал он, — поэтому ты человек. Но не забывай, что ты еще и лукумон. Только сумей же наконец признаться себе в этом! Время пришло. Не упорствуй, не обманывай себя, ибо это бесполезно и бессмысленно. Твои странствия закончены.
Младший лукумон добавил:
— Рана постепенно затягивается, и кровь уже не течет, когда ты касаешься больного места, о Турмс, который вернулся и который вернется когда-нибудь еще раз! Познай же самого себя, поверь судьбе, назовись тем, кто ты есть.
Старец сказал:
— Лукумон умеет ненадолго или даже на целый день возвращать к жизни умершего, но для этого ему нужно сосредоточиться и ни на мгновение не сомневаться в себе. Однако надо помнить, что такое напряжение сокращает жизнь самого лукумона, а умерший, ожив, страшится возвращения в небытие. Так что лучше не делай этого. Впрочем, ты можешь вызывать духов и даже придавать им человеческое или звериное обличье, чтобы было легче разговаривать с ними. Правда, для духов это весьма мучительно, и не стоит звать их без крайней нужды. Не надо мучить их — иначе потом придется страдать самому.
Лукумоны говорили со мной ласково и доверительно, а я слушал их, как во сне. Мне вспомнилось, как когда-то давным-давно я помогал Микону перевязывать раненых. От моего прикосновения раны быстро заживали, а из поврежденных артерий переставала толчками бить кровь. Но всех тех людей лечил Микон, и мне не приходило в голову, что я своим вмешательством тоже исцелял их.
Старый лукумон понял мои сомнения и сказал:
— Ты, наверное, не знаешь, что я имею в виду, говоря о «придании обличья»? — Он взял кусок дерева, поднес его к глазам и проговорил: — Посмотри на это. — Потом бросил деревяшку на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147