И здесь ему предстояло бороться с собой и вынести свое решение. Он должен был сделать то, о чем думал, будучи еще совсем юным. Он должен был идти в море. Англия воевала с Испанией, и моряки были нужны.
Он поедет в Плимут и там наймется на корабль. Если же там станут сомневаться в его полезности, он скажет им, что он искусный барабанщик. И это было правдой. Дед Иоанна плавал в Индию и вернулся корабельным барабанщиком, а его барабан теперь лежал на чердаке в Викаборо, и почти с самого детства юноша практиковался в игре на нем. Если же он останется здесь, скрытый этими зелеными холмами, будто овца в своем загоне, он навсегда останется мечтающим пастухом, но если он пойдет в море и будет бороться, он увидит мир и, возможно, вернется мужчиной, за которого Розалинде будет позволено выйти замуж.
Хотя Иоанн и был тихим юношей, он подозревал о силах, сокрытых в нем. Он знал об этом, ведь чувствительность досталась ему от матери — та чувствительность, которой даже не понимал его отец — вместе со способностью к изящным манерам и ясному мышлению. Итак, Иоанн должен был уйти, покинуть мирную тишь своих овечьих загонов и увидеть жизнь такой, какова она есть, там, где навстречу открываются небеса и люди видят смерть во всем ее ужасе и храбрость во всем ее величии. Но это решение было непростым — он слишком любил этот кусочек земли, и мысль о разлуке на годы с Розалиндой, девушкой настолько молодой, что она вполне могла забыть его, была невыносимой. Да он и не чувствовал себя очень смелым. Овечий загон был ему гораздо более по вкусу, чем распахнутые небеса. И эта битва с самим собой, там, на вершине холма, была самой трудной в его жизни.
Бывало, сельская местность вечерами наполнялась звуком рожка Иоанна, звеневшим над холмами, но теперь припозднившиеся сельчане, возвращаясь домой, могли слышать далеко разносившийся звук барабана и терялись в догадках, откуда бы он мог доноситься. Он доносился с Беверли-Хилл, где Джон практиковался в древнем искусстве девонских моряков.
Затем он попрощался с Розалиндой и уплыл на другую сторону света, и годы терпел жизнь, казавшуюся ему тогда адом. Но в промежутках между битвами и штормами, ранами, лихорадкой, голодом и жаждой, Иоанн выучился большему, чем храбрости и искусству войны и морскому делу. Он плавал под началом славного капитана, который сильно привязался к нему, и в конце концов, сделал его своим помощником. На корабле был и священник, приносивший ему книги, когда юноша болел, и прививший ему радость познания. Когда он отплывал из Девона, он был всего лишь барабанщиком и принимал пищу вместе с командой. Когда он возвращался домой, он обедал уже с капитаном и усвоил манеры поведения воспитанных людей и их образ мышления. Но он все еще хотел быть фермером, но таким фермером, за которого Розалинде было бы позволено выйти замуж. Но после трех лет разлуки не забыла ли она его и не вышла ли замуж за другого человека? Во время последних недель дороги домой мысль о том, что он может ее потерять, была подобно ночному кошмару, который достиг своего апогея в последнюю ночь, когда уже в пределах видимости Англии их потрепанный и более уже не годный к службе корабль был застигнут штормом. Тогда Иоанн подумал, что, вероятно, пострадал за свой выбор уйти в море. Борясь вместе со всей командой за жизнь корабля, он был мучим мыслью о том, что Розалинда была верна ему, но он, всего лишь в нескольких милях от нее, променяет любовь на смерть, повергнув возлюбленную в горе.
А теперь я хочу еще раз вернуть свое повествование к шторму, пронесшемуся над побережьем Торре. Рыбаки и все люди, жившие у моря, развили в себе удивительное сверхчувство, позволявшее им знать, когда корабль находится в беде даже до того, как они услышат грохот пушек, всего лишь по мимолетному взгляду на водяную пыль, узнать о раненом олене, затравленном до смерти белыми всадниками моря. И поэтому я ничуть не удивился, когда некоторое время спустя, безо всяких видимых или слышимым сигналов бедствия, обнаружил, что мы с Розалиндой уже больше не одни на побережье. Рядом с нами уже стояло несколько человек, которые с трудом, напрягая глаза, пытались увидеть что-то, чего еще нельзя было увидеть. Мы с Розалиндой присоединились к ним, и она была первой, кто заметил севший на мель корабль.
