Он объезжал их стороной, чтобы не потревожить.
Мир казался сегодня Талиессину наполненным удивительной гармонией. Все существовало вокруг в согласии и красоте, как бы погруженное в неслышную музыку. «Уида права, – думал он, – музыка способна организовать мир. Создать структуру, в которой невозможна дисгармония. Потому что в конечном счете все наши грехи суть ошибки, и все наши преступления суть дурно воплощенные добрые намерения…»
В иные дни Талиессин не бывал столь прекраснодушен. Но только не сегодня.
Он остановился на краю большой поляны. Открытое место и посреди – огромный дуб с узловатыми ветвями. Несколько раз в этого великана попадали молнии, часть дерева отщепилась и засохла. Скрученные дьявольской силой ветки словно пытались напомнить о том жестоком аде, что таится подчас в человеческой душе. Но вторая половина дерева упрямо зеленела.
Несколько лет назад Талиессин и Уида убили здесь огромного кабана. В память об этом событии они вживили в ствол дерева кабаньи челюсти, так что дуб казался живым существом, оскаленным навстречу любому, кто явится на его поляну – в его вотчину.
Талиессин осторожно выехал на открытое место. Поднял голову, словно пытаясь выяснить, не висит ли кто-нибудь в небесах, готовый спикировать ему на макушку. Но небеса были приветливы и пусты.
За годы жизни с Уидой Талиессин так и не научился распознавать ее, когда она сливалась с лесом и растворялась в окружающем мире. Зато он умел чувствовать ее близость. И сейчас нечто в душе Талиессина насторожилось. Если Уиды здесь и нет, она, во всяком случае, побывала под старым дубом совсем недавно.
На сухой стороне дерева, на простертой в сторону чащи ветке медленно раскачивалось женское тело. Оно было привязано за руки. Длинное белое платье скрывало подол, копна черных волос падала на лицо.
Сердце стукнуло в груди Талиессина и остановилось. Ледяная волна разлилась по всему его естеству. Он соскочил с коня и бросился к повешенной женщине.
Схватил ее за талию… и ощутил под руками пустоту.
Просто платье, привязанное за рукава, и конский хвост, наброшенный на мешок, имитирующий голову.
На Талиессина накатила слабость. Слезы хлынули из его глаз, и он не мог бы сказать, какое именно чувство извергло эти потоки: ярость, облегчение, страстное желание стиснуть в объятиях настоящую, живую Уиду? От облегчения у него подкосились колени. Он не стал бороться с собой – все равно никто его здесь не видит; упал на землю лицом вниз, схватился пальцами за траву и громко разрыдался. Вожделение стало невыносимым. Уида была здесь. Была совсем недавно. Платье все еще хранило ее запах. Пустая оболочка, обещание скорой близости. Потому что… Талиессин поднял голову, улыбка проступила на мокром лице.
…Потому что если платье здесь, то Уида где-то поблизости – раздетая.
Он оперся ладонями о землю, чтобы встать, и уткнулся во что-то твердое. Регент машинально взял маленький предмет в руку, поднес к глазам.
Прямо под платьем, там, где под ногами повешенного выросла бы волшебная приворотная трава, находился целый хоровод маленьких фарфоровых собачек.
Это были забавные охотничьи песики с длинными ушами и смышлеными мордочками. Только выкрашены они были не в цвет естественной собачьей шерсти. Нет, их гладкие тельца были разрисованы пестрыми цветочками, трилистниками, сердечками и коронами.
Уида купила их на рынке в Дарконе много лет назад и очень дорожила ими. И то, что собачки были здесь и ждали Талиессина, лишний раз подтверждало серьезность намерений эльфийки.
Талиессин бережно собрал всех, завязал в платок и, медленно усевшись в седло, двинулся дальше.
* * *
Уида скрывалась от своего мужа вот уже второй день. Иногда она видела его – издали. Она старалась наблюдать за ним так, чтобы он не мог встретиться с ней глазами. Один взгляд в ее сторону – и развлечение будет испорчено. Безнадежно испорчено. Талиессин, по замыслу Уиды, должен был обезуметь.
Несомненно, он хорошо знал о том, что она рядом. Он даже несколько раз ощупывал пальцами оставленные ею следы во влажной земле. Но она ловко уходила от него. На ней теперь была одежда, сплетенная из травы и гибких веток, нечто вроде корзины, к тому же украшенной цветками.
Сходным способом был создан и шатер, где Уида проводила ночи: небольшой шалаш, увитый цветами и устланный душистыми травами. Каждый день Уида обновляла цветы и траву, чтобы благоухание внутри шатра было густым и вызывало головную боль. Любовь к эльфийской деве таит в себе множество опасностей!
