Должно быть, существовал определенный код, на котором посвященные говорили о подобных делах.
– Откат – это что? – изобразил недоумение Том. – У нас, кажется, не Профсоюз водителей грузовиков? Насколько я помню, мы снимаем рекламу.
– Студия «Ти энд ди», – объяснил я. – Вы что, и песенки сочиняете?
– У нас полный комплекс услуг. Чего бы это ни стоило.
– И сколько стоит эта?
– Ты видел последний ролик Робертса? Он выглядит смешным, потому что хочет меня рассмешить.
Но мне в тот день было не до смеха.
– И как долго это продолжалось? Твой мухлеж с Дэвидом?
– Послушай, Чаз, ты пригласил меня на допрос? Если так, то значит, я что-то недопонял, когда ты мне позвонил. Мне показалось, мы должны были встретиться по другому поводу. Поправь меня, если я ошибаюсь.
Я покраснел. Может, тайный язык в самом деле существовал? Может, я даже его знал, но не умел на нем изъясняться? Сначала с Уинстоном в баре. Теперь здесь. Я позвонил Тому не затем, чтобы его обличать. И даже не затем, чтобы выпытывать грязные подробности. Я хотел, чтобы перепало и мне. Намеревался сказать: «Учтите и меня».
Наверное, самое время сбросить маску морального превосходства. Вот что подразумевал Том. И скорее всего был прав.
– Двадцать тысяч, – сказал я.
И сам удивился, как это сорвалось у меня с языка. Двадцать тысяч – простая констатация факта – ни уверток, ни визгливых клянчащих ноток в голосе. Двадцать тысяч, из них десять я пообещал Уинстону, а с другими десятью уже расстался. Но все-таки я слегка смутился: правильно ли обстряпываю дельце, не следовало ли перекинуть через стол обрывок бумаги с нацарапанной карандашом цифрой?
Том улыбнулся. Ты же один из нас, говорила его улыбка.
Я почувствовал укол совести, но не такой сильный, как предполагал. Неужели все так и бывает? Теряешь себя по капельке, и вдруг – ты уже не ты. А кто-то другой, носящий твое имя, спящий с твоей женой, обнимающий твоего ребенка. Кто угодно, но только не ты.
– Разве я тебе не говорил, что я Санта-Клаус? – спросил Том.
* * *
На следующий день мы встретились с Уинстоном к северу от седьмой линии железки на самой пустынной стоянке «Данкин донатс» в Астории.
Это была его идея. «Надо встречаться подальше от чужих глаз», – предостерег он.
Уинстон поджидал меня в белой «мазде» с колпаками от другой марки и разбитыми задними фарами. Ветровое стекло покрывала паутина трещин.
Я подкатил в серебристом «мерседесе» и почувствовал себя неловко. Надеясь, что Уинстон меня не заметил, загнал машину в дальний угол стояки. Но он заметил.
– Давай сюда! – крикнул он.
Я подошел. Уинстон перегнулся и открыл пассажирскую дверцу:
– Залезай, приятель.
Приятель залез.
– Знаешь, какая моя любимая песня?
– Нет.
– Про деньги «Пинк Флойд». А любимый артист?
Я отрицательно покачал головой.
– Эдди Мани.
– Да, он хорош, – согласился я.
– Любимый фильм – «Цвет денег». Любимый бейсбольный игрок – Норм Кэш. А после него Брэд Пенни.
– Понимаю, Уинстон, у меня есть для тебя деньги.
– Кто говорит о деньгах? Я просто развлекаю тебя разговором.
По эстакаде, разбрызгивая искры, прогрохотал поезд.
– Но раз уж ты заговорил о деньгах, где они?
Я полез за пазуху. Деньги жгли мне карман – кажется, есть такое выражение? Вчера курьер от руководства рекламопроизводителей положил мне конверт на стол.
– Здесь пять тысяч. Вторая половина потом.
