И тогда в представлении Марианны оживал воинственный портрет с Лилльской улицы, вызывая вместе с восхищением некоторую ревность, вернее зависть.
«Пережить такую любовь, — думала она, слушая своего друга. — Любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде — несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!»
Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона.
Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!
Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности.
Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.
Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, круживших над тремя серыми башнями замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.
— Прибыл курьер, э? — сказал Талейран с неуловимой досадой. — Очевидно, что-то срочное, раз он так бежит!
Оказалось два письма: одно — Талейрану, другое — Марианне. Письмо князю, с печатью императора, заставило его удивленно поднять брови, а молодая женщина схватила свое, на котором она узнала причудливые каракули, отличавшие почерк Жоливаля. Она лихорадочно сломала печать с дроздами всезнающего дворянина и проглотила составляющие письмо несколько строк. Они вызвали у нее возглас отчаяния. Аркадиус сообщал, что миссис Аткинс покинула свое жилище на Лилльской улице, отправившись «в деревню», в какую именно — неизвестно, и как раз в тот день, когда Аделаида вернулась в фамильный особняк. Что касается регистрационной книги Венсенского замка, в ней не оказалось других следов пребывания Франсиса Кранмера в государственной тюрьме, кроме вырванного листа. Те, кто поклялся погубить Язона и подорвать франко-американские отношения, по-видимому, не оставили ничего на волю случая С глазами, полными слез, Марианна нервно скомкала в руках письмо Жоливаля, как вдруг услышала брюзжание своего спутника:
— Зачем ему нужен я, чтобы открыть эту дрянную колонну? Вот что обязывает меня прервать лечение! И я совсем не чувствую желания возвращаться в Париж, э?
Но из всего, что он сказал, Марианна схватила только три слова, последние.
— Возвращаться в Париж? Вы поедете?
— К сожалению, да! Я должен быть там к 15 августа.
Это, вы знаете, день рождения императора. Так вот, на сей раз, чтобы придать этому празднику больше блеска, его величество решил торжественно открыть колонну во славу Великой Армии, которую он повелел воздвигнуть на Вандомской площади из бронзы почти 1250 пушек, захваченных под Аустерлицем. Не знаю, можно ли считать это торжественное открытие такой уж блестящей идеей. Оно не доставит большого удовольствия новой императрице, ибо добрая половина вышеупомянутых пушек — австрийские. Но императору так понравилась отлитая в древнеримском стиле статуя, которая украсит вершину колонны, что он хочет, мне кажется, заставить всю Европу восхищаться ею.
Между тем Марианна была очень далека от того, чтобы заинтересоваться колонной на Вандомской площади. Она даже забыла о простых правилах вежливости, сухо прервав разглагольствования князя:
— Если вы возвращаетесь в Париж, увезите меня с собой!
— Чтобы я отвез вас, э? Но зачем?
Вместо ответа она протянула ему письмо Жоливаля, которое Талейран прочитал медленно и внимательно. Когда он закончил, глубокая складка прорезала его лоб, в то время как он, не говоря ни слова, вернул письмо Марианне.
— Мне надо вернуться, — начала она после недолгого молчания охрипшим голосом, — Я больше не могу оставаться здесь, в тишине, в укрытии, когда над Язоном сгущаются тучи. Я… я думаю, что сойду с ума, если останусь! Позвольте мне уехать с вами!
— Вы же знаете, что не имеете права это сделать, так же как и я — взять вас с собой! Вы не боитесь осложнить дело Бофору, если император узнает, что вы ослушались его?
— Он не узнает. Я оставлю здесь моих людей и весь багаж и прикажу запереть мою комнату, говорить, что я лежу в постели, больная… и не хочу никого видеть! Это не вызовет удивления: до вашего приезда я вела такую жизнь! Местные, безусловно, считают меня немного не в себе! Я уверена, что при Гракхе и Агате никто не переступит мой порог и не раскроет обман. В это время я вернусь в Париж под видом… точно, под видом мужчины! Я сойду за одного из ваших секретарей!
— А где вы остановитесь в Париже? — возразил князь по-прежнему с нахмуренным лбом. — За вашим домом, вы это знаете, наблюдает полиция. Если вы в него войдете, будете немедленно арестованы!
— Я думала… — начала Марианна с внезапной робостью.
— Что я дам вам приют у себя? Я тоже, черт возьми, вначале подумал об этом, но это невозможно. На улице Варенн вас знают все, и я не уверен в каждом. Вы рискуете оказаться преданной, и это повредит и вашим делам, и… моим! Должен вам напомнить, что я не в лучших отношениях с его величеством, хотя он и приглашает меня на открытие его колонны!
— Тем хуже для меня! Отправлюсь куда-нибудь, например в гостиницу.
— Где ваш маскарад не выдержит и часа? Это безумие, друг мой! Нет, мне кажется, у меня есть лучшая идея. Идите готовиться в дорогу. Мы покинем Бурбон сегодня вечером, когда стемнеет. Я достану вам мужскую одежду, и вы до приезда в Париж будете моим юным секретарем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
«Пережить такую любовь, — думала она, слушая своего друга. — Любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде — несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!»
Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона.
Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!
Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности.
Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.
Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, круживших над тремя серыми башнями замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.
— Прибыл курьер, э? — сказал Талейран с неуловимой досадой. — Очевидно, что-то срочное, раз он так бежит!
Оказалось два письма: одно — Талейрану, другое — Марианне. Письмо князю, с печатью императора, заставило его удивленно поднять брови, а молодая женщина схватила свое, на котором она узнала причудливые каракули, отличавшие почерк Жоливаля. Она лихорадочно сломала печать с дроздами всезнающего дворянина и проглотила составляющие письмо несколько строк. Они вызвали у нее возглас отчаяния. Аркадиус сообщал, что миссис Аткинс покинула свое жилище на Лилльской улице, отправившись «в деревню», в какую именно — неизвестно, и как раз в тот день, когда Аделаида вернулась в фамильный особняк. Что касается регистрационной книги Венсенского замка, в ней не оказалось других следов пребывания Франсиса Кранмера в государственной тюрьме, кроме вырванного листа. Те, кто поклялся погубить Язона и подорвать франко-американские отношения, по-видимому, не оставили ничего на волю случая С глазами, полными слез, Марианна нервно скомкала в руках письмо Жоливаля, как вдруг услышала брюзжание своего спутника:
— Зачем ему нужен я, чтобы открыть эту дрянную колонну? Вот что обязывает меня прервать лечение! И я совсем не чувствую желания возвращаться в Париж, э?
Но из всего, что он сказал, Марианна схватила только три слова, последние.
— Возвращаться в Париж? Вы поедете?
— К сожалению, да! Я должен быть там к 15 августа.
Это, вы знаете, день рождения императора. Так вот, на сей раз, чтобы придать этому празднику больше блеска, его величество решил торжественно открыть колонну во славу Великой Армии, которую он повелел воздвигнуть на Вандомской площади из бронзы почти 1250 пушек, захваченных под Аустерлицем. Не знаю, можно ли считать это торжественное открытие такой уж блестящей идеей. Оно не доставит большого удовольствия новой императрице, ибо добрая половина вышеупомянутых пушек — австрийские. Но императору так понравилась отлитая в древнеримском стиле статуя, которая украсит вершину колонны, что он хочет, мне кажется, заставить всю Европу восхищаться ею.
Между тем Марианна была очень далека от того, чтобы заинтересоваться колонной на Вандомской площади. Она даже забыла о простых правилах вежливости, сухо прервав разглагольствования князя:
— Если вы возвращаетесь в Париж, увезите меня с собой!
— Чтобы я отвез вас, э? Но зачем?
Вместо ответа она протянула ему письмо Жоливаля, которое Талейран прочитал медленно и внимательно. Когда он закончил, глубокая складка прорезала его лоб, в то время как он, не говоря ни слова, вернул письмо Марианне.
— Мне надо вернуться, — начала она после недолгого молчания охрипшим голосом, — Я больше не могу оставаться здесь, в тишине, в укрытии, когда над Язоном сгущаются тучи. Я… я думаю, что сойду с ума, если останусь! Позвольте мне уехать с вами!
— Вы же знаете, что не имеете права это сделать, так же как и я — взять вас с собой! Вы не боитесь осложнить дело Бофору, если император узнает, что вы ослушались его?
— Он не узнает. Я оставлю здесь моих людей и весь багаж и прикажу запереть мою комнату, говорить, что я лежу в постели, больная… и не хочу никого видеть! Это не вызовет удивления: до вашего приезда я вела такую жизнь! Местные, безусловно, считают меня немного не в себе! Я уверена, что при Гракхе и Агате никто не переступит мой порог и не раскроет обман. В это время я вернусь в Париж под видом… точно, под видом мужчины! Я сойду за одного из ваших секретарей!
— А где вы остановитесь в Париже? — возразил князь по-прежнему с нахмуренным лбом. — За вашим домом, вы это знаете, наблюдает полиция. Если вы в него войдете, будете немедленно арестованы!
— Я думала… — начала Марианна с внезапной робостью.
— Что я дам вам приют у себя? Я тоже, черт возьми, вначале подумал об этом, но это невозможно. На улице Варенн вас знают все, и я не уверен в каждом. Вы рискуете оказаться преданной, и это повредит и вашим делам, и… моим! Должен вам напомнить, что я не в лучших отношениях с его величеством, хотя он и приглашает меня на открытие его колонны!
— Тем хуже для меня! Отправлюсь куда-нибудь, например в гостиницу.
— Где ваш маскарад не выдержит и часа? Это безумие, друг мой! Нет, мне кажется, у меня есть лучшая идея. Идите готовиться в дорогу. Мы покинем Бурбон сегодня вечером, когда стемнеет. Я достану вам мужскую одежду, и вы до приезда в Париж будете моим юным секретарем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88