Перед шатром имелась волчья яма. Большая – Уида трудилась над ее созданием почти два дня. Сверху яму устилали тонкие ветки, покрытые дерном. Возможно, Талиессин при виде шатра потеряет голову, забудет об осторожности и провалится. Он будет сильно страдать, сидя в яме! А Уиде останется лишь наблюдать за тем, как он попытается выбраться.
Мысль о том, что Талиессин может страдать, заставила Уиду вздрогнуть всем телом. Она медленно представила себе это еще раз: он идет по лесу, оступается, падает, царапая руки в тщетной попытке остановить падение. И потом сидит внизу, в безнадежности.
Нет, конечно, Талиессин не станет сидеть, опустив голову и обхватив колени. Он начнет бороться. Он выберется наружу, с обломанными ногтями, разозленный, потный, и четыре шрама будут гореть на его лице.
И Уида выйдет к нему – нагая, в одежде из трав, с венком на волосах.
Она засмеялась, думая об этом.
И тут она споткнулась и полетела на землю носом вниз. Талиессин, зная о ее близком присутствии, сам расставил ей западню! Она не заметила обычного шнура, протянутого в ладони над землей между стволами.
Нет, не вполне обычного: этот шнур был сплетен из конских волос. Из тех, что должны были имитировать волосы на голове «повешенной женщины». Лежа ничком, она повернула голову набок, чтобы получше рассмотреть веревку.
И тут увидела небольшой блестящий предмет. Длиной он был в локоть, шириной – в пол-локтя. Уида протянула руку и, не вставая, взяла его.
Это была дощечка, разрисованная светлыми блестящими красками и залитая лаком, чтобы защитить от влаги. Уида села, положила дощечку на колени, и сладкая щекотка побежала по всему ее телу.
С дощечки на Уиду смотрел некто, имеющий определенное сходство с Талиессином. У нарисованного человека были выпученные рыбьи глаза, висящие по обеим сторонам лица нечесаные волосы, сжатый рыбий ротик – эдакая крохотная буковка «о». Четыре шрама отчетливо перечеркивали лицо, но было совершенно очевидно, что художник, вынужденный следовать натуре, все же вывел их с крайней неохотой.
Портрет был написан с той умелой лихостью, с какой человек создает нечто, чему посвятил всю жизнь.
– О, Талиессин, – прошептала Уида, поднося портрет к губам и вдыхая запах лака, но вместе с тем и запах, исходивший в ее воспоминании от тела ее мужа, – я люблю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Мир казался сегодня Талиессину наполненным удивительной гармонией. Все существовало вокруг в согласии и красоте, как бы погруженное в неслышную музыку. «Уида права, – думал он, – музыка способна организовать мир. Создать структуру, в которой невозможна дисгармония. Потому что в конечном счете все наши грехи суть ошибки, и все наши преступления суть дурно воплощенные добрые намерения…»
В иные дни Талиессин не бывал столь прекраснодушен. Но только не сегодня.
Он остановился на краю большой поляны. Открытое место и посреди – огромный дуб с узловатыми ветвями. Несколько раз в этого великана попадали молнии, часть дерева отщепилась и засохла. Скрученные дьявольской силой ветки словно пытались напомнить о том жестоком аде, что таится подчас в человеческой душе. Но вторая половина дерева упрямо зеленела.
Несколько лет назад Талиессин и Уида убили здесь огромного кабана. В память об этом событии они вживили в ствол дерева кабаньи челюсти, так что дуб казался живым существом, оскаленным навстречу любому, кто явится на его поляну – в его вотчину.
Талиессин осторожно выехал на открытое место. Поднял голову, словно пытаясь выяснить, не висит ли кто-нибудь в небесах, готовый спикировать ему на макушку. Но небеса были приветливы и пусты.
За годы жизни с Уидой Талиессин так и не научился распознавать ее, когда она сливалась с лесом и растворялась в окружающем мире. Зато он умел чувствовать ее близость. И сейчас нечто в душе Талиессина насторожилось. Если Уиды здесь и нет, она, во всяком случае, побывала под старым дубом совсем недавно.
На сухой стороне дерева, на простертой в сторону чащи ветке медленно раскачивалось женское тело. Оно было привязано за руки. Длинное белое платье скрывало подол, копна черных волос падала на лицо.
Сердце стукнуло в груди Талиессина и остановилось. Ледяная волна разлилась по всему его естеству. Он соскочил с коня и бросился к повешенной женщине.
Схватил ее за талию… и ощутил под руками пустоту.
Просто платье, привязанное за рукава, и конский хвост, наброшенный на мешок, имитирующий голову.