– Ты такое видел в кино? – улыбнулся Уинстон.
– Что?
– Половина сейчас, половина после дела. В кино или еще где-нибудь?
– Я думал…
– Какие счеты, приятель. Я ведь сказал, что делаю это по доброте душевной: товарищ попал в беду, и я выручаю. А ты: десять тысяч.
– Я помню…
– Вот и весь уговор.
– Понятно.
– Так какие были условия?
– Я решил, что половина…
– Отвечай, какие были условия, Чарлз?
– Десять тысяч, – пробормотал я.
– Правильно, десять тысяч. Но за что десять тысяч?
– Что ты имеешь в виду?
– За что ты предлагаешь мне десять тысяч? За красивые глаза? Или хочешь заплатить за мое обучение в колледже?
– Послушай, Уинстон… – Внезапно мне очень сильно захотелось уйти.
– Послушай, Чарлз, – перебил он меня. – По-моему, между нами возникло недоразумение. Давай-ка повторим условия. Когда просишь кого-нибудь сделать нечто подобное, надо знать условия.
– Я знаю условия.
– Вот как? Тогда выкладывай. Чтобы потом не было никакой путаницы. За что ты даешь мне десять тысяч?
– Я даю тебе десять тысяч, чтобы… чтобы ты прогнал Васкеса.
– Верно, – отозвался Уинстон. – Условия именно такие. Десять тысяч за то, чтобы я прогнал Васкеса. – Он что-то вытащил из кармана. – А вот и аргумент. Как ты считаешь, он послушается?
– Пистолет. – Я сжался и отпрянул к дверце.
– Вот оно как… – усмехнулся он. – Ты испугался?
– Послушай, Уинстон, я не хочу…
– Не хочешь на пушку смотреть? Вот и он не захочет. А что ты думал? Что я с ним мило потолкую?
– Понимаешь… я думал… если это вообще возможно…
– Да, – повторил он, – если это вообще возможно.
– Хорошо, – согласился я. – Хорошо.
Все это время я оперировал эвфемизмами: прогнать Васкеса, что-то предпринять, позаботиться о нем. Но порой действовать следует именно так, как предлагал Уинстон.
– Что «хорошо»?
– М-м-м?
– «Хорошо» в смысле: вот твои десять тысяч?
– Да, – сдался я.
– Вот и отлично. А то я чуть было не решил, что ты даешь мне только половину.
Я вытащил из кармана конверт и подал ему.
– Какой ты сговорчивый. Я бы согласился и на три четверти. – Уинстон пересчитал деньги и спросил: – Где?
Сошедший с рельсов. 23
Под Вестсайдской автострадой.
Шла первая неделя нового года.
Я сидел рядом с Уинстоном во взятом напрокат серебристо-голубом «сейбле». Глаза Уинстона были закрыты.
По Хадсону, пыхтя, тащился буксир. Вода была настолько черной, что казалось, реки вообще нет. Пустота, ограниченная набережными. Шел дождь со снегом; хрупкие льдинки залетали в открытое окно машины и таяли у меня на лице.
Я дрожал.
Я старался ни о чем не думать, сохранять спокойствие.
На углу на противоположной стороне улицы стояла проститутка в прозрачном красном неглиже и блестящих черных сапогах. Она была там с тех самых пор, как я сел в машину.
Я смотрел на нее и удивлялся: где же ее клиенты? Законный вопрос, поскольку времени было всего начало одиннадцатого.
Девку высадили из джипа с номерными знаками Нью-Джерси, и она ждала новую машину с той же пропиской. Но прошли десять минут, а она по-прежнему торчала на ледяном дожде и от нечего делать пялилась на «сейбл».
Проститутка замерзала и кутала в накидку из искусственного меха свою тестообразную плоть, выставленную напоказ клиентам, чтобы те яснее представляли цену.
Куда же подевались ее клиенты?
