Стелла надела на него новый белый передник.
В кухню шумно вплыла матушка Спригг, розовая и улыбающаяся, приятно благоухающая лавандой, которую она всегда держала меж складок своего лучшего зимнего платья из темно-малиновой шерсти, а за ней — отец Спригг, громко шелестящий своим воскресным костюмом. Затем со двора вошла Мэдж, за ней Том Пирс, и тут же у открытой парадной двери раздался громкий стук.
— Я встречу, — закричала Стелла, и с Ходжем, увивающимся у ее ног, выбежала в холл, чтобы приветствовать гостя.
— Да благословит вас Бог, господа, — сказала она, как учила ее матушка Спригг. — И да ниспошлет Он вам счастливые святки и благоприятный новый год.
И девочка сделала реверанс, слегка придерживая подол нарядного платья, — не обычное быстрое и неуклюжее приседание деревенского подростка, а полновесный изящный реверанс взрослой леди. (И где она только могла научиться такому реверансу? — изумленно спрашивал себя доктор.)
— Ты помнишь месье де Кольбера, Стелла? — уточнил он.
Но девочка явно не забыла. Ее тонкое смуглое лицо сияло от удовольствия, когда она приседала, глядя на аббата так, словно желала удостовериться, такой ли он, каким она его помнила. Очевидно, он не очень изменился, потому что Стелла улыбнулась и радостно протянула руку.
— Добро пожаловать в Викаборо, отец мой. Не споткнитесь, здесь ступенька.
Аббат взял и удержал ее руку, глядя на девочку, но не произнося ни слова. Доктор, освобождавшийся от пальто, с любопытством взирал на пару. Почему улыбка ребенка подействовала на мужчину так, что одно мгновение он выглядел человеком, получившим смертельный удар, но уже в следующее мгновение, когда он улыбнулся в ответ, казался таким же сияющим, как и сам ребенок? В упорстве, с которым оба смотрели друг на друга, было любопытное сходство.
Розоватый вечерний свет, проникающий через открытую дверь, смягчил жесткие черты лица аббата и угловатость его высокой фигуры. Доктор оказался свидетелем одного из тех странных мгновений метаморфоз, от которых не избавлен ни один из нас, когда на миг, короткий, как вспышка молнии, какое-то сильное чувство, по-видимому, поддержанное оптическим обманом, облекает нас внешностью, которой мы обладали двадцать лет назад или которая будет нашей через двадцать лет, и пораженный зритель вдруг видит, какими мы выглядели, когда были молодыми, или как мы будем выглядеть, когда подойдет время умирать.
Когда-то аббат обладал изумительной красотой, подумал пораженный доктор. Красотой, элегантностью и пылкостью.
И Стелла тоже. Перед доктором стоял не ребенок, это была высокая прекрасная женщина в сером платье, шагнувшая сквозь неверную тень, склонив голову и неся в руках что-то хрупкое и драгоценное…
— Стелла! — крикнул доктор Крэйн почти испуганно, и она подняла голову и рассмеялась, веселая девушка, почти ребенок, только что получившая рождественский подарок — сверток в коричневой упаковке, о содержимом которого она не имела понятия. И все же, даже встреченный светом и теплом кухни и приветствиями отца и матушки Спригг, доктор не мог справиться с потрясением. Увиденный им молодой незнакомец был поразительно красив, поза женщины была изящна и печальна, а доктор Крэйн не в силах остановить ни страсти одного, ни пришествия другой.
Но с приближением новых гостей — соседей — доктор быстро овладел собой. Он видел, что Стелла и аббат сидели на одном из приоконных диванов и были совершенно счастливы в обществе друг друга. Поэтому доктор выбросил все из головы и беззаботно погрузился в атмосферу чудесного сельского праздника.
А те двое на диване не замечали ни смеха, ни разговоров у камина. Стелла очень медленно разворачивала свой сверток, ее щеки пылали, а яркие губы слегка приоткрылись. Мгновения ожидания казались ей такими восхитительными, что их следовало основательно затянуть.
— Разрезать шпагат? — предложил аббат, доставая перочинный ножик.
— Нет, что вы, сэр, — в священном ужасе выдохнула Стелла, которую с детства учили не транжирить вещи. — Это очень хороший кусок шпагата.
Ее проворные пальцы развязали все узелки и аккуратно сложили шпагат и коричневую бумагу, и тут девочка испустила тихий вздох восторга при виде серебряной фольги и алой ленты. Стелла взяла ленту и любовно погладила ее.
— Она тоже моя? — не веря, спросила девочка.
— Конечно! Конечно! — нетерпеливо отвечал аббат.
Она обвила ленту вокруг пояса, а затем принялась снимать серебряную фольгу. Она осознавала, что волнение делало ее слишком медлительной, но ничего не могла с этим поделать.
Ей не часто приходилось получать подарки, и она была так счастлива, что почти не дышала.