Стон пронесся по побережью, когда и остальные увидели это. Его грот-мачта уже ушла под воду, и корабль беспомощно тонул. Был прилив, и ветер все время усиливался. При свете полной луны мы могли видеть громадные волны, бьющиеся о дамбу у торрского аббатства, взметающиеся в облаке водяных брызг и затем обрушивающиеся на луга под вязами и ясенями. Если бы кто-нибудь из людей отважился покинуть корабль, их спасение в этом ужасном море стало бы практически невозможным. Еще мужчины и женщины торопились спуститься к берегу, и так хорошо известная борьба началась снова.
Теперь мы с Розалиндой оказались отделены друг от друга, но я увидел ее, работающую, как никогда, помогающую тащить лодки вниз, так, как только это могло быть доступно человеческим силам. Но только несколько лодок смогло отойти от берега. Остальные были тут же потоплены, и нам пришлось спасать спасателей.
Я не помню, сколько человек было тогда спасено с разбитого корабля, но их было немного. Но я точно помню, как Розалинда спасала Иоанна, и тогда спасение это показалось мне чудесным, да я и теперь думаю так же. Я видел ее бегущей по берегу к Торрскому аббатству. Побережье уже скрылось под водой, и теперь море подступало к лугам. В ярком свете луны я видел отблеск ее голубого плаща, развевающегося за ее плечами подобно крыльям, зеленую траву, летящую серебристую пыль, и зрелище это было странным и прекрасным. Я было бросился за ней, но ветер был настолько свирепым, что я едва мог бороться с ним. А она все еще бежала, словно сила ее крыльев была могущественней силы ветра. Я слышал много старых историй о маленьких детях, упавших с высоты и приземлившихся на землю мягко, будто на крыльях, и о святых, путешествовавших из одного места в другое, если они имели в том большую нужду, со скоростью птиц, как если бы они обладали силами, не принадлежащими человеку, пока он остается в своем земном теле, но которые могут принадлежать ему впоследствии. Я не верил во все эти истории до той самой ночи.
Я боролся с ветром, пока не достиг конца луга, где уже показался парк Торрского аббатства и где голубой плащ Розалинды лежал на траве, как будто бы это уже не были ее крылья, в которых она нуждалась. Хотя я и стоял на траве, морская вода плескалась у самых моих ног, а волны разбивались всего в нескольких футах от меня. Луна вышла из-за облака, и я увидел девушку снова — она стояла по пояс в воде, будто дикая русалка, с подолом юбки, плавающим вокруг нее в воде и с темными развевающимися волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Он поедет в Плимут и там наймется на корабль. Если же там станут сомневаться в его полезности, он скажет им, что он искусный барабанщик. И это было правдой. Дед Иоанна плавал в Индию и вернулся корабельным барабанщиком, а его барабан теперь лежал на чердаке в Викаборо, и почти с самого детства юноша практиковался в игре на нем. Если же он останется здесь, скрытый этими зелеными холмами, будто овца в своем загоне, он навсегда останется мечтающим пастухом, но если он пойдет в море и будет бороться, он увидит мир и, возможно, вернется мужчиной, за которого Розалинде будет позволено выйти замуж.
Хотя Иоанн и был тихим юношей, он подозревал о силах, сокрытых в нем. Он знал об этом, ведь чувствительность досталась ему от матери — та чувствительность, которой даже не понимал его отец — вместе со способностью к изящным манерам и ясному мышлению. Итак, Иоанн должен был уйти, покинуть мирную тишь своих овечьих загонов и увидеть жизнь такой, какова она есть, там, где навстречу открываются небеса и люди видят смерть во всем ее ужасе и храбрость во всем ее величии. Но это решение было непростым — он слишком любил этот кусочек земли, и мысль о разлуке на годы с Розалиндой, девушкой настолько молодой, что она вполне могла забыть его, была невыносимой. Да он и не чувствовал себя очень смелым. Овечий загон был ему гораздо более по вкусу, чем распахнутые небеса. И эта битва с самим собой, там, на вершине холма, была самой трудной в его жизни.
Бывало, сельская местность вечерами наполнялась звуком рожка Иоанна, звеневшим над холмами, но теперь припозднившиеся сельчане, возвращаясь домой, могли слышать далеко разносившийся звук барабана и терялись в догадках, откуда бы он мог доноситься. Он доносился с Беверли-Хилл, где Джон практиковался в древнем искусстве девонских моряков.