Страховщик из Тинека, брокер из Пискатауэй, водители грузовиков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Откат – это что? – изобразил недоумение Том. – У нас, кажется, не Профсоюз водителей грузовиков? Насколько я помню, мы снимаем рекламу.
– Студия «Ти энд ди», – объяснил я. – Вы что, и песенки сочиняете?
– У нас полный комплекс услуг. Чего бы это ни стоило.
– И сколько стоит эта?
– Ты видел последний ролик Робертса? Он выглядит смешным, потому что хочет меня рассмешить.
Но мне в тот день было не до смеха.
– И как долго это продолжалось? Твой мухлеж с Дэвидом?
– Послушай, Чаз, ты пригласил меня на допрос? Если так, то значит, я что-то недопонял, когда ты мне позвонил. Мне показалось, мы должны были встретиться по другому поводу. Поправь меня, если я ошибаюсь.
Я покраснел. Может, тайный язык в самом деле существовал? Может, я даже его знал, но не умел на нем изъясняться? Сначала с Уинстоном в баре. Теперь здесь. Я позвонил Тому не затем, чтобы его обличать. И даже не затем, чтобы выпытывать грязные подробности. Я хотел, чтобы перепало и мне. Намеревался сказать: «Учтите и меня».
Наверное, самое время сбросить маску морального превосходства. Вот что подразумевал Том. И скорее всего был прав.
– Двадцать тысяч, – сказал я.
И сам удивился, как это сорвалось у меня с языка. Двадцать тысяч – простая констатация факта – ни уверток, ни визгливых клянчащих ноток в голосе. Двадцать тысяч, из них десять я пообещал Уинстону, а с другими десятью уже расстался. Но все-таки я слегка смутился: правильно ли обстряпываю дельце, не следовало ли перекинуть через стол обрывок бумаги с нацарапанной карандашом цифрой?
Том улыбнулся. Ты же один из нас, говорила его улыбка.
Я почувствовал укол совести, но не такой сильный, как предполагал. Неужели все так и бывает? Теряешь себя по капельке, и вдруг – ты уже не ты. А кто-то другой, носящий твое имя, спящий с твоей женой, обнимающий твоего ребенка. Кто угодно, но только не ты.
– Разве я тебе не говорил, что я Санта-Клаус? – спросил Том.
* * *
На следующий день мы встретились с Уинстоном к северу от седьмой линии железки на самой пустынной стоянке «Данкин донатс» в Астории.
Это была его идея. «Надо встречаться подальше от чужих глаз», – предостерег он.
Уинстон поджидал меня в белой «мазде» с колпаками от другой марки и разбитыми задними фарами. Ветровое стекло покрывала паутина трещин.
Я подкатил в серебристом «мерседесе» и почувствовал себя неловко. Надеясь, что Уинстон меня не заметил, загнал машину в дальний угол стояки. Но он заметил.
– Давай сюда! – крикнул он.
Я подошел. Уинстон перегнулся и открыл пассажирскую дверцу:
– Залезай, приятель.
Приятель залез.
– Знаешь, какая моя любимая песня?
– Нет.
– Про деньги «Пинк Флойд». А любимый артист?
Я отрицательно покачал головой.
– Эдди Мани.
– Да, он хорош, – согласился я.
– Любимый фильм – «Цвет денег». Любимый бейсбольный игрок – Норм Кэш. А после него Брэд Пенни.
– Понимаю, Уинстон, у меня есть для тебя деньги.
– Кто говорит о деньгах? Я просто развлекаю тебя разговором.
По эстакаде, разбрызгивая искры, прогрохотал поезд.
– Но раз уж ты заговорил о деньгах, где они?
Я полез за пазуху. Деньги жгли мне карман – кажется, есть такое выражение? Вчера курьер от руководства рекламопроизводителей положил мне конверт на стол.
– Здесь пять тысяч. Вторая половина потом.
– Ты такое видел в кино? – улыбнулся Уинстон.