Фольга развернулась, и у Стеллы в руках оказалась резная шкатулка из кедра, инкрустированная слоновой костью. Девочка представления не имела о существовании таких прекрасных вещей. Это был ларец для принцессы. Тот ларец, в котором хранила свои драгоценности леди Эстер, когда она жила в замке Илшам. Нет, он был даже лучше того! Стелла вспомнила, что когда-то считала, что слова можно складывать в ларцы, чтобы сохранять образы. Она взглянула на аббата, ее лицо странно преобразилось.
— А в нем есть сны?
— Загляни и узнаешь, — сказал аббат так же странно. Девочка приподняла крышку и заглянула внутрь. В экстазе она издала приглушенный возглас и открыла крышку.
— Шкатулка для рукоделия!
Стелла забыла об аббате. Она забыла обо всех и обо всем. Она подняла очаровательные маленькие крышечки и увидела внутри катушки цветного шелка. Она извлекла наждачную подушечку, похожую на клубнику, подержала ее в ладонях, сложенных чашечкой, и с придыханием сказала, что у Керлилков, когда она шила, была клубника со сливками. Она извлекла серебряный наперсток и выяснила, что он как раз подходит к ее пальчику, и пробормотала что-то о том, что у леди Эстер непременно был такой же. Она вынула ножницы и тут же сказала: «Это маленький лебедь, летящий над водой». Она обнаружила сокровища, о которых аббат и не подозревал: бархатную подушечку для булавок, подобную алому грибку, книжечку-игольник, сделанную из лоскутов золотой парчи, мотки кружев с шишечками, свивающимися на концах, нежные лоскуты шелка и сатина, детское ожерелье из голубых стеклянных бусинок и крошечную пару пряжек со стразами. Она вынимала каждое из этих сокровищ и держала его в руках, что-то бормоча про себя прежде, чем положить его обратно, а аббат по ее бормотанию догадывался, что каждая вещь становилась в воображении отправным пунктом для новых мечтаний.
Как ребенок в эту минуту забыл обо всем, кроме своей шкатулки, так он забыл обо всем, кроме ребенка. Он заметил, что изучает до деталей каждую черточку Стеллы, форму ее головы с короткими мальчишескими завитками волос, изгиб ее шеи, очерк тонкой смуглой щеки, на которую, когда она смотрела вниз на свою шкатулку, опускались длинные темные ресницы, короткую верхнюю губу и решительный подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
В кухню шумно вплыла матушка Спригг, розовая и улыбающаяся, приятно благоухающая лавандой, которую она всегда держала меж складок своего лучшего зимнего платья из темно-малиновой шерсти, а за ней — отец Спригг, громко шелестящий своим воскресным костюмом. Затем со двора вошла Мэдж, за ней Том Пирс, и тут же у открытой парадной двери раздался громкий стук.
— Я встречу, — закричала Стелла, и с Ходжем, увивающимся у ее ног, выбежала в холл, чтобы приветствовать гостя.
— Да благословит вас Бог, господа, — сказала она, как учила ее матушка Спригг. — И да ниспошлет Он вам счастливые святки и благоприятный новый год.
И девочка сделала реверанс, слегка придерживая подол нарядного платья, — не обычное быстрое и неуклюжее приседание деревенского подростка, а полновесный изящный реверанс взрослой леди. (И где она только могла научиться такому реверансу? — изумленно спрашивал себя доктор.)
— Ты помнишь месье де Кольбера, Стелла? — уточнил он.
Но девочка явно не забыла. Ее тонкое смуглое лицо сияло от удовольствия, когда она приседала, глядя на аббата так, словно желала удостовериться, такой ли он, каким она его помнила. Очевидно, он не очень изменился, потому что Стелла улыбнулась и радостно протянула руку.
— Добро пожаловать в Викаборо, отец мой. Не споткнитесь, здесь ступенька.
Аббат взял и удержал ее руку, глядя на девочку, но не произнося ни слова. Доктор, освобождавшийся от пальто, с любопытством взирал на пару. Почему улыбка ребенка подействовала на мужчину так, что одно мгновение он выглядел человеком, получившим смертельный удар, но уже в следующее мгновение, когда он улыбнулся в ответ, казался таким же сияющим, как и сам ребенок? В упорстве, с которым оба смотрели друг на друга, было любопытное сходство.
Розоватый вечерний свет, проникающий через открытую дверь, смягчил жесткие черты лица аббата и угловатость его высокой фигуры. Доктор оказался свидетелем одного из тех странных мгновений метаморфоз, от которых не избавлен ни один из нас, когда на миг, короткий, как вспышка молнии, какое-то сильное чувство, по-видимому, поддержанное оптическим обманом, облекает нас внешностью, которой мы обладали двадцать лет назад или которая будет нашей через двадцать лет, и пораженный зритель вдруг видит, какими мы выглядели, когда были молодыми, или как мы будем выглядеть, когда подойдет время умирать.
