Стелла была всего лишь маленькой девочкой, и он еще не мог по-настоящему увлечься ею. Ему нужно было построить и определить собственную жизнь прежде, чем возвращаться назад, на ферму, с которой ее отец прогнал его.
Свернувшись клубком на отдаленной стороне стога, спрятавшись таким образом, чтобы его не увидели с фермы, Захария обдумывал свое положение. За последние две недели он совсем погрузился в заботы о дне насущном и от утомительного однообразия ни о чем уже не размышлял. Все время таскался он с одной фермы на другую, спрашивая о работе, но так и не находя ее. Иногда его прогоняли, как бездомную собаку, бросая камни, свистящие прямо над ухом, иногда давали ломоть хлеба и стакан молока, или несколько тряпок, чтобы замотать ноги, так как ботинки давно износились, но всегда его прогоняли.
На большинстве ферм работы было предостаточно, но опытные хозяева сразу определяли, что сил для тяжелой работы у него нет. И кроме того, после восстания все вокруг очень боялись портовых мятежников. Захария механически обдумывал свое положение, снова и снова возвращаясь к мысли о том, что следовало бы найти приют на какой-нибудь ферме — так мотылек все время кружит вокруг пламени свечи; и Захария должен двигаться дальше до тех пор, пока не упадет замертво или пока шайка разбойников не схватит его — так думал он, пока опять не вернулся к мыслям о Стелле.
Он не находил странным, что неизвестная маленькая девочка за такой короткий отрезок времени сделалась для него центром вселенной. Как и сама Стелла, он был слишком молод, чтобы что-либо считать странным. В конце концов, он перестал раздумывать о ней, весь сосредоточившись на мыслях о том, куда идти дальше. Он не сможет найти работу на хуторе, это ясно. Тогда где? Где, во всей этой благословенной стране высоких гор и прохладных долин, находятся та крыша и те стены, где его приютят, а не прогонят?..
Соломенная крыша и увитые плющом стены, там, внизу в долине, лежащей у подножия царственного холма. Захария резко вздрогнул. Задремав, он снова увидел его — дом, который отчетливо нарисовался в веренице мыслей, дом, расположенный в долине, позади Торкви. И когда настанет утро, он пойдет туда и увидит, существует ли его мечта в действительности. Это была безумная идея, но единственная, которую он смог уяснить в путанице своих мыслей. И Захария поглубже зарылся в сено и заснул.
Та же заря, что разбудила Стеллу, вернув ее к действительности из дивных миров фантазии, подняла на ноги и Захарию, опустив его на землю из царства сновидений. Лежа ночью без сна, страдая с ним и за него, Стелла, должно быть, настолько сильно и отчетливо представила себя на месте мальчика, что действительно взяла его с собой, поскольку, он хорошо знал, что никогда раньше не был в том месте.
Он не мог вспомнить точно, что ему снилось, но знал твердо, что где-то был, так как проснулся поглощенный мыслями о том, где находился во сне, и уверенный, что не посади он тогда лодку на мель, непременно причалил бы к берегу, чтобы увидеть чудесную землю и вдохнуть ее запах. Но уже спустя пять минут после пробуждения Захария забыл все это начисто и целиком погрузился в заботы грядущего дня. Первым делом нужно было вскарабкаться на холм, у подножия которого он спал, и определить, где он находился. Если удастся увидеть море, то он будет точно знать, в каком направлении нужно двигаться, чтобы прийти в долину. Холм Беверли был назван совершение правильно, — это был действительно очень красивый холм. Его зеленый склон плавно спускался вниз, и изогнутый ветрами старый тис на его вершине имел какую-то свою особенную прелесть. Холм Беверли служил пастбищем для овец Викаборо. Захария, поднимавшийся вверх в сумрачном утреннем свете, чувствовал, как боль в ранах на ногах постепенно исчезает, смягчаясь покрытой росой травой, а одиночество скрашивается компанией овец.
Он посмотрел на сытых кудрявых ягнят и барашков и с тоской подумал, что не желал бы ничего лучшего, чем быть их пастухом. Поравнявшись с маленькой овечкой, которая уже проснулась и щипала траву, Захария остановился и протянул к ней руку. К его неописуемому восторгу овечка доверчиво подошла поближе, взволнованно помахивая хвостиком, но вдруг испугалась и свернула в сторону. Захария бездумно пошел дальше, но обнаружил, что ноги ведут его к вершине холма. Интересно, а проходила ли когда-нибудь Стелла по этой тропке, взбираясь к старому тису? Да, конечно, проходила, ведь красота и неповторимость этого дерева наверняка запали ей в душу. Захария шел прямо по дорожке, представляя себе, как быстро Стеллины маленькие ножки взбежали бы наверх. Он воображал, что она идет впереди него и ее зеленая юбка колышется на бегу, и ему даже казалось, что он слышит ее пение.
