В общем, типичные маниакальные убийственные наклонности, отягощенные манией величия.
Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.
Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.
Ему посчастливилось выжить.
Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.
– Какая ирония судьбы, – сказал я. – Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.
– Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, – ответил он. – Где твоя железяка?
– Недалеко.
– Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.
– Я бы тоже хотел, – сказал я. – Твои марионетки тебе не сильно помогли.
– Увы, – признал он. – Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?
– Века практики, – пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. – Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.
– Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, – сообщил он.
– Это как ваш бог положит. – Я опустился на одно колено и извлек из-под скамейки меч. – Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?
– Ты пьешь кровь праведников.
– А ты – грешников? – спросил я. – Кто указывает тебе, которые из них где?
– Если ты знаешь каких-то богов, то молись им. – Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. – Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: – Сатаной.
– С нашим общим отцом, – поправил я, вращая мечом на предмет размять запястья и привыкнуть к балансу. Я не дрался на мечах уже лет сто.
Вместо ответа он вынул из-под плаща короткий эспадрон и кинулся на меня.
Я обучался фехтованию с детства, он же начал постигать уроки сей суровой школы чуть позже, но эти несколько десятилетий разницы не играли особой роли на фоне многих веков жизни. Думаю, у него было больше практики. В схватках с себе и мне подобными, я имею в виду.
В последнее время я вел весьма расслабляющий образ жизни, а он всегда держал себя в форме. И поскольку мои, так сказать, паранормальные способности никак не проявляют себя днем, можно было сказать, что силы наши равны.
Мы сошлись, и мечи столкнулись, выбивая первые искры. Мой меч был длиннее, следовательно, монаху требовалось чуть меньше времени для замаха. Я был ранен в ногу, а он – в руку, следовательно, на его стороне была подвижность, на моей – сила. Я не испытывал к нему особой неприязни, скорее горечь, сожаление по отношению к человеку, которым он когда-то был и которого я убил, и, конечно, некоторую злобу за события последних дней. Он же ненавидел меня всеми фибрами своей проклятой души. На его стороне была вера, я же уже давно ни во что не верю. По всему выходило, что он должен был победить.
По всем канонам классического готического романа, где Добро побеждает Зло, замок людоеда рушится на глазах, на его руинах тут же вырастают цветы, издалека слышится детский смех, а с небес спускается радуга, он должен был победить.
Так что в свое оправдание я могу сказать только одно: я не хотел умирать.
Мы махали своими железяками где-то с полчаса, бой шел с переменным успехом. Я поцарапал ему бок, он пропорол бывший на мне чужой плащ. Одна только радость, что Эдик вряд ли предъявит за него какие-то претензии. Тем более что в списке причиненных мною Эдику неприятностей плащ не входил даже в десятку лидеров.
Отец Доминик, он же брат Хесус, он же вампир, он же ревностный истребитель оных, атаковал яростно и безоглядно. Вскоре я увидел брешь в его обороне, шагнул назад, перешел в позицию ин гарде и замутил финт, кончавшийся выпадом в запястье. Надо сказать, ход был рискованным, поскольку заставлял раскрыться меня самого, и с мечом я никогда его не практиковал. Шпага является более подходящим инструментом для таких упражнений.
Но у меня в руках был меч, поэтому то, что должно было закончиться уколом в руку и постепенным ослаблением оной от потери крови и размахивания куском металла – я имею в виду, если бы удар был нанесен шпагой, – в данном случае завершилось отрубленным запястьем. Эспадрон вместе со сжимавшей его ладонью упал на траву, а я погрузил свой меч в грудь Хесуса. Для человека этого было бы более чем достаточно, для вампира – болезненно, но не смертельно.
Хесус широко раскрыл глаза, потом схватился за лезвие моего меча и начал тянуть его на себя, словно насаживая себя на вертел. Это грозило тем, что я окажусь в опасной близости от его рук, а мое оружие будет зажато в кровавой пародии на ножны. Кровь капала с оставшейся ладони Хесуса. Кровь лилась из обрубка его правой руки, которым он прижимал лезвие моего меча.
Я дернул эфес на себя, но хватка монаха была железной. К тому же, мрачно подумал я, с моим-то везением меч вполне мог застрять у него между ребер.
Хесус открыл рот, из него тоже капала кровь, темная, почти черная кровь нежити. Внезапно он отпустил меч, и меня качнуло назад. Я отступил на полшага, восстанавливая потерянное равновесие, он выхватил из-под плаща (безразмерные у них эти плащи, что ли, столько всего под ними таскают) очередной осиновый кол и попытался меня загарпунить. Я уклонился, одной рукой все еще пытаясь выдернуть меч. По инерции его бросило вперед, связующий нас меч изменил направление, и Хесус навалился на меня, всаживая осину мне чуть выше поясницы.
Я взвыл от боли, но она придала мне сил, и я сумел выдернуть меч. Следующим выпадом я перерубил осиновую веточку монаха пополам, а потом приставил меч к святой шее.
– Имеешь сказать что-нибудь напоследок? – осведомился я.
– Будь ты проклят!
Глаза его безумно сверкнули. В них не было страха смерти, как не было и чувства избавления от кошмара жизни или благодарности за то, что я отправляю его на встречу с Создателем. В них была только безумная ярость от осознания того факта, что он проиграл.
– Я и так проклят, – сообщил ему я и снес голову ударом, которому мог бы позавидовать любой средневековый палач. Тем более средневековый палач, истекающий кровью.
Никакие вспышки, звуки, крики, сопровождаемые битьем окон проезжающих мимо машин и левитацией тела победителя места не имели. Труп просто рухнул на землю, как мешок с картошкой, сброшенный с усталого плеча вернувшегося домой крестьянина, секундой позже и тремя метрами левее действенность закона Ньютона подтвердила голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.
Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.
Ему посчастливилось выжить.
Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.
– Какая ирония судьбы, – сказал я. – Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.
– Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, – ответил он. – Где твоя железяка?
– Недалеко.
– Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.
– Я бы тоже хотел, – сказал я. – Твои марионетки тебе не сильно помогли.
– Увы, – признал он. – Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?
– Века практики, – пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. – Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.
– Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, – сообщил он.
– Это как ваш бог положит. – Я опустился на одно колено и извлек из-под скамейки меч. – Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?
– Ты пьешь кровь праведников.
– А ты – грешников? – спросил я. – Кто указывает тебе, которые из них где?
– Если ты знаешь каких-то богов, то молись им. – Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. – Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: – Сатаной.
– С нашим общим отцом, – поправил я, вращая мечом на предмет размять запястья и привыкнуть к балансу. Я не дрался на мечах уже лет сто.
Вместо ответа он вынул из-под плаща короткий эспадрон и кинулся на меня.
Я обучался фехтованию с детства, он же начал постигать уроки сей суровой школы чуть позже, но эти несколько десятилетий разницы не играли особой роли на фоне многих веков жизни. Думаю, у него было больше практики. В схватках с себе и мне подобными, я имею в виду.
В последнее время я вел весьма расслабляющий образ жизни, а он всегда держал себя в форме. И поскольку мои, так сказать, паранормальные способности никак не проявляют себя днем, можно было сказать, что силы наши равны.
Мы сошлись, и мечи столкнулись, выбивая первые искры. Мой меч был длиннее, следовательно, монаху требовалось чуть меньше времени для замаха. Я был ранен в ногу, а он – в руку, следовательно, на его стороне была подвижность, на моей – сила. Я не испытывал к нему особой неприязни, скорее горечь, сожаление по отношению к человеку, которым он когда-то был и которого я убил, и, конечно, некоторую злобу за события последних дней. Он же ненавидел меня всеми фибрами своей проклятой души. На его стороне была вера, я же уже давно ни во что не верю. По всему выходило, что он должен был победить.
По всем канонам классического готического романа, где Добро побеждает Зло, замок людоеда рушится на глазах, на его руинах тут же вырастают цветы, издалека слышится детский смех, а с небес спускается радуга, он должен был победить.
Так что в свое оправдание я могу сказать только одно: я не хотел умирать.
Мы махали своими железяками где-то с полчаса, бой шел с переменным успехом. Я поцарапал ему бок, он пропорол бывший на мне чужой плащ. Одна только радость, что Эдик вряд ли предъявит за него какие-то претензии. Тем более что в списке причиненных мною Эдику неприятностей плащ не входил даже в десятку лидеров.
Отец Доминик, он же брат Хесус, он же вампир, он же ревностный истребитель оных, атаковал яростно и безоглядно. Вскоре я увидел брешь в его обороне, шагнул назад, перешел в позицию ин гарде и замутил финт, кончавшийся выпадом в запястье. Надо сказать, ход был рискованным, поскольку заставлял раскрыться меня самого, и с мечом я никогда его не практиковал. Шпага является более подходящим инструментом для таких упражнений.
Но у меня в руках был меч, поэтому то, что должно было закончиться уколом в руку и постепенным ослаблением оной от потери крови и размахивания куском металла – я имею в виду, если бы удар был нанесен шпагой, – в данном случае завершилось отрубленным запястьем. Эспадрон вместе со сжимавшей его ладонью упал на траву, а я погрузил свой меч в грудь Хесуса. Для человека этого было бы более чем достаточно, для вампира – болезненно, но не смертельно.
Хесус широко раскрыл глаза, потом схватился за лезвие моего меча и начал тянуть его на себя, словно насаживая себя на вертел. Это грозило тем, что я окажусь в опасной близости от его рук, а мое оружие будет зажато в кровавой пародии на ножны. Кровь капала с оставшейся ладони Хесуса. Кровь лилась из обрубка его правой руки, которым он прижимал лезвие моего меча.
Я дернул эфес на себя, но хватка монаха была железной. К тому же, мрачно подумал я, с моим-то везением меч вполне мог застрять у него между ребер.
Хесус открыл рот, из него тоже капала кровь, темная, почти черная кровь нежити. Внезапно он отпустил меч, и меня качнуло назад. Я отступил на полшага, восстанавливая потерянное равновесие, он выхватил из-под плаща (безразмерные у них эти плащи, что ли, столько всего под ними таскают) очередной осиновый кол и попытался меня загарпунить. Я уклонился, одной рукой все еще пытаясь выдернуть меч. По инерции его бросило вперед, связующий нас меч изменил направление, и Хесус навалился на меня, всаживая осину мне чуть выше поясницы.
Я взвыл от боли, но она придала мне сил, и я сумел выдернуть меч. Следующим выпадом я перерубил осиновую веточку монаха пополам, а потом приставил меч к святой шее.
– Имеешь сказать что-нибудь напоследок? – осведомился я.
– Будь ты проклят!
Глаза его безумно сверкнули. В них не было страха смерти, как не было и чувства избавления от кошмара жизни или благодарности за то, что я отправляю его на встречу с Создателем. В них была только безумная ярость от осознания того факта, что он проиграл.
– Я и так проклят, – сообщил ему я и снес голову ударом, которому мог бы позавидовать любой средневековый палач. Тем более средневековый палач, истекающий кровью.
Никакие вспышки, звуки, крики, сопровождаемые битьем окон проезжающих мимо машин и левитацией тела победителя места не имели. Труп просто рухнул на землю, как мешок с картошкой, сброшенный с усталого плеча вернувшегося домой крестьянина, секундой позже и тремя метрами левее действенность закона Ньютона подтвердила голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144