Когда-то аббат обладал изумительной красотой, подумал пораженный доктор. Красотой, элегантностью и пылкостью.
И Стелла тоже. Перед доктором стоял не ребенок, это была высокая прекрасная женщина в сером платье, шагнувшая сквозь неверную тень, склонив голову и неся в руках что-то хрупкое и драгоценное…
— Стелла! — крикнул доктор Крэйн почти испуганно, и она подняла голову и рассмеялась, веселая девушка, почти ребенок, только что получившая рождественский подарок — сверток в коричневой упаковке, о содержимом которого она не имела понятия. И все же, даже встреченный светом и теплом кухни и приветствиями отца и матушки Спригг, доктор не мог справиться с потрясением. Увиденный им молодой незнакомец был поразительно красив, поза женщины была изящна и печальна, а доктор Крэйн не в силах остановить ни страсти одного, ни пришествия другой.
Но с приближением новых гостей — соседей — доктор быстро овладел собой. Он видел, что Стелла и аббат сидели на одном из приоконных диванов и были совершенно счастливы в обществе друг друга. Поэтому доктор выбросил все из головы и беззаботно погрузился в атмосферу чудесного сельского праздника.
А те двое на диване не замечали ни смеха, ни разговоров у камина. Стелла очень медленно разворачивала свой сверток, ее щеки пылали, а яркие губы слегка приоткрылись. Мгновения ожидания казались ей такими восхитительными, что их следовало основательно затянуть.
— Разрезать шпагат? — предложил аббат, доставая перочинный ножик.
— Нет, что вы, сэр, — в священном ужасе выдохнула Стелла, которую с детства учили не транжирить вещи. — Это очень хороший кусок шпагата.
Ее проворные пальцы развязали все узелки и аккуратно сложили шпагат и коричневую бумагу, и тут девочка испустила тихий вздох восторга при виде серебряной фольги и алой ленты. Стелла взяла ленту и любовно погладила ее.
— Она тоже моя? — не веря, спросила девочка.
— Конечно! Конечно! — нетерпеливо отвечал аббат.
Она обвила ленту вокруг пояса, а затем принялась снимать серебряную фольгу. Она осознавала, что волнение делало ее слишком медлительной, но ничего не могла с этим поделать.
Ей не часто приходилось получать подарки, и она была так счастлива, что почти не дышала.
Фольга развернулась, и у Стеллы в руках оказалась резная шкатулка из кедра, инкрустированная слоновой костью. Девочка представления не имела о существовании таких прекрасных вещей. Это был ларец для принцессы. Тот ларец, в котором хранила свои драгоценности леди Эстер, когда она жила в замке Илшам. Нет, он был даже лучше того! Стелла вспомнила, что когда-то считала, что слова можно складывать в ларцы, чтобы сохранять образы. Она взглянула на аббата, ее лицо странно преобразилось.
— А в нем есть сны?
— Загляни и узнаешь, — сказал аббат так же странно. Девочка приподняла крышку и заглянула внутрь. В экстазе она издала приглушенный возглас и открыла крышку.
— Шкатулка для рукоделия!
Стелла забыла об аббате. Она забыла обо всех и обо всем. Она подняла очаровательные маленькие крышечки и увидела внутри катушки цветного шелка. Она извлекла наждачную подушечку, похожую на клубнику, подержала ее в ладонях, сложенных чашечкой, и с придыханием сказала, что у Керлилков, когда она шила, была клубника со сливками. Она извлекла серебряный наперсток и выяснила, что он как раз подходит к ее пальчику, и пробормотала что-то о том, что у леди Эстер непременно был такой же. Она вынула ножницы и тут же сказала: «Это маленький лебедь, летящий над водой». Она обнаружила сокровища, о которых аббат и не подозревал: бархатную подушечку для булавок, подобную алому грибку, книжечку-игольник, сделанную из лоскутов золотой парчи, мотки кружев с шишечками, свивающимися на концах, нежные лоскуты шелка и сатина, детское ожерелье из голубых стеклянных бусинок и крошечную пару пряжек со стразами. Она вынимала каждое из этих сокровищ и держала его в руках, что-то бормоча про себя прежде, чем положить его обратно, а аббат по ее бормотанию догадывался, что каждая вещь становилась в воображении отправным пунктом для новых мечтаний.
Как ребенок в эту минуту забыл обо всем, кроме своей шкатулки, так он забыл обо всем, кроме ребенка. Он заметил, что изучает до деталей каждую черточку Стеллы, форму ее головы с короткими мальчишескими завитками волос, изгиб ее шеи, очерк тонкой смуглой щеки, на которую, когда она смотрела вниз на свою шкатулку, опускались длинные темные ресницы, короткую верхнюю губу и решительный подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126