На Талиессина накатила слабость. Слезы хлынули из его глаз, и он не мог бы сказать, какое именно чувство извергло эти потоки: ярость, облегчение, страстное желание стиснуть в объятиях настоящую, живую Уиду? От облегчения у него подкосились колени. Он не стал бороться с собой – все равно никто его здесь не видит; упал на землю лицом вниз, схватился пальцами за траву и громко разрыдался. Вожделение стало невыносимым. Уида была здесь. Была совсем недавно. Платье все еще хранило ее запах. Пустая оболочка, обещание скорой близости. Потому что… Талиессин поднял голову, улыбка проступила на мокром лице.
…Потому что если платье здесь, то Уида где-то поблизости – раздетая.
Он оперся ладонями о землю, чтобы встать, и уткнулся во что-то твердое. Регент машинально взял маленький предмет в руку, поднес к глазам.
Прямо под платьем, там, где под ногами повешенного выросла бы волшебная приворотная трава, находился целый хоровод маленьких фарфоровых собачек.
Это были забавные охотничьи песики с длинными ушами и смышлеными мордочками. Только выкрашены они были не в цвет естественной собачьей шерсти. Нет, их гладкие тельца были разрисованы пестрыми цветочками, трилистниками, сердечками и коронами.
Уида купила их на рынке в Дарконе много лет назад и очень дорожила ими. И то, что собачки были здесь и ждали Талиессина, лишний раз подтверждало серьезность намерений эльфийки.
Талиессин бережно собрал всех, завязал в платок и, медленно усевшись в седло, двинулся дальше.
* * *
Уида скрывалась от своего мужа вот уже второй день. Иногда она видела его – издали. Она старалась наблюдать за ним так, чтобы он не мог встретиться с ней глазами. Один взгляд в ее сторону – и развлечение будет испорчено. Безнадежно испорчено. Талиессин, по замыслу Уиды, должен был обезуметь.
Несомненно, он хорошо знал о том, что она рядом. Он даже несколько раз ощупывал пальцами оставленные ею следы во влажной земле. Но она ловко уходила от него. На ней теперь была одежда, сплетенная из травы и гибких веток, нечто вроде корзины, к тому же украшенной цветками.
Сходным способом был создан и шатер, где Уида проводила ночи: небольшой шалаш, увитый цветами и устланный душистыми травами. Каждый день Уида обновляла цветы и траву, чтобы благоухание внутри шатра было густым и вызывало головную боль. Любовь к эльфийской деве таит в себе множество опасностей!
Перед шатром имелась волчья яма. Большая – Уида трудилась над ее созданием почти два дня. Сверху яму устилали тонкие ветки, покрытые дерном. Возможно, Талиессин при виде шатра потеряет голову, забудет об осторожности и провалится. Он будет сильно страдать, сидя в яме! А Уиде останется лишь наблюдать за тем, как он попытается выбраться.
Мысль о том, что Талиессин может страдать, заставила Уиду вздрогнуть всем телом. Она медленно представила себе это еще раз: он идет по лесу, оступается, падает, царапая руки в тщетной попытке остановить падение. И потом сидит внизу, в безнадежности.
Нет, конечно, Талиессин не станет сидеть, опустив голову и обхватив колени. Он начнет бороться. Он выберется наружу, с обломанными ногтями, разозленный, потный, и четыре шрама будут гореть на его лице.
И Уида выйдет к нему – нагая, в одежде из трав, с венком на волосах.
Она засмеялась, думая об этом.
И тут она споткнулась и полетела на землю носом вниз. Талиессин, зная о ее близком присутствии, сам расставил ей западню! Она не заметила обычного шнура, протянутого в ладони над землей между стволами.
Нет, не вполне обычного: этот шнур был сплетен из конских волос. Из тех, что должны были имитировать волосы на голове «повешенной женщины». Лежа ничком, она повернула голову набок, чтобы получше рассмотреть веревку.
И тут увидела небольшой блестящий предмет. Длиной он был в локоть, шириной – в пол-локтя. Уида протянула руку и, не вставая, взяла его.
Это была дощечка, разрисованная светлыми блестящими красками и залитая лаком, чтобы защитить от влаги. Уида села, положила дощечку на колени, и сладкая щекотка побежала по всему ее телу.
С дощечки на Уиду смотрел некто, имеющий определенное сходство с Талиессином. У нарисованного человека были выпученные рыбьи глаза, висящие по обеим сторонам лица нечесаные волосы, сжатый рыбий ротик – эдакая крохотная буковка «о». Четыре шрама отчетливо перечеркивали лицо, но было совершенно очевидно, что художник, вынужденный следовать натуре, все же вывел их с крайней неохотой.
Портрет был написан с той умелой лихостью, с какой человек создает нечто, чему посвятил всю жизнь.
– О, Талиессин, – прошептала Уида, поднося портрет к губам и вдыхая запах лака, но вместе с тем и запах, исходивший в ее воспоминании от тела ее мужа, – я люблю тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145