Старый тис был не высок, но широко раскинул свои ветви, и мрачность его кроны была великолепно украшена крошечными красными ягодками. У подножия дерева среди серых камней, лежавших на вершине холма, спала небольшая группка овец.
Они проснулись и бросились врассыпную при приближении мальчика, но вскоре, когда он уселся у корней и застыл без движения, дожидаясь, когда окончательно рассветет, они снова вернулись, собравшись вокруг него, будто он и впрямь был их пастухом. Захарию странно взволновало их доверие. Ничего не зная об этом, он был уверен, что такое дружелюбие, оказанное чужаку, овцам совсем не свойственно. Значит ли это, что успех близок? И что клочок этой земли под ногами сделает его счастливым? Захария чувствовал, что да. Когда-нибудь, если ему удастся хоть когда-нибудь вернуться сюда, он проверит это. Между тем, он уже ощущал себя счастливым человеком, сидя в кругу покорных ему овец под деревом, которое, казалось, обладало волшебной силой; в памяти мальчика всплыло стихотворение, написанное святым Джоном из Кросса, чудесная баллада о юном пастухе, который поднялся с отарой овец к дереву на вершине горы и умер счастливым, во имя любви.
Серая дымка вокруг Захарии понемногу начала таять, наполняясь светом, и оглянувшись вокруг, он заметил, как засверкали, точно серебряные, крутые завитки овечьей шерсти и старый тис вдруг засиял тончайшей искрящейся паутиной, как будто старые, узловатые ветви покрылись инеем. Небо на востоке наполнилось серебряным светом, который, казалось, пульсируя, исходил от моря, густого и пылающего, будто расплавленный металл. За последние две недели Захария наблюдал немало удивительных восходов солнца, и первым был рассвет в гавани; — все они были абсолютно разными и каждый заслуживал отдельного рассказа, но сегодняшний был так ошеломляюще великолепен, что мальчику показалось, что он может ослепнуть. Он закрыл глаза, а когда снова на мгновение приоткрыл их — серебро превратилось в золото, а над берегом парили чайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Свернувшись клубком на отдаленной стороне стога, спрятавшись таким образом, чтобы его не увидели с фермы, Захария обдумывал свое положение. За последние две недели он совсем погрузился в заботы о дне насущном и от утомительного однообразия ни о чем уже не размышлял. Все время таскался он с одной фермы на другую, спрашивая о работе, но так и не находя ее. Иногда его прогоняли, как бездомную собаку, бросая камни, свистящие прямо над ухом, иногда давали ломоть хлеба и стакан молока, или несколько тряпок, чтобы замотать ноги, так как ботинки давно износились, но всегда его прогоняли.
На большинстве ферм работы было предостаточно, но опытные хозяева сразу определяли, что сил для тяжелой работы у него нет. И кроме того, после восстания все вокруг очень боялись портовых мятежников. Захария механически обдумывал свое положение, снова и снова возвращаясь к мысли о том, что следовало бы найти приют на какой-нибудь ферме — так мотылек все время кружит вокруг пламени свечи; и Захария должен двигаться дальше до тех пор, пока не упадет замертво или пока шайка разбойников не схватит его — так думал он, пока опять не вернулся к мыслям о Стелле.
Он не находил странным, что неизвестная маленькая девочка за такой короткий отрезок времени сделалась для него центром вселенной. Как и сама Стелла, он был слишком молод, чтобы что-либо считать странным. В конце концов, он перестал раздумывать о ней, весь сосредоточившись на мыслях о том, куда идти дальше. Он не сможет найти работу на хуторе, это ясно. Тогда где? Где, во всей этой благословенной стране высоких гор и прохладных долин, находятся та крыша и те стены, где его приютят, а не прогонят?..
Соломенная крыша и увитые плющом стены, там, внизу в долине, лежащей у подножия царственного холма. Захария резко вздрогнул. Задремав, он снова увидел его — дом, который отчетливо нарисовался в веренице мыслей, дом, расположенный в долине, позади Торкви. И когда настанет утро, он пойдет туда и увидит, существует ли его мечта в действительности. Это была безумная идея, но единственная, которую он смог уяснить в путанице своих мыслей. И Захария поглубже зарылся в сено и заснул.
