– Хлебом нас не корми, дай поиграть мускулами и побряцать оружием. И правители наши нам под стать. Обожают металл.
– Имеешь в виду звонкий? – Харднетт потер большим пальцем об указательный.
И услышал в ответ:
– И звонкий и глухой. Я говорю об их любимых игрушках: железных когортах, медных трубах, латунных кокардах и цинковых гробах.
– Ах, ты вот о чем. Ну да, так и есть – когорты и гробы.
Спорить глупо.
– Так есть, так было и так будет.
Грин произнес эту пессимистическую сентенцию с немалой печалью в голосе.
«Постоянное общение с работниками Министерства внешних сношений, поголовно зараженными вирусом прогрессистского мессианства, на пользу агентам Отдела внешнего мониторинга никогда не шло, – глядя на стоящего у окна майора, тут же подумал Харднетт. – Этот круг общения размягчает внутренний стержень и разжижает мозги. Любому. А тут и сам парень из гуманистического выводка. Тяжелый случай».
– Сколько тебе, майор, до ротации? – спросил он как бы между прочим.
«Между прочим» вышло не слишком удачно. Грин, уловив в голосе полковника подвох, оставил в покое жалюзи и резко обернулся.
– Полгода, – сказал он. – А что?
– Да ничего. – Харднетт отвел взгляд и, меняя тему, произнес: – Сейчас с Колеи на вертушке добирался, сон видел.
Грин и тут насторожился:
– Сон?
– Ну да, сон, сновидение. – Харднетт оттянул маску в районе правого глаза, просунул палец и почесал перемазанную в клейкой массе бровь. – И там, в сновидении, так было. Выхожу я, значит, из дома, ныряю под арку и иду вверх по улице. Понятное дело, что непонятно куда. Сон же. Во сне никогда не понять, куда идешь. Но, тем не менее, иду. Иду, иду, иду… И вдруг понимаю, что вокруг что-то не так. Вроде все как всегда, но все же что-то не так. Через какое-то время вдруг врубаюсь, что именно: все прохожие, все до единого, идут задом наперед. Ну, то есть, все спиной вперед шагают. Будто так и надо. – Полковник встал из кресла и прошелся по кабинету туда-сюда спиной вперед. – Вот так вот они все ходили. Кстати, приятно босиком ходить по холодному паркету. Не желаешь, майор, попробовать?
Грин покачал головой – нет, и Харднетт продолжил:
– Ну так вот. Я сначала там, во сне, подумал, что они все вместе решили подшутить надо мной. Но потом соображаю: нет, шалишь, быть не может такого. Все понурые, с постными мордами, спешат куда-то по делам – какие тут могут быть приколы? И потом, два-три человека – куда ни шло, но чтобы весь город участвовал в розыгрыше – ну нет! И главное, у всех так это ловко получается, спиной вперед ходить, будто они только так от рождения и ходили всегда. И стало мне тут, признаться, не по себе. Особенно неприятны были взгляды тех, кто шагал чуть впереди. Идут и смотрят. Идут и смотрят… как на сумасшедшего. Очень, доложу тебе, майор, неприятно это. Вот такой вот сон.
Грин выслушал Харднетта, ни разу не перебив. Только по окончании рассказа спросил:
– К чему это?
– К чему сон? – Полковник пожал плечами. – Ну не знаю, честно говоря. Я еще его не анализировал. Хотя и чувствую по ряду признаков, что вещий.
– Нет, я спрашиваю, к чему вы его мне рассказали?
– Ну как к чему рассказал?.. Да ни к чему, собственно. Просто так. Занятным показалось, что все там вот так вот, а я – вот этак. Не так, как все. Показалось занятным, вот и рассказал. Просто так. А что?
Грин, не будучи глупцом, прекрасно понимал, что полковник его прощупывает. Поэтому, старательно отводя глаза, тихо произнес:
– Да ничего. Подумал, рассказ со смыслом.
– Со смыслом? – притворно удивился Харднетт и продолжил игру в кошки-мышки. – С каким еще смыслом? С тем, что наше правое дело зачастую требует от нас идти вопреки общепринятым представлениям о добре и зле?
– Ну вроде того.
– А зачем, майор, мне об этом так издалека и столь иносказательно?
– Ну мало ли… – Грин вновь уставился в окно. – Всякое случается.
– Да брось ты! Стал бы я тебе мозги пудрить. Ты же не мальчик. Ты уже целый майор. Глыба. Скала! – Харднетт вдруг с силой ударил по столу, а когда Грин оглянулся на звук, поймал его взгляд, подмигнул и спросил все тем же дружеским тоном: – Или сбоит? А? Колись, майор. Сомнения по ночам подкрадываются? Сжимается иной раз сердечко от ощущения, что сел не на тот лайнер. Бывает?