– Что?
– Половина сейчас, половина после дела. В кино или еще где-нибудь?
– Я думал…
– Какие счеты, приятель. Я ведь сказал, что делаю это по доброте душевной: товарищ попал в беду, и я выручаю. А ты: десять тысяч.
– Я помню…
– Вот и весь уговор.
– Понятно.
– Так какие были условия?
– Я решил, что половина…
– Отвечай, какие были условия, Чарлз?
– Десять тысяч, – пробормотал я.
– Правильно, десять тысяч. Но за что десять тысяч?
– Что ты имеешь в виду?
– За что ты предлагаешь мне десять тысяч? За красивые глаза? Или хочешь заплатить за мое обучение в колледже?
– Послушай, Уинстон… – Внезапно мне очень сильно захотелось уйти.
– Послушай, Чарлз, – перебил он меня. – По-моему, между нами возникло недоразумение. Давай-ка повторим условия. Когда просишь кого-нибудь сделать нечто подобное, надо знать условия.
– Я знаю условия.
– Вот как? Тогда выкладывай. Чтобы потом не было никакой путаницы. За что ты даешь мне десять тысяч?
– Я даю тебе десять тысяч, чтобы… чтобы ты прогнал Васкеса.
– Верно, – отозвался Уинстон. – Условия именно такие. Десять тысяч за то, чтобы я прогнал Васкеса. – Он что-то вытащил из кармана. – А вот и аргумент. Как ты считаешь, он послушается?
– Пистолет. – Я сжался и отпрянул к дверце.
– Вот оно как… – усмехнулся он. – Ты испугался?
– Послушай, Уинстон, я не хочу…
– Не хочешь на пушку смотреть? Вот и он не захочет. А что ты думал? Что я с ним мило потолкую?
– Понимаешь… я думал… если это вообще возможно…
– Да, – повторил он, – если это вообще возможно.
– Хорошо, – согласился я. – Хорошо.
Все это время я оперировал эвфемизмами: прогнать Васкеса, что-то предпринять, позаботиться о нем. Но порой действовать следует именно так, как предлагал Уинстон.
– Что «хорошо»?
– М-м-м?
– «Хорошо» в смысле: вот твои десять тысяч?
– Да, – сдался я.
– Вот и отлично. А то я чуть было не решил, что ты даешь мне только половину.
Я вытащил из кармана конверт и подал ему.
– Какой ты сговорчивый. Я бы согласился и на три четверти. – Уинстон пересчитал деньги и спросил: – Где?
Сошедший с рельсов. 23
Под Вестсайдской автострадой.
Шла первая неделя нового года.
Я сидел рядом с Уинстоном во взятом напрокат серебристо-голубом «сейбле». Глаза Уинстона были закрыты.
По Хадсону, пыхтя, тащился буксир. Вода была настолько черной, что казалось, реки вообще нет. Пустота, ограниченная набережными. Шел дождь со снегом; хрупкие льдинки залетали в открытое окно машины и таяли у меня на лице.
Я дрожал.
Я старался ни о чем не думать, сохранять спокойствие.
На углу на противоположной стороне улицы стояла проститутка в прозрачном красном неглиже и блестящих черных сапогах. Она была там с тех самых пор, как я сел в машину.
Я смотрел на нее и удивлялся: где же ее клиенты? Законный вопрос, поскольку времени было всего начало одиннадцатого.
Девку высадили из джипа с номерными знаками Нью-Джерси, и она ждала новую машину с той же пропиской. Но прошли десять минут, а она по-прежнему торчала на ледяном дожде и от нечего делать пялилась на «сейбл».
Проститутка замерзала и кутала в накидку из искусственного меха свою тестообразную плоть, выставленную напоказ клиентам, чтобы те яснее представляли цену.
Куда же подевались ее клиенты?
Страховщик из Тинека, брокер из Пискатауэй, водители грузовиков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60