Кринипп, быстро посерьезнев, прекратил ленивые препирательства и заявил:
— Я несказанно рад тому, что приказал нынче жителям Гимеры не выходить на улицу после захода солнца. Жрецов это, разумеется, не касается. Если же твои люди повстречают стражника, то пусть не стесняются и попросту бьют его, как, собственно, делали и до сих пор. Хотя эти бедолаги, на долю которых выпало столько страданий, и так уже стараются обходить фокейцев стороной.
Кринипп уговорился с Дионисием, что на рассвете наши моряки (из числа тех, кому мы больше всего доверяем) ворвутся в дом тирана, обезоружат охрану и проникнут в сокровищницу. Наш прощальный дар они рассыплют в коридоре — как если бы в суматохе один из мешков лопнул и его содержимое оказалось на полу.
— Но моих охранников я трогать запрещаю, — предупредил Кринипп. — Они нужны мне, поэтому вы их только свяжете, чтобы они не смогли убежать и поднять тревогу. Что же до городских стен, то там я попросил бы вас убить парочку солдат и измазать все их кровью, чтобы ваш побег выглядел правдоподобно. Сегодня я нарочно отправил туда нескольких горлопанов, от которых по разным причинам мечтаю отделаться. Тирану не пристало самому резать глотки, чтобы у людей не возникал беспричинный страх.
Морщась от боли в желудке, он захихикал, поглаживая свою жидкую бороденку.
— Не знаю, — продолжал он, — поверят ли финикийцы, что ты вырвался из города и вышел в море со своими людьми и добычей вопреки моей воле. Но в карфагенском городском Совете заседают умудренные опытом люди, для которых мир и торговля важнее ненужных споров, поэтому они, я надеюсь, поймут, что лучше бы им мне поверить. И мое доброе имя не пострадает, несмотря на то, что всю зиму я оказывал в своем городе гостеприимство пиратам.
Кидиппа погладила его по щеке и попросила:
— Дорогой дедушка, не волнуйся и побольше молчи. Все будет хорошо. Иди домой, ложись спать да не забудь укрыться с головой, чтобы не слышать шума и криков. Надеюсь, ты разрешишь мне на прощание поцеловать наших щедрых гостей и пожелать им удачи?
Она обвила руками бычью шею Дионисия и прижалась губами к его губам; впрочем, мысли Дионисия в ту минуту были заняты совсем другим. Потом она подарила поцелуи Дориэю и Микону. Меня Кидиппа оставила напоследок. Приблизившись, она встала на цыпочки и испытующе посмотрела мне в глаза, а затем, не произнеся ни слова, укусила в нижнюю губу, да так сильно, что несколько секунд я простоял, постанывая и прикрывая рот ладонью. Вскоре губа чудовищно распухла, и вместо того, чтобы думать о том, что нас ждет ночью, я старался подыскать оправдание для Арсинои.
После того как мы попрощались с Криниппом, пожелали ему многих лет жизни и поблагодарили за гостеприимство, настал черед принести жертву финикийским домашним богам Танаквиль. Во время церемонии жертвоприношения Дориэй внезапно разразился смехом:
— Интересно было бы посмотреть на выражение лица Криниппа, когда он узнает, что мы высадились в Эриксе и идем на Сегесту. Ему придется объясняться с финикийским Советом гораздо дольше, чем он думает.
Дионисий усердно закивал, поддакивая Дориэю:
— Ты прав, и мне тоже хочется смеяться. Выйдя в море, мы ляжем на такой курс, который обманет карфагенские корабли.
Дориэй был настолько же влюблен в себя, насколько ослеплен собственными планами, поэтому он добродушно похлопал Дионисия по спине и сказал:
— На море командуешь ты… А знаешь, я даже рад, что карфагеняне нас раскусили. Иначе в минуту отчаяния ты мог бы передумать и поплыть в Мессалию. Теперь же тебе ничего не остается, как развязать войну в Эриксе, потому что карфагеняне, если ты попадешь им в руки, тотчас сдерут с тебя кожу.
Дионисий улыбнулся и ответил:
— Ты изрек золотые слова, о истинный потомок Геракла!
Дориэй понял его буквально и горделиво приосанился, но я подозревал, что Дионисий имел в виду следующее: наделив Геракла силой и мужеством, боги обделили его разумом.
Времени у нас оставалось в обрез, и Дионисий попросил меня проверить по описи, не присвоил ли Кринипп добычи больше, чем ему полагалось. Дориэй заявил, что не собирается никуда вламываться и никого убивать не станет, так как это ниже его достоинства. Остаток ночи он хотел провести со своей супругой Танаквиль, чтобы попрощаться с ней и обговорить те пароли и знаки, которые должны были указать сыновьям Танаквиль в Сегесте и сиканам в лесах, что время восстания пришло. Он охотно согласился проследить за тем, чтобы Арсиноя и ее пожитки вовремя попали на корабль, но я не мог полностью положиться на него и попросил Микона, чтобы тот приглядывал за Дориэем, а также позаботился о кошке, которая должна была отплыть вместе с нами.
Все прошло без сучка и задоринки — как мы и предполагали. Стража в доме Криниппа не оказала никакого сопротивления и сложила оружие по первому же требованию. Люди Дионисия связали стражникам руки и от души их избили, чтобы никто не заподозрил сговора. Аккуратный Кринипп оставил на видном месте ключ, дабы нам не пришлось выламывать огромный замок из красивых дверей, ведущих в сокровищницу. Наконец мы добрались до наших богатств, и моряки, шатаясь под их тяжестью, вынесли сокровища через городские ворота на берег под улюлюканье ночной стражи. Довольно много крупных и неудобных предметов Дионисий собственноручно разбросал по полу — это были прощальные дары для Криниппа и его семьи. Но сделал он это скрепя сердце, только ради того, чтобы не нарушать данное тирану слово. Меня тоже охватил праведный гнев, когда я увидел, сколько драгоценных вещей даром достанется алчному Криниппу.
Дионисий, однако, попросил меня успокоиться и растолковал, что грабить всегда гораздо легче, чем сбывать обагренную кровью добычу за разумную цену. Наши потери, сказал он были им предусмотрены еще в ту минуту, когда сокровища оказались в подвалах Криниппа.
Моряки, хотя их было немало, трудились не покладая рук. Они перетаскивали на корабли жертвенное мясо с алтаря Посейдона и, по-моему, последний раз вершили в городе правосудие: из некоторых домов раздавались крики и стоны. Но Дионисий делал вид, что ничего не слышит, и, озабоченно хмурясь, следил за тем, как грузятся на борт оливковое масло и горох. Он махнул рукой даже на то, что многие притащили на корабли меха с вином. Когда же женщины запричитали слишком уж громко, Дионисий ограничился следующим замечанием:
— Они оплакивают своих мужей, которые уходят в море. Плач и стенания — естественное поведение женщин, и мы не можем велеть им замолчать. Я уверен, что скоро они будут смеяться от радости, баюкая красивых и здоровых малышей. Похоже, нас еще долго будут помнить в Гимере!
Ему, так же как и мне, было грустно расставаться с Гимерой, где мы пережили столько радостных минут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147