– Начистоту?
– Конечно.
– Бывает, – признался Грин.
Харднетт откинулся на спинку кресла и удрученно покачал головой:
– Похоже, звезды встали раком.
– Что? – не понял майор.
– Звезды, говорю, расположились нынче как-то криво. Иначе и не объяснить, отчего в последние дни и двух часов не проходит, чтоб я не наткнулся на очередную сложноорганизованную душу. – Полковник хохотнул. – Впрочем, быть может, все оттого, что я и сам не так уж прост. А чудак чудака, как говорится, видит издалека.
– Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.
– Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка – рыдай.
– Видите ли, господин полковник… – начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.
«Главное, чтобы в обморок не упал», – подумал Харднетт и обронил:
– Знавал я одного танкиста, страдающего клаустрофобией.
– Что?
– Да ничего. Ты не стесняйся, майор, выкладывай. Чего там накипело в душе?
Грин поднял на него глаза, взгляда не выдержал, вновь опустил и наконец, признался:
– Мне в последнее время кажется, что все напрасно.
– Что значит «все»?
– Вся наша кипучая деятельность.
– Деятельность Комиссии? – настороженно спросил Харднетт.
Грин, в глазах которого промелькнул испуг, поспешил объясниться.
– Нет, я о деятельности Федерации по обустройству новых наделов, – сказал он, после чего уточнил: – О нашей внешней политике. – И стал рассуждать: – Вот смотрите. Мы работаем, стараемся, презентуем свои нормы, вводим, где исподволь, а где и явно, цивилизованные порядки, свергаем то по-тихому, то шумно тиранов-деспотов, подгоняем социальный облик отдельных стран и целых планет под универсальные лекала, ну и все такое прочее. И что в итоге? Какой от этого всего толк?
Харднетт пожал плечами:
– А что не так?
– А то, что нравы-то аборигенов не меняются! – воскликнул Грин. – Вот что не так. Они по-прежнему ненавидят, терзают и убивают друг друга. Они… Ай, ладно! – Майор огорченно махнул рукой. – Короче говоря, все наши труды на поверку…
– Эка ты, дружок, копнул, – оборвал его Харднетт. – А мы сами что, святые? Идеальные? Сам же только что проговорился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Имеешь в виду звонкий? – Харднетт потер большим пальцем об указательный.
И услышал в ответ:
– И звонкий и глухой. Я говорю об их любимых игрушках: железных когортах, медных трубах, латунных кокардах и цинковых гробах.
– Ах, ты вот о чем. Ну да, так и есть – когорты и гробы.
Спорить глупо.
– Так есть, так было и так будет.
Грин произнес эту пессимистическую сентенцию с немалой печалью в голосе.
«Постоянное общение с работниками Министерства внешних сношений, поголовно зараженными вирусом прогрессистского мессианства, на пользу агентам Отдела внешнего мониторинга никогда не шло, – глядя на стоящего у окна майора, тут же подумал Харднетт. – Этот круг общения размягчает внутренний стержень и разжижает мозги. Любому. А тут и сам парень из гуманистического выводка. Тяжелый случай».
– Сколько тебе, майор, до ротации? – спросил он как бы между прочим.
«Между прочим» вышло не слишком удачно. Грин, уловив в голосе полковника подвох, оставил в покое жалюзи и резко обернулся.
– Полгода, – сказал он. – А что?
– Да ничего. – Харднетт отвел взгляд и, меняя тему, произнес: – Сейчас с Колеи на вертушке добирался, сон видел.
Грин и тут насторожился:
– Сон?
– Ну да, сон, сновидение. – Харднетт оттянул маску в районе правого глаза, просунул палец и почесал перемазанную в клейкой массе бровь. – И там, в сновидении, так было. Выхожу я, значит, из дома, ныряю под арку и иду вверх по улице. Понятное дело, что непонятно куда. Сон же. Во сне никогда не понять, куда идешь. Но, тем не менее, иду. Иду, иду, иду… И вдруг понимаю, что вокруг что-то не так. Вроде все как всегда, но все же что-то не так. Через какое-то время вдруг врубаюсь, что именно: все прохожие, все до единого, идут задом наперед. Ну, то есть, все спиной вперед шагают. Будто так и надо. – Полковник встал из кресла и прошелся по кабинету туда-сюда спиной вперед. – Вот так вот они все ходили. Кстати, приятно босиком ходить по холодному паркету. Не желаешь, майор, попробовать?