Та же заря, что разбудила Стеллу, вернув ее к действительности из дивных миров фантазии, подняла на ноги и Захарию, опустив его на землю из царства сновидений. Лежа ночью без сна, страдая с ним и за него, Стелла, должно быть, настолько сильно и отчетливо представила себя на месте мальчика, что действительно взяла его с собой, поскольку, он хорошо знал, что никогда раньше не был в том месте.
Он не мог вспомнить точно, что ему снилось, но знал твердо, что где-то был, так как проснулся поглощенный мыслями о том, где находился во сне, и уверенный, что не посади он тогда лодку на мель, непременно причалил бы к берегу, чтобы увидеть чудесную землю и вдохнуть ее запах. Но уже спустя пять минут после пробуждения Захария забыл все это начисто и целиком погрузился в заботы грядущего дня. Первым делом нужно было вскарабкаться на холм, у подножия которого он спал, и определить, где он находился. Если удастся увидеть море, то он будет точно знать, в каком направлении нужно двигаться, чтобы прийти в долину. Холм Беверли был назван совершение правильно, — это был действительно очень красивый холм. Его зеленый склон плавно спускался вниз, и изогнутый ветрами старый тис на его вершине имел какую-то свою особенную прелесть. Холм Беверли служил пастбищем для овец Викаборо. Захария, поднимавшийся вверх в сумрачном утреннем свете, чувствовал, как боль в ранах на ногах постепенно исчезает, смягчаясь покрытой росой травой, а одиночество скрашивается компанией овец.
Он посмотрел на сытых кудрявых ягнят и барашков и с тоской подумал, что не желал бы ничего лучшего, чем быть их пастухом. Поравнявшись с маленькой овечкой, которая уже проснулась и щипала траву, Захария остановился и протянул к ней руку. К его неописуемому восторгу овечка доверчиво подошла поближе, взволнованно помахивая хвостиком, но вдруг испугалась и свернула в сторону. Захария бездумно пошел дальше, но обнаружил, что ноги ведут его к вершине холма. Интересно, а проходила ли когда-нибудь Стелла по этой тропке, взбираясь к старому тису? Да, конечно, проходила, ведь красота и неповторимость этого дерева наверняка запали ей в душу. Захария шел прямо по дорожке, представляя себе, как быстро Стеллины маленькие ножки взбежали бы наверх. Он воображал, что она идет впереди него и ее зеленая юбка колышется на бегу, и ему даже казалось, что он слышит ее пение.
Старый тис был не высок, но широко раскинул свои ветви, и мрачность его кроны была великолепно украшена крошечными красными ягодками. У подножия дерева среди серых камней, лежавших на вершине холма, спала небольшая группка овец.
Они проснулись и бросились врассыпную при приближении мальчика, но вскоре, когда он уселся у корней и застыл без движения, дожидаясь, когда окончательно рассветет, они снова вернулись, собравшись вокруг него, будто он и впрямь был их пастухом. Захарию странно взволновало их доверие. Ничего не зная об этом, он был уверен, что такое дружелюбие, оказанное чужаку, овцам совсем не свойственно. Значит ли это, что успех близок? И что клочок этой земли под ногами сделает его счастливым? Захария чувствовал, что да. Когда-нибудь, если ему удастся хоть когда-нибудь вернуться сюда, он проверит это. Между тем, он уже ощущал себя счастливым человеком, сидя в кругу покорных ему овец под деревом, которое, казалось, обладало волшебной силой; в памяти мальчика всплыло стихотворение, написанное святым Джоном из Кросса, чудесная баллада о юном пастухе, который поднялся с отарой овец к дереву на вершине горы и умер счастливым, во имя любви.
Серая дымка вокруг Захарии понемногу начала таять, наполняясь светом, и оглянувшись вокруг, он заметил, как засверкали, точно серебряные, крутые завитки овечьей шерсти и старый тис вдруг засиял тончайшей искрящейся паутиной, как будто старые, узловатые ветви покрылись инеем. Небо на востоке наполнилось серебряным светом, который, казалось, пульсируя, исходил от моря, густого и пылающего, будто расплавленный металл. За последние две недели Захария наблюдал немало удивительных восходов солнца, и первым был рассвет в гавани; — все они были абсолютно разными и каждый заслуживал отдельного рассказа, но сегодняшний был так ошеломляюще великолепен, что мальчику показалось, что он может ослепнуть. Он закрыл глаза, а когда снова на мгновение приоткрыл их — серебро превратилось в золото, а над берегом парили чайки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126