Сказал, развернулся и пошел по дорожке между рядами.
Молодой, красивый и свободный.
Мегера обиженно фыркнула и, по-женски коряво замахнувшись, с силой швырнула в него пустую банку из-под замзам-колы.
Вращающаяся жестянка должна была попасть в то место, откуда у ангелов растут крылья, а у федеральных агентов Чрезвычайной Комиссии – расходятся ремни кобуры. Но не попала. Резко повернувшись, Харднетт поймал банку на лету. Сжав в руке, выпустил из нее дух и, практически не целясь, закинул в мусорный бак, что стоял на выходе из салона.
Кают-компания находилась на предпоследнем ярусе и представляла собой огромный зал с куполообразным сводом. Специальные перегородки разделяли ее на двадцать четыре сектора – от сектора «А1» до сектора «Б12». И хотя каждый сектор специализировался на чем-то особенном, пассажир, занявший столик в одном из них, мог получить весь набор предлагаемых услуг. По принципу «все включено» и не сходя с места. От чашечки кофе до консультации космопсихолога. Правда, для того чтобы понырять в бассейне, спустить в рулетку кровное или уединиться с девочкой заведения, пассажиры все равно вынуждены перебираться в специальные, отведенные именно для этого, залы и кабинеты. Но тут уж ничего не попишешь – такова специфика исполнения подобного рода желаний.
Харднетт выбрал ресторанный сектор «А4». Выбрал не случайно. Во-первых, рядом с выходом. Во-вторых, и в главных, именно оттуда доносились звуки рояля. Полковник повелся на них, как крыса на звук известной дудочки. Впрочем, в отличие от крыс, о своем выборе ничуть не пожалел.
В салоне, декорированном в имперском стиле рококо, все было обустроено как надо: монументально, статично, без каких-либо утомляющих новомодных выкрутасов. И атмосфера стояла несуетная, и публика подобралась на редкость спокойная, а вылощенные официанты скользили меж шикарно убранных столов тихими тенями.
Электрический свет отсутствовал. Вместо него горели свечи. Горели они всюду – и на столах, и на обитых бордовыми гобеленами стенах. Висящие подсвечники казались настолько массивными, что приходилось удивляться, как их выдерживают элементы крепежа.
И пахло в салоне изумительно. Церковный дух расплавленного стеарина вытеснялся сложной смесью ароматов: дорогого табака, подсушенного ягеля, бергамота и чего-то еще – знакомого, но не поддающегося с ходу определению.
В глубине, на небольшом подиуме, блестел перламутровой инкрустацией рояль «Мюльбах» – его приподнятая крышка напоминала крыло на взмахе, отчего весь инструмент походил на подстреленную черную птицу. Тапер, длинноволосый юноша в темно-зеленом фраке, не халтурил, играл виртуозно и – что особо трогало – с упоением. Даже глаза от удовольствия прикрыл. Длинные его пальцы скользили по клавишам, словно пальцы незрячего по выпуклым буквам Луи Брайля.
Очарованный музыкой Харднетт взял пример с исполнителя – закрыл глаза, а сам открылся.
И в ту же секунду обнаружил себя в комнате старой усадьбы, где сияла за окном высокая луна, шумела на перекатах река и тянулся с берега на берег горбатый деревянный мост.
Образ нарисовался столь реалистичный, что всерьез показалось – сейчас в комнату войдет лакей и скажет: «Сэр, лошадь подана».
Так мощно пробрало и подхватило.
Не без усилия стряхнув наваждение, Харднетт подумал, что компания «Сквозные Космические Линии» этого талантливого паренька явно не в подземном переходе подобрала. На каком-нибудь неслабом конкурсе имярек. Никаких сомнений.
Трудно сказать, как другие пассажиры, но полковник такой подход к сервису оценил. И в целом все здесь, в секторе «А4», пришлось ему по нраву. За исключением сущего пустяка – свободных столиков не наблюдалось. Пришлось решать, к кому из посетителей присоседиться.
Осматривая зал, он наткнулся взглядом на седовласого мужчину в годах, который сидел возле самой дальней от сцены колонны. Внешний вид этого попивающего кофе господина не раздражал. Строгий крой костюма, скованная поза, отсутствие улыбки на лице – все говорило о нем, как о человеке солидном. Такой с задушевными разговорами приставать не будет. Не должен. К тому же занят – в руках книга.
Харднетт пересек зал по начищенному до блеска дубовому паркету и, взявшись за тяжеленный стул с бронзовыми ножками в виде львиных лап, учтиво поинтересовался у того, кого для себя уже нарек «Седым»:
– Не будете против?
– Сделайте одолжение, – кивнул тот, не отрываясь от книги. Устроившись, Харднетт изучил меню. Ничего знакомого в этом путаном документе не нашел и по-свойски устроил для себя лукуллов пир: заказал вне шаблонов морское соте, овощной салат из ингредиентов на усмотрение шеф-повара, но без томатов, и «албийского» – одну бутылку винтажа 2198 года. Через полминуты бойкий паренек в расшитой золотом ливрее принес вино. Откупорил и накапал на дно бокала. Харднетт взболтнул, понюхал, пригубил, для проформы закатил глаза и дал добро.
Наполнив бокал и оставив на столе бутылку, официант удалился так же тихо, как и появился. Не человек – привидение.
В ожидании заказа Харднетт небольшими глотками, смакуя, катал на языке терпкие клубки, тянул вино и от нечего делать разглядывал публику. К своему удивлению за одним из столиков (через один впереди и справа) увидел Проводника. Самого что ни на есть настоящего Проводника. И, судя по форме, из актуального экипажа. Этот Проводник поедал ком розоватого крем-брюле. Огромными кусками и с чудовищной сосредоточенностью.
– Все же забавные они люди, – неожиданно произнес сосед. Оказалось, что, заложив страницу салфеткой, он проследил за взглядом Харднетта.
– Кто? – не понял полковник.
– Проводники.
– Вы считаете их людьми?
Седой удивленно вскинул брови:
– А вы, уважаемый, считаете иначе?
Да, Харднетт считал иначе. Он был убежден, что Проводники не люди. Что они нечто другое. Не лучше людей, не хуже – другое. И скрывать это свое мнение полковник не видел смысла.
– Есть всякие животные, – сказал он. – Есть мы и тморпы. И есть Проводники.
– Вы, уважаемый, придерживаетесь той гипотезы, что Проводники не принадлежат к роду людскому? – все еще не верил сосед. Его, похоже, поражала сама мысль, что кто-то может всерьез придерживаться столь дикой гипотезы.
– У человека сорок шесть хромосом, а у Проводника… У Проводника – сами знаете.
– Знаю. Сорок семь. Но разве дело в этом?
Харднетт промолчал. Он не собирался вступать в дискуссию. Для него в этом вопросе все было давно и предельно ясно. Мнение свое менять он не собирался. Навязывать его кому-то другому – тем более.
Где-то, наверное, к четвертому курсу учебы в медицинском у Харднетта сложилось глубокое убеждение, что у эволюции Вселенной, как это ни парадоксально звучит, два венца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122