Грин покачал головой – нет, и Харднетт продолжил:
– Ну так вот. Я сначала там, во сне, подумал, что они все вместе решили подшутить надо мной. Но потом соображаю: нет, шалишь, быть не может такого. Все понурые, с постными мордами, спешат куда-то по делам – какие тут могут быть приколы? И потом, два-три человека – куда ни шло, но чтобы весь город участвовал в розыгрыше – ну нет! И главное, у всех так это ловко получается, спиной вперед ходить, будто они только так от рождения и ходили всегда. И стало мне тут, признаться, не по себе. Особенно неприятны были взгляды тех, кто шагал чуть впереди. Идут и смотрят. Идут и смотрят… как на сумасшедшего. Очень, доложу тебе, майор, неприятно это. Вот такой вот сон.
Грин выслушал Харднетта, ни разу не перебив. Только по окончании рассказа спросил:
– К чему это?
– К чему сон? – Полковник пожал плечами. – Ну не знаю, честно говоря. Я еще его не анализировал. Хотя и чувствую по ряду признаков, что вещий.
– Нет, я спрашиваю, к чему вы его мне рассказали?
– Ну как к чему рассказал?.. Да ни к чему, собственно. Просто так. Занятным показалось, что все там вот так вот, а я – вот этак. Не так, как все. Показалось занятным, вот и рассказал. Просто так. А что?
Грин, не будучи глупцом, прекрасно понимал, что полковник его прощупывает. Поэтому, старательно отводя глаза, тихо произнес:
– Да ничего. Подумал, рассказ со смыслом.
– Со смыслом? – притворно удивился Харднетт и продолжил игру в кошки-мышки. – С каким еще смыслом? С тем, что наше правое дело зачастую требует от нас идти вопреки общепринятым представлениям о добре и зле?
– Ну вроде того.
– А зачем, майор, мне об этом так издалека и столь иносказательно?
– Ну мало ли… – Грин вновь уставился в окно. – Всякое случается.
– Да брось ты! Стал бы я тебе мозги пудрить. Ты же не мальчик. Ты уже целый майор. Глыба. Скала! – Харднетт вдруг с силой ударил по столу, а когда Грин оглянулся на звук, поймал его взгляд, подмигнул и спросил все тем же дружеским тоном: – Или сбоит? А? Колись, майор. Сомнения по ночам подкрадываются? Сжимается иной раз сердечко от ощущения, что сел не на тот лайнер. Бывает?
– Начистоту?
– Конечно.
– Бывает, – признался Грин.
Харднетт откинулся на спинку кресла и удрученно покачал головой:
– Похоже, звезды встали раком.
– Что? – не понял майор.
– Звезды, говорю, расположились нынче как-то криво. Иначе и не объяснить, отчего в последние дни и двух часов не проходит, чтоб я не наткнулся на очередную сложноорганизованную душу. – Полковник хохотнул. – Впрочем, быть может, все оттого, что я и сам не так уж прост. А чудак чудака, как говорится, видит издалека.
– Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.
– Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка – рыдай.
– Видите ли, господин полковник… – начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.
«Главное, чтобы в обморок не упал», – подумал Харднетт и обронил:
– Знавал я одного танкиста, страдающего клаустрофобией.
– Что?
– Да ничего. Ты не стесняйся, майор, выкладывай. Чего там накипело в душе?
Грин поднял на него глаза, взгляда не выдержал, вновь опустил и наконец, признался:
– Мне в последнее время кажется, что все напрасно.
– Что значит «все»?
– Вся наша кипучая деятельность.
– Деятельность Комиссии? – настороженно спросил Харднетт.
Грин, в глазах которого промелькнул испуг, поспешил объясниться.
– Нет, я о деятельности Федерации по обустройству новых наделов, – сказал он, после чего уточнил: – О нашей внешней политике. – И стал рассуждать: – Вот смотрите. Мы работаем, стараемся, презентуем свои нормы, вводим, где исподволь, а где и явно, цивилизованные порядки, свергаем то по-тихому, то шумно тиранов-деспотов, подгоняем социальный облик отдельных стран и целых планет под универсальные лекала, ну и все такое прочее. И что в итоге? Какой от этого всего толк?
Харднетт пожал плечами:
– А что не так?
– А то, что нравы-то аборигенов не меняются! – воскликнул Грин. – Вот что не так. Они по-прежнему ненавидят, терзают и убивают друг друга. Они… Ай, ладно! – Майор огорченно махнул рукой. – Короче говоря, все наши труды на поверку…
– Эка ты, дружок, копнул, – оборвал его Харднетт. – А мы сами что, святые? Идеальные? Сам же только что проговорился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122