Затем он попрощался с Розалиндой и уплыл на другую сторону света, и годы терпел жизнь, казавшуюся ему тогда адом. Но в промежутках между битвами и штормами, ранами, лихорадкой, голодом и жаждой, Иоанн выучился большему, чем храбрости и искусству войны и морскому делу. Он плавал под началом славного капитана, который сильно привязался к нему, и в конце концов, сделал его своим помощником. На корабле был и священник, приносивший ему книги, когда юноша болел, и прививший ему радость познания. Когда он отплывал из Девона, он был всего лишь барабанщиком и принимал пищу вместе с командой. Когда он возвращался домой, он обедал уже с капитаном и усвоил манеры поведения воспитанных людей и их образ мышления. Но он все еще хотел быть фермером, но таким фермером, за которого Розалинде было бы позволено выйти замуж. Но после трех лет разлуки не забыла ли она его и не вышла ли замуж за другого человека? Во время последних недель дороги домой мысль о том, что он может ее потерять, была подобно ночному кошмару, который достиг своего апогея в последнюю ночь, когда уже в пределах видимости Англии их потрепанный и более уже не годный к службе корабль был застигнут штормом. Тогда Иоанн подумал, что, вероятно, пострадал за свой выбор уйти в море. Борясь вместе со всей командой за жизнь корабля, он был мучим мыслью о том, что Розалинда была верна ему, но он, всего лишь в нескольких милях от нее, променяет любовь на смерть, повергнув возлюбленную в горе.
А теперь я хочу еще раз вернуть свое повествование к шторму, пронесшемуся над побережьем Торре. Рыбаки и все люди, жившие у моря, развили в себе удивительное сверхчувство, позволявшее им знать, когда корабль находится в беде даже до того, как они услышат грохот пушек, всего лишь по мимолетному взгляду на водяную пыль, узнать о раненом олене, затравленном до смерти белыми всадниками моря. И поэтому я ничуть не удивился, когда некоторое время спустя, безо всяких видимых или слышимым сигналов бедствия, обнаружил, что мы с Розалиндой уже больше не одни на побережье. Рядом с нами уже стояло несколько человек, которые с трудом, напрягая глаза, пытались увидеть что-то, чего еще нельзя было увидеть. Мы с Розалиндой присоединились к ним, и она была первой, кто заметил севший на мель корабль.
Стон пронесся по побережью, когда и остальные увидели это. Его грот-мачта уже ушла под воду, и корабль беспомощно тонул. Был прилив, и ветер все время усиливался. При свете полной луны мы могли видеть громадные волны, бьющиеся о дамбу у торрского аббатства, взметающиеся в облаке водяных брызг и затем обрушивающиеся на луга под вязами и ясенями. Если бы кто-нибудь из людей отважился покинуть корабль, их спасение в этом ужасном море стало бы практически невозможным. Еще мужчины и женщины торопились спуститься к берегу, и так хорошо известная борьба началась снова.
Теперь мы с Розалиндой оказались отделены друг от друга, но я увидел ее, работающую, как никогда, помогающую тащить лодки вниз, так, как только это могло быть доступно человеческим силам. Но только несколько лодок смогло отойти от берега. Остальные были тут же потоплены, и нам пришлось спасать спасателей.
Я не помню, сколько человек было тогда спасено с разбитого корабля, но их было немного. Но я точно помню, как Розалинда спасала Иоанна, и тогда спасение это показалось мне чудесным, да я и теперь думаю так же. Я видел ее бегущей по берегу к Торрскому аббатству. Побережье уже скрылось под водой, и теперь море подступало к лугам. В ярком свете луны я видел отблеск ее голубого плаща, развевающегося за ее плечами подобно крыльям, зеленую траву, летящую серебристую пыль, и зрелище это было странным и прекрасным. Я было бросился за ней, но ветер был настолько свирепым, что я едва мог бороться с ним. А она все еще бежала, словно сила ее крыльев была могущественней силы ветра. Я слышал много старых историй о маленьких детях, упавших с высоты и приземлившихся на землю мягко, будто на крыльях, и о святых, путешествовавших из одного места в другое, если они имели в том большую нужду, со скоростью птиц, как если бы они обладали силами, не принадлежащими человеку, пока он остается в своем земном теле, но которые могут принадлежать ему впоследствии. Я не верил во все эти истории до той самой ночи.
Я боролся с ветром, пока не достиг конца луга, где уже показался парк Торрского аббатства и где голубой плащ Розалинды лежал на траве, как будто бы это уже не были ее крылья, в которых она нуждалась. Хотя я и стоял на траве, морская вода плескалась у самых моих ног, а волны разбивались всего в нескольких футах от меня. Луна вышла из-за облака, и я увидел девушку снова — она стояла по пояс в воде, будто дикая русалка, с подолом юбки, плавающим вокруг нее в воде и с темными развевающимися волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126