– Бакалейщик выпил один за другим несколько стаканов мадеры, как бы подзадоривая себя. – Вынужден прозябать здесь, словно цветок без света… Приход… расход… баланс… бухгалтерские книги… квитанции… сахар-сырец… мыло… масло… кофе… уксус… свечи… цикорийnote 30… Что я знаю, кроме этого?! Сегодня вот инвентаризация! Ты только вслушайся: ин-вен-та-ри-за-ция! Это значит, что все перевернуто вверх дном, приказчики сбились с ног, кассир совершенно одурел, а моя жена не в себе…
– Ты хочешь сказать, что на бульваре пережидал суматоху?
– Все это, впрочем, пустяки, стоит ли об этом?
– Но почему, почему, черт возьми, не покончить разом со всем и не отдаться наслаждениям деревенской жизни?
– Ты забываешь, а вернее не знаешь, что женщина по имени Аглая Ламберт, госпожа Обертен, решила иначе.
– А-а! Да ты сам себе не хозяин?
– У нас шестьдесят тысяч франков ренты, а жена хочет двести тысяч.
– Завидный аппетит!
– А чтобы добиться этого, мне придется зарасти коростой на мерзкой улице Ренар. Один дьявол знает, может, я и издохну тут.
На этих словах в комнату вошла служанка и объявила: мадам вот-вот появится.
Хозяйка, вероятно, послала ее узнать что-нибудь, прежде чем незнакомец будет ей представлен. Но во все время, пока старая дева накрывала на стол, друзья не проронили ни слова. Раздосадованная тем, что ничего не удалось услышать, Мариет с головы до ног оглядела гостя. Бравый молодой человек, лет тридцати, широкоплечий, большерукий, с загорелым лицом, рыжеватый, светлоглазый, то и дело прикладывался к бутылке, по-прежнему украдкой поглядывая на приятеля.
Феликс Обертен, минуту назад с таким жаром сетовавший на свою жизнь, барабанил пальцами по столу и в нетерпении смотрел на часы. Его друг, размышляя над услышанным, никак не мог объяснить себе, почему молодец с телом атлета, с густой пышной шевелюрой и непослушными, всклокоченными вихрами, с бычьей шеей ходит в собственном доме по струнке и беззащитен, словно пудель.
На самом деле этот сильный малый, торговец колониальными товарами с улицы Ренар, был достоин сожаления. Его прекрасные черные глаза светились добродушием сильного человека. Большой, слегка приплюснутый нос свидетельствовал о том, что его обладатель не прочь вкусно поесть. Весь он напоминал милого кутенка, а пухлые, чувственные губы самим небом созданы были для того, чтобы улыбаться.
Но капитан Поль не был физиономистом и потому не сумел распознать под маской добродушия полную неспособность к решительным действиям.
Внезапно на лестнице послышался торопливый цокот каблучков по каменным ступенькам. Крик-крак! – ключ повернулся в замке, и дверь отворилась.
Мужчины тотчас встали, и Феликс с выражением безотчетного испуга на лице слегка приглушенным голосом представил:
– Моя жена!
Моряк почтительно склонил голову перед маленькой женщиной, которая в то же время, казалось, заполнила собой всю комнату.
– Дорогая, – продолжал бакалейщик, немного придя в себя, – позволь представить друга детства, капитана Поля Анрийона, о котором я так много рассказывал.
Женщина едва поклонилась в ответ и прощебетала:
– Очень рада, месье… Ах, эта инвентаризация… позвольте два слова Феликсу… дела есть дела, не так ли?
Капитан собрался было что-то сказать, однако «крошка» властно прервала его на первом же слове. Он так и стоял с разинутым ртом, что не помешало ему заметить себе:
«Тьфу ты! У моего друга Феликса жена – настоящий командир эскадры, без нее он ни шагу!»
– С инвентаризацией кончено, – решительно заявила мадам Обертен, давая понять, что больше говорить не о чем. – Шестьдесят две тысячи восемьсот франков сорок сантимов чистой прибыли… более тысячи франков – вознаграждение кассиру… более двух тысяч – приказчикам… сотня – Мариет…
– Прекрасно, мой друг, чудесно.
– Шестьдесят две тысячи франков, – невольно вскрикнул капитан, – но это же замечательно! Мадам, позвольте выразить вам мое искреннее восхищение.
– О! У нас могло бы быть и сто… двести тысяч, если бы муж захотел… Ах! Быть бы мне мужчиной!..
– Вот уж сказала так сказала! Была бы ты мужчиной, ну и что?
– Я всего лишь слабая женщина, не жалею ни времени, ни сил, и мне так досадно, что все впустую.
– Ну, пошло! Снова ты? Счастья у нас прибавится, что ли? Или лучше нам станет в этой конуре, где я умираю от скуки? Может быть, мы перестанем есть эти ненавистные котлеты под отвратительным соусом, что продает мясник на углу? Да, нам подавай миллионы, а единственная служанка носится как угорелая, к тому же заменяет горничную! Неудивительно, что для стряпни у нее попросту не хватает времени, поэтому питаемся на бегу, на скорую руку, точно служащие, которым платят двести франков в месяц.
Мадам Обертен раздраженно пожала плечами и воздела руки к небу, призывая Бога в союзники.
Чувствуя себя не в своей тарелке, моряк не знал, как держаться, и приготовился уже уходить, когда Феликс, разгадав намерения приятеля, обратился к нему:
– Котлеты под соусом бывают только на завтрак… на обед… Возможно, сегодня будет торжественный обед… как-никак инвентаризация. Останься, сделай милость.
– О! Конечно же, месье, – преувеличенно любезно пригласила мадам Обертен. – Боже мой! Чувствуйте себя как дома. Вы старинный друг мужа, а значит, почти член нашей семьи.
Капитан Анрийон молча поклонился и вновь уселся на ободранный бамбуковый стул. Доблестный моряк так удачно вписался в их семейный кружок, что мадам Обертен, быстро глотая горячий суп, без стеснения продолжала деловую беседу. Между тем в голове ее несчастного супруга вертелась кровожадная мысль: как было бы хорошо, если бы она обожгла однажды язык!
Совсем еще молодая, не старше двадцати семи, очень красивая, с золотыми, ниспадающими на детский лоб волосами, с маленьким коралловым ротиком, с огромными голубыми глазами и темными ресницами, с ямочками на румяных щеках, мадам Обертен была бы очаровательна, если бы не слишком решительный взгляд, суховатый голос и резкие жесты. Она чем-то напоминала американскую ученую даму, не хватало только педантизмаnote 31, свойственного обычно женщинам Нового Света.
Продолжая болтать без умолку, «малютка» успевала еще схватить что-нибудь с тарелки, решить сложные домашние проблемы, услужить гостю и довести до бешенства собственного мужа.
– Но, дорогая, – перебил он ее наконец, – это вовсе не интересно Полю… Поговорим о чем-нибудь другом, умоляю тебя!
– Как же так, – негодовала она, – что может быть важнее для серьезного человека, чем деловая беседа? Разве капитан дальнего плавания – это не тот же торговец? Моряк торгового флота! Может ли быть у мужчины звание достойнее? Коммерция для меня – все равно, что поэзия, – добавила она тоном Корнелии, говорящей о своих детях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Ты хочешь сказать, что на бульваре пережидал суматоху?
– Все это, впрочем, пустяки, стоит ли об этом?
– Но почему, почему, черт возьми, не покончить разом со всем и не отдаться наслаждениям деревенской жизни?
– Ты забываешь, а вернее не знаешь, что женщина по имени Аглая Ламберт, госпожа Обертен, решила иначе.
– А-а! Да ты сам себе не хозяин?
– У нас шестьдесят тысяч франков ренты, а жена хочет двести тысяч.
– Завидный аппетит!
– А чтобы добиться этого, мне придется зарасти коростой на мерзкой улице Ренар. Один дьявол знает, может, я и издохну тут.
На этих словах в комнату вошла служанка и объявила: мадам вот-вот появится.
Хозяйка, вероятно, послала ее узнать что-нибудь, прежде чем незнакомец будет ей представлен. Но во все время, пока старая дева накрывала на стол, друзья не проронили ни слова. Раздосадованная тем, что ничего не удалось услышать, Мариет с головы до ног оглядела гостя. Бравый молодой человек, лет тридцати, широкоплечий, большерукий, с загорелым лицом, рыжеватый, светлоглазый, то и дело прикладывался к бутылке, по-прежнему украдкой поглядывая на приятеля.
Феликс Обертен, минуту назад с таким жаром сетовавший на свою жизнь, барабанил пальцами по столу и в нетерпении смотрел на часы. Его друг, размышляя над услышанным, никак не мог объяснить себе, почему молодец с телом атлета, с густой пышной шевелюрой и непослушными, всклокоченными вихрами, с бычьей шеей ходит в собственном доме по струнке и беззащитен, словно пудель.
На самом деле этот сильный малый, торговец колониальными товарами с улицы Ренар, был достоин сожаления. Его прекрасные черные глаза светились добродушием сильного человека. Большой, слегка приплюснутый нос свидетельствовал о том, что его обладатель не прочь вкусно поесть. Весь он напоминал милого кутенка, а пухлые, чувственные губы самим небом созданы были для того, чтобы улыбаться.
Но капитан Поль не был физиономистом и потому не сумел распознать под маской добродушия полную неспособность к решительным действиям.
Внезапно на лестнице послышался торопливый цокот каблучков по каменным ступенькам. Крик-крак! – ключ повернулся в замке, и дверь отворилась.
Мужчины тотчас встали, и Феликс с выражением безотчетного испуга на лице слегка приглушенным голосом представил:
– Моя жена!
Моряк почтительно склонил голову перед маленькой женщиной, которая в то же время, казалось, заполнила собой всю комнату.
– Дорогая, – продолжал бакалейщик, немного придя в себя, – позволь представить друга детства, капитана Поля Анрийона, о котором я так много рассказывал.
Женщина едва поклонилась в ответ и прощебетала:
– Очень рада, месье… Ах, эта инвентаризация… позвольте два слова Феликсу… дела есть дела, не так ли?
Капитан собрался было что-то сказать, однако «крошка» властно прервала его на первом же слове. Он так и стоял с разинутым ртом, что не помешало ему заметить себе:
«Тьфу ты! У моего друга Феликса жена – настоящий командир эскадры, без нее он ни шагу!»
– С инвентаризацией кончено, – решительно заявила мадам Обертен, давая понять, что больше говорить не о чем. – Шестьдесят две тысячи восемьсот франков сорок сантимов чистой прибыли… более тысячи франков – вознаграждение кассиру… более двух тысяч – приказчикам… сотня – Мариет…
– Прекрасно, мой друг, чудесно.
– Шестьдесят две тысячи франков, – невольно вскрикнул капитан, – но это же замечательно! Мадам, позвольте выразить вам мое искреннее восхищение.
– О! У нас могло бы быть и сто… двести тысяч, если бы муж захотел… Ах! Быть бы мне мужчиной!..
– Вот уж сказала так сказала! Была бы ты мужчиной, ну и что?
– Я всего лишь слабая женщина, не жалею ни времени, ни сил, и мне так досадно, что все впустую.
– Ну, пошло! Снова ты? Счастья у нас прибавится, что ли? Или лучше нам станет в этой конуре, где я умираю от скуки? Может быть, мы перестанем есть эти ненавистные котлеты под отвратительным соусом, что продает мясник на углу? Да, нам подавай миллионы, а единственная служанка носится как угорелая, к тому же заменяет горничную! Неудивительно, что для стряпни у нее попросту не хватает времени, поэтому питаемся на бегу, на скорую руку, точно служащие, которым платят двести франков в месяц.
Мадам Обертен раздраженно пожала плечами и воздела руки к небу, призывая Бога в союзники.
Чувствуя себя не в своей тарелке, моряк не знал, как держаться, и приготовился уже уходить, когда Феликс, разгадав намерения приятеля, обратился к нему:
– Котлеты под соусом бывают только на завтрак… на обед… Возможно, сегодня будет торжественный обед… как-никак инвентаризация. Останься, сделай милость.
– О! Конечно же, месье, – преувеличенно любезно пригласила мадам Обертен. – Боже мой! Чувствуйте себя как дома. Вы старинный друг мужа, а значит, почти член нашей семьи.
Капитан Анрийон молча поклонился и вновь уселся на ободранный бамбуковый стул. Доблестный моряк так удачно вписался в их семейный кружок, что мадам Обертен, быстро глотая горячий суп, без стеснения продолжала деловую беседу. Между тем в голове ее несчастного супруга вертелась кровожадная мысль: как было бы хорошо, если бы она обожгла однажды язык!
Совсем еще молодая, не старше двадцати семи, очень красивая, с золотыми, ниспадающими на детский лоб волосами, с маленьким коралловым ротиком, с огромными голубыми глазами и темными ресницами, с ямочками на румяных щеках, мадам Обертен была бы очаровательна, если бы не слишком решительный взгляд, суховатый голос и резкие жесты. Она чем-то напоминала американскую ученую даму, не хватало только педантизмаnote 31, свойственного обычно женщинам Нового Света.
Продолжая болтать без умолку, «малютка» успевала еще схватить что-нибудь с тарелки, решить сложные домашние проблемы, услужить гостю и довести до бешенства собственного мужа.
– Но, дорогая, – перебил он ее наконец, – это вовсе не интересно Полю… Поговорим о чем-нибудь другом, умоляю тебя!
– Как же так, – негодовала она, – что может быть важнее для серьезного человека, чем деловая беседа? Разве капитан дальнего плавания – это не тот же торговец? Моряк торгового флота! Может ли быть у мужчины звание достойнее? Коммерция для меня – все равно, что поэзия, – добавила она тоном Корнелии, говорящей